Топкие болота

Элина хорошо помнила, как мама Данделион пугала их Лаверной, когда они были еще детьми, и в детстве они верили в злую колдунью безоговорочно. Бывало, вместе они лежали в одной постели, оставаясь друг у друга в гостях, и без конца шептались о ней, о том, что она делает сейчас, и какие козни способна учинить, а потом пугались собственных теней и дрожали, прижавшись друг к другу. С возрастом стало понятно, что она просто большая сказка, придуманная родителями, чтобы дети не сбегали гулять слишком поздно, доедали весь обед перед тем, как получить десерт, и ложились спать вовремя. Лаверна была мифом, приходящим и уходящим вместе с тьмой ночным кошмаром, вечно проигрывающей доброй волшебнице колдуньей, чьи гнусные планы всегда разбивались о доблесть храбрых фей. Воплощенное зло, на судьбе которого написана невозможность торжества победы. Когда Элина представляла ее, она думала о голых терновых ветвях, истыканных шипами, и топких болотах, где увязла бы ее неосторожная нога, и будто наяву ей слышался густой и влажный запах ила и пузырящейся тины, и ядовитые грибы разрастались колдовскими кольцами, и плескалась мрачная таящая в себе что-то вода… А потом живой ночной кошмар шагнул прямо из тени снов в реальный мир, и оказалось, что он был здесь всегда. Элина столкнулась с живым порочным мифом лицом к лицу, и не было ни колдовских грибных колец, ни колючего терна, и илом Лаверна не пахла. И было так много зелени, и зелень заливала Элине глаза, скрадывая все прочие цвета. Зелено-зелено-зелено, зелено, как самым глубоким раскатистым летом, в глазах у Лаверны — зелено, и подаренные ей дрожащие за спиной от внутреннего трепета крылья — зелены. Должно быть, Лаверна все же была болотом, была вязкой глубокой трясиной, затягивающей с неотвратимостью, на какую способна одна лишь могучая природа. — У тебя радуга в глазах, моя чудесная фея, — у Лаверны в голосе растет ряска плотным покрывалом. Элина радугу не видит, Элине слепо, слепо и зелено. Элина радугу не видит, она верит живому мифу на слово. Как пугал ее этот миф в детстве, как она боялась уйти слишком далеко от дома и сразу же попасть в цепкие терновые колючие руки. Знала бы она тогда, как осторожны, как нежны эти мшистые ладони, придерживающие ее лицо. — Моя светлая, сияющая фея. И губы, клюквенные губы касаются ее скул, и Элина вдыхает. И в груди ее теперь тоже зелено. — Все, что тебе нужно сделать, — говорит Лаверна, ее крылья часто дрожат и сыплют-сыплют волшебную пыль, от нее пахнет вереском, — это повесить ожерелье на шею Азуры, — ожерелье Азуры в ее ладони светит зеленым, — и ты получишь все, что только пожелаешь. Элина поворачивает к хранителям голову, и загустевший засахаренный воздух едва позволяет ей движения. Рука Лаверны тяжела на ее обнаженном плече. Она делает шаг. Крылья за спиной невесомы, но она чувствует, как они покачиваются, и покрывается мурашками. Опасная трясина смыкается у нее над головой.