На столе лежит письмо, оно для тебя

Юнги перечитывал письмо Хосока, наверное, сотни раз. Оно вон уже какое всё помятое, истёртое, с каждым новым прочтением вообще рискует порваться, но до сих пор как-то держится. Как и Юнги. Держится. Письмо Хосока стало самым тонким, искренним и сокровенным признанием в любви, которое Юнги получал в жизни, но за всё это время он так и не смог достойно на него ответить. Он вообще никогда не был мастером слова и уж точно не привык говорить о своих чувствах. И не привык, чтобы кто-то его ТАК любил. Это было странно, и он не думал, что кто-то вообще может испытывать такие чувства, ещё и так свободно об этом говорить. Чувства Хосока Юнги пугали и манили одновременно. И он не мог понять себя. Поэтому весь этот год были ежедневные переписки, еженедельные созвоны, обмен новостями, мемами, глобальными мыслями, но никогда – обсуждение чувств и планов на будущее. Боялся ли Юнги потерять Хосока – да. Боялся ли он стать ему ближе – тоже да. Любил ли он Хосока? Юнги в очередной раз открывает письмо, чтобы пробежаться глазами по строчкам, которые он, кажется, знает уже наизусть. Привет, Юнги! Или как там нужно начинать письма? Честно, никогда не писал вот так, поэтому чувствую себя немного неловко, но мне почему-то очень хотелось написать тебе именно такое, бумажное письмо. Ты стал для меня откровением, самой большой странностью в моей жизни. Мог ли я когда-нибудь подумать, что встречу человека, который бы воплощал в себе абсолютно всё, что мне нравится? Твои мысли, твой взгляд на мир, чувство юмора, манера речи, внешность, даже твой запах – я раньше искал и находил это в отдельных людях, а в тебе всё сплелось в единый клубок, нити из которых как будто связали меня. Знаешь, у меня много друзей, много очень близких людей, которые меня любят и обо мне беспокоятся, но фишка в том, что сойтись с людьми на самом деле бесконечно просто. А вот сойтись с людьми по-настоящему – почти нереально. И для меня эта нереальность неожиданно стала реальностью. С тобой. Мы с тобой так похожи и так не похожи одновременно. Во многих вещах, которые озвучивал ты, я находил себя, своё прошлое, свои реакции, и так удивительно было ощущение того, что кто-то может тебя понять, без объяснений, просто потому что он пережил похожие вещи, потому что он пришёл к тем же выводам, потому что он чувствовал так же. И при этом на некоторые вещи у нас был разный взгляд, и тем ценнее было, что мы могли спорить об этом, вернее не спорить, а обсуждать, без агрессии, без того, чтобы что-то доказывать, просто обсудить, прислушаться к чужой точке зрения и возможно изменить свою, а может и не менять – это было не так важно. Важно было то, что мы могли говорить часами. А могли не говорить, просто молчать, но даже молчать с тобой рядом было чем-то прекрасным. После знакомства с тобой я поверил в прошлые жизни, потому что по-другому свои чувства я объяснить не могу. Когда я понял, что люблю тебя, я пытался определить, а как же именно я тебя люблю, ведь до этого я никогда не влюблялся в парня, и даже не думал об этом. И моё чувство, оно на самом деле очень странное. Оно выглядит как все виды любви одновременно. Это такое чувство, будто я точно знаю все свои прошлые жизни, и в каждой из этих жизней я любил тебя разной любовью: где-то мы были парой, где-то братьями, где-то у нас были детско-родительские отношения, когда-то мы были близкими друзьями или коллегами, и великое множество других видов любви, какая только может быть в этом мире. И вот когда я вижу тебя, слышу тебя, думаю о тебе – я чувствую все эти виды любви одновременно. Что-то настолько всеобъемлющее, что далеко не всегда можно понять и на самом деле тяжело чувствовать, как будто моё тело, как сосуд, гораздо меньше, чем эта любовь, и готово взорваться от этого. Я пытаюсь научиться жить с этим, но у меня не всегда получается. Когда любви так много, ей хочется делиться, о ней хочется говорить, её хочется выплеснуть, потому что человек не может справляться с такой любовью один. Но я сдерживался, всё это время я очень сдерживался, боясь утопить тебя в своей любви. Сдерживался ровно до того момента, как ты решил уехать. Наверное, мне легче признаваться в своих чувствах на расстоянии, не видя реакции человека, поэтому я и пишу это письмо. Я не знаю, будем ли мы общаться после этого, и если будем, то в каком виде, но больше держать в себя это я не могу. Так что заранее прости. Я отдаю себе полный отчёт в том, что ты можешь не чувствовать ничего ко мне, я имею ввиду ничего кроме дружеской привязанности, возможно благодарности, и это нормально. Каждый человек может нести ответственность только за собственные чувства, поэтому по большому счёту я особо ни на что не надеюсь. Знаешь, ведь даже джинны в сказках могут исполнять, казалось бы, самые невозможные желания, но при этом никогда не берутся за желания, связанные с человеческими чувствами. Джинны не могут заставить человека любить, как и мои признания не смогут заставить тебя испытывать что-то подобное. Я прошу от тебя только одного – честности. И если, например, мои чувства тебя пугают, вызывают неловкость или какой-то дискомфорт, просто прекрати это всё сразу, хорошо? Чтобы я не завяз совсем по уши. Потому что выбираться потом мне будет всё сложнее и сложнее. Я знаю, что ты не мог не уехать, и не знаю, встретимся ли мы снова (хотя я до последнего буду надеяться, что встретимся), но даже если мы не увидимся никогда больше, я просто искренне хочу, чтобы, где бы ты ни был, ты был бы счастлив и тревоги меньше бы терзали тебя. Спасибо, что появился в моей жизни. Самое последнее предложение Юнги всегда перечитывает несколько раз подряд. Если бы он только мог понять, что он на самом деле чувствует и к чему готов. Юнги открыл это письмо сразу в самолёте, приземлился, заселился в отель, прогулялся по городу, и ответил только на следующий день. Вернее, написал Хосоку, что вот он приземлился, скинул фоточки отеля, поделился фото своего ужина, но упорно делал вид, что письмо ещё не читал. Потому что не знал, как ответить. Хотел бы он всё прекратить? Точно нет. Когда он представлял, что из его жизни резко исчезает Хосок, у него перехватывало дыхание. Самым натуральным образом перехватывало, он даже начинал открывать рот и хватать воздух как рыба, где бы он при этом не находился. Но что он мог дать Хосоку? Он, не привыкший ни так любить, ни чтобы его так любили. На следующий день он просто написал Хосоку, что благодарит его за всё, что тот для него делает и что к нему чувствует. Ах, и ещё добавил, что обнимает в ответ. Никаких ответных признаний. Так глупо. И он знал, что Хосоку наверняка больно от такого ответа, но виду тот не подавал. А потом ежедневная переписка, еженедельные созвоны, уже больше года как. И острое понимание, что совсем не наскучило, что готов и следующие год, и два, и три вот так каждый день общаться. И никакие расстояния и разница во времени как будто не помеха. Пока неожиданно, разговор за разговором, у него не вылетело «А прилетай ко мне?». Произнёс, думая о том, чтобы просто в гости, а в голове у самого крутилось «навсегда». Юнги произнёс, а Хосок как будто считал, так легко, как он всегда считывал Юнги. И теперь страшно. И вот сейчас Хосок летит к Юнги, оставив свою любимую работу, своих прекрасных друзей, свою яркую жизнь. Летит к мрачному Юнги, который даже в своём личном будущем не уверен, не то, что в общем. И вот что такому человеку как Хосок может дать Юнги? Даже если Хосок ничего и не просит, но всё-таки, что он может дать? - Любовь, - сам себе отвечает и замирает, а сердце колотится как бешеное. Всего через несколько минут Юнги встретит любовь всей своей жизни. Наверняка помятого после длительного перелёта, возможно немного ворчливого, потому что после такого долгого пути даже самые светлые люди могут ворчать, но такого родного. И Юнги не уверен, что сможет сказать это вслух, но сейчас, сидя в аэропорту, мелким неровным почерком на обратной стороне письма, этого зачитанного почти до дыр письма, он написал «Я тоже тебя люблю» и теперь ждёт, когда приземлится Хосок, чтобы вернуть это письмо ему.