Извилистые тропы

      Мелкие детали, образы минувших дней, чувства и страхи чужих лиц постепенно увядали прямо под носом, порождающие повод своими неутешительными догадками для пароксизма. Долгие годы, даже сказать, десятилетия я помнил каждое событие фатума. Играючи запоминал нетривиальных личностей с излюбленным для социально угодного народа таким понятием, как «совестью», умещающую в себе способность подвигнуть многие неокрепшие умы на великие поступки. Помнил каждое брошенное слово другим; время от времени наслаждался звуковыми воспоминаниями, ловил так называемые фрагменты и с точностью воспроизводил в голове отражённые эхом тонкие женские вскрики, неугасающий детский плач и отборные фразы революционеров. Каждый подобный миг позволял без сомнения напоминать себе о внутренних мотивах, собственных целях и возможностях дальнейшего существования. Человек, воспитанный без воспоминаний, — лишь пустая скверная оболочка, ничтожный биоматериал, являющийся частью боголюбезного народа и лишённый таланта к анализу, элементарному синтезу. Человек, утерявший возможность к проигрыванию памятных этюдов, — теряет свою ценность в этой жестокой непроглядной природе.       Единственный доверительный интервал как для существа, спотыкающегося о собственные обронённые воспоминания — поделиться историей с другим. Пока людской род имеет место в этой квинтэссенции, определённая персона продолжит существовать извне. Помощь зачастую не является достоверным способом к самостоятельному функционированию, но в подобной ситуации это исключительный верный способ. Я долго обдумывал, чему стоит уделить особое внимание для будущего предания; долго размышлял над адресатом — пожалуй, я определился, Вы, мой дорогой гость, будете одарены возможностью воплощения долгого скрупулёзного повествования в нечто ценное. Это довольно сокровенный, не побрезгаю высказаться, интимный момент. В жизни каждого есть тайны, гнусные секреты, которыми же я не боюсь делиться. Мои редкие собеседники без единого шанса уносили основы таинства с собой в могилу. Эзотерические моменты начинаются не с лирических отступлений и не заканчиваются последним вздохом повествователя. Попрошу Вас подумать дважды. А пока воспоминания не угасли насовсем, я поспешу оставить след.       Из-под носа теряется точная дата события тех дней, которыми очень дорожу, но помнятся другие, не менее значимые факты. Этот человек впервые оказался на моём пороге, как и множество других затерянных в ночи мотыльков. В непроглядной тьме он нашёл дорогу, ведущую к моей крепости, дому, как его называют иначе, который можно обозначить родным и безопасным. Потерянным гостям редко везло оказаться здесь в солнечный день; сегодняшний ничем не отличался от сотни предыдущих — исчезающая доля серпика, малая часть одиноких звёзд, но особенно выделяющиеся тёмные тучи намекали на скоротечное угасание светила: будь то тусклого лунного полумесяца, или тем, которым многие любовались в ночи. Легко морщится, когда яркий фонарный свет освещает крыльцо, попадая ему на лицо. Первое, что привлекло моё внимание — его непрямой взгляд, хранивший в себе тайн больше, чем у меня. Спина прямая, голова слегка вздёрнута кверху, смотрит почти что исподлобья из-за разницы в росте; чужой взор мягко исследовал моё лицо, казалось, что глаза хватались за любые интересующие его персону детали.       — Доброй ночи, — наконец, он подаёт голос — тихий, вкрадчивый, с ноткой шелковистости и должной мягкостью; его взгляд останавливается на определённой точке лица.       Второе, что заинтересовало — необычный жест. Тонкие, как у пианиста пальцы неизвестного гостя переплелись между собой, в некоторым смысле играл ими, разминал, не надавливая тёр кожу большим пальцем — всё это таило в себе неприметный характер. Зачастую люди, имевшие привычку схожей этой, склонны проявлять её в определённом эмоциональном столкновении. Как существо социально скованное, смею предположить, что за подобным жестом скрывалась некая форма смущения или озадаченности. Такой же эмоции или что-то похожее на неё я не наблюдал.       — Моя машина безжалостно сломалась, и я не имею возможности починить её, по крайней мере, в отсутствие должного источника света. Позволите переждать ночь внутри? — в каждом слове проглядывалась методичность, такая, словно этого человека насильно заставляли произносить неприятные для его слуха вещи; такое нельзя сравнить с нарушением речевой функции как заикание; сложно же обвинить его личность в склонности к стеснённости.       Имея привычку действовать, а не отвечать, отхожу в сторону, открывая гостю проход внутрь. Он же, не двигаясь с места, осматривает открывшееся пространство. Медлительно переводит взгляд с обстановки на меня, брови едва заметно дёргаются вверх, и задаёт следующий вопрос:       — Мне это расценивать как положительный ответ?       — Разумеется. Входите.       Только в непосредственной близости на свету получил возможность разглядеть его. Мужчина был складен и подтянут, ниже на голову, одет в изящный дорогой костюм, без внимания не осталась его обувь — заострённая, начищенная до ослепительного блеска. На своём долгом пути редко встречал столь ухоженных людей; из скоропостижного знакомства складывалось впечатление, что мужчина затягивал каждый шнурок по линейке, не оставлял без внимания ни единый элемент своего гардероба. Я совру, сказав, что, вглядевшись в черты чужого лица, смотреть было тягостно. Выделяющиеся скулы ничуть не портили внешний облик наряду с более мягкими чертами лица, тонкое, слегка вытянутое; острый подбородок равнялся с отточенным лезвием драгоценного кинжала; глаза, с неизведанным до сея момента взглядом, сияли фосфорическим блеском из-за полуопущенных ресниц; едва ли видная горбинка на носу; за столь короткий период подчеркнул для себя расположение забрызганными каплями незначительных родинок. Признаться честно, я не счёл его интересной личностью. Но всякому живому существу свойственно ошибаться.       Гость заметно отличался не столько импозантным характером, сколько полным условностей поведением — он выразил чёткий отказ на предложение выпить чая или кофе, поглядывая на карманные часы, прятавшиеся всё это время в небольшом кармане жилета, ссылаясь на то, что якобы не пылает страстью к травяному отвару, к последнему же имеет некую неприязнь. По его говору можно ошибочно предположить, что от чая, как минимум, не откажется, впрочем, желание гостей — превыше всего. Он не горел желанием открываться, не задавал лишних вопросов, откровенно не пялился, чем нередко злоупотребляли случайные визитёры, раздевая голодными волчьими глазами в надежде раскрыть некую форму тайны, которая поселилась у них в голове, судя по тому, что я успел как минимум от них услышать и увидеть. Драгоценного гостя оставил внизу, попросив недолго подождать, сам же отправился на второй этаж. Мужчину следовало поселить в одну из многих комнат.       Спускаясь вниз, заметил, как гость с нескрываемым удовольствием и методичностью осматривал антураж, особое его внимание привлекли картины, моментами он тянул к ним руки, но останавливал подушечки пальцев в нескольких миллиметрах от произведений искусства. Картинами заставлена едва ли не каждая стена дома, они в особенности являлись моей слабостью, как бы прискорбно ни звучало. У них уникальная ценность, то, что невозможно ни единому человеку оценить в определённую сумму — они бесценны. Я ухаживал за ними каждый день, не упуская возможности вспомнить былое.       Мой дом — моя гордость, мой личный хаос — это настоящее произведение искусства, представляющее собой бесконечный поток сгустков, смеси разновидных эпох и стилей, раскрывающий завесу беспорядочного до неконтролируемой анархии кровосмешения времён. Вазы, зеркала, картины, свечи, трофеи с давних охот — головы диких чудовищ и рога, под беглым взглядом зрачков сознание, не имеющее возможности уделить внимания каждому предмету интерьера, туманилось; гости жаловались на головные боли в попытках осмотреть убранства. Уверяю, стоит лишь приглядеться, вкусить плод, окунуться в воспоминания — интерьер лучший его элемент, как у внутреннего убранства рассеивается смертоносное, подобно яду, действие, каждый друг другу попеременно уступает пьедестал желанного внимания.       — Полагаю, Вас привлекает убранство? — низкий голос нарушает тишину. Гость слегка вздрагивает и медленно поворачивает голову в сторону.       — У вас красивый дом, — лаконично отвечает и переводит взгляд обратно на картину перед собой. — Хотя всё же я предпочитаю хранить воспоминания лишь в чертогах разума, но порой бывает удивительно очаровательно окружаться в собственном пространстве чем-то интимно приятным, потому что подобное поймут лишь немногие — вы или же некоторые близкие, с кем разделяете память.       — Великолепное наблюдение.       Пожалуй, в большей значимости меня удивила его другая фраза, но, говоря правду, рассуждения были в некотором роде привлекательны. Способность гостей объективно оценить старания его хозяина — большая редкость, требующая должного понимания всей эстетики, лишения внутренней наивности и способности отстаивать точку зрения, как минимум для того, чтобы дать хозяину дома понять, насколько творческий хаос кажется приятным, сколько заметно в нём сокровенного, столь интимного смысла. Побеседовать с ним на столь занимательную тему, вероятно, являлось бы лучшим разговором за долгие годы.       Я проводил его к гостевой комнате. Мужчина остановился прямо у порога, с незначительным сомнением окинул беглым взглядом зрачков предлагавшееся ему помещение, а после, повернувшись ко мне, задал вопрос:       — Дверь закрывается изнутри? — в голосе сложно уловить нотки страха, беспокойства или подозрения. Я ощущал, как от мужчины исходила аура безмятежности, умиротворения и спокойствия. Пальцы его переплетаются в ранее подмеченном жесте, впервые за вечер уголки губ потянулись кверху в некой форме полуулыбки.       — Конечно. Не доверяете? — спрашиваю вкрадчивым тоном.       — Конечно, — отражает эхом слово. Наблюдая за его цикличностью в речи, смел предположить интереса ради, что человеком он являлся либо социально скованным, либо эмоционально обречённым. — Вы сомнительная личность, не говоря уже о внешнем виде и выделяющейся маске. Не знаю, кому придёт на ум довериться кому-то вроде вас. Я, за неимением альтернативного варианта, пришёл к вам, но это не повод, чтобы доверять чужим словам, — говорил мужчина местами медлительно, будто выдавливал из себя слова, некоторые из которых проговаривал с особым удовольствием, очень ловко и с характерной полуулыбкой на лице. Не думаю, что он хотел задеть меня своей речью.       — Ваши слова как ножом по сердцу.       Вырывается из меня совершенно неуместный, предательский мрачный смешок.       — Доброй ночи, мой дорогой гость.       Человек, одарённый должным терпением, получает награду вдвойне приятнее. Пожалуй, я расскажу как-нибудь позже историю, как подспудные события из прошлого способны породить в любом живом существе самообладание.       До каждого вздоха помню детали спокойного дыхания мужчины. Запертые двери не сумели стать для меня преградой. Он находился рядом, буквально на расстоянии вытянутой руки, наверное, с мыслями о должной безопасности и мирной ночи. Умиротворённое, расслабленное лицо, вздымающаяся грудь с новым вздохом. В моменты сна гость выглядел как вполне обычный человек, сродни остальным — это значительно портило его незаменимую особенность болезни, о которой несложно догадаться. Только в такие периоды он выглядел беззащитным, открытым и откровенно слабым. Эта ночь оказалась в действительности необыкновенной. Все прошлые израненные мотыльки, несчастные гости, приглашённые в дом, никогда не имели возможности коснуться лицом подушки, они не находили времени на такую роскошь — спасительные минуты они тратили на то, чтобы спрятаться и повысить свои шансы на выживание. Многие из гостей предпочитали прятаться вне дома, они каким-то образом находили выход на улицу, вслепую в непроглядной тьме бежали в густом лесу, безжалостно царапали тело о ветки и шиповник, ускорялись под действием адреналина и настигающих их шагов; не чувствовали боли, когда ударялись и пытались убежать как можно дальше, но как только их настигали, то бросались в попытки вымолвить раскаяние, выпросить прощения и пощады — это очень увлекало, подобная нетрадиционная охота сильно затягивала. Попробовав лишь раз, сложно отказаться от наслаждения.       Только потому я был в приятном удивлении.       Уже следующим ранним утром заметил непривычную для этого дома активность. Даже вспомнить сейчас не смогу, когда кто-то разделял со мной компанию. Мужчина проснулся очень рано, едва ли солнце появилось за горизонтом, выглядел бодрым и находился в хорошем расположении духа. Чужие уголки губ дёрнулись вверх в очаровательной лёгкой улыбке, как подобает морально кастрированному индивиду.       — Вы не спали всю ночь? — поинтересовался гость, остановившись посреди лестничных ступенек.       — С чего Вы взяли? — освобождаю руки от щётки, оставив её на высокой деревянной тумбе. Разворачиваюсь полностью корпусом к мужчине, наблюдаю за привычным жестом тонких пальцев.       — Вы выглядите несколько уставшим, — повёл плечами. — Впрочем, я хотел задать другой вопрос. У вас найдутся инструменты? Хочу испытать удачу и починить машину.       Мужчина спустился, обошёл меня и направился к входным дверям, находившимся в нескольких футах. Потянулся к ручке двери, но так и не дотронулся, остановился в ничтожных паре дюймов, стоило мне ответить на его вопрос:       — Спешу расстроить, они вам не пригодятся.       — Что? — он медленно развернулся и бросил на меня взгляд, полный смятения. Всё пытаюсь поймать взгляд зрачков, но гость усердно прятал его от меня. В его нежелании смотреть человеку в глаза чувствовалась иная от смущения причина. — Боюсь, я не совсем вас понял.       Гость замирает, не упускает пристальным взглядом ни единый мой жест, когда я сокращаю расстояние между нами. Чувствуется лёгкое напряжение, стоило лишь нарушить его личное пространство, он слегка отступает назад, но довольно быстро упирается спиной в деревянную поверхность. Несколько мгновений не двигаюсь, заставляю мужчину сомневаться в моих действиях, а потом, нащупав нужный момент, в котором бы он не ожидал такого, резко обхватываю ладонями чужое лицо. Пальцами вычерчиваю линию скул и челюсти, приподнимая голову. Дарю ему безвозвратный шанс на осознании ситуации. Мужчина запоздало дёргается как от испуга, обхватывает мои запястья, пытается оттолкнуть, но я не позволяю ему отвертеться, отвергнуть добрый жест, сильнее вдавливаю подушечки пальцев в кожу.       — Инструменты не понадобятся человеку, которому суждено здесь остаться, — намеренно занижаю тон. Наклонился ближе, заглянул в его глаза, не провокационно, в попытках отыскать взгляд и отклик, но на который, увы, мой гость не способен.       — И как мне это… расценивать? У меня не было в планах здесь задерживаться, — голос звучит сдавленно, но не испуганно. Такая реакция приятным образом удивила, вытянув мои губы в полного азарта улыбку, предвкушающую незабываемую сцену.       — Обычно такого рода планы не смягчают мои мотивы, — тяну его вниз за собой, заставляю принять сидячее положение, он невольно слушается под напором крепких рук.       Этот мотив промелькнул в голове как вспышка — ярко, неожиданно, резко. Что-то щёлкнуло глубоко внутри ещё тогда, когда я любовался его спящей беспомощностью. Мне хотелось пренебречь его фатумом, отрезать крепкие узы с реальным миром, благодаря которому человеку удаётся удержаться на плаву в социуме; разорвать его связь с каторжным и взбалмошным обществом. Я видел в нём нечто большее, чем простого человека. Это чувство не сравнится ни с чем. Ни с любовью, ни с одержимостью, ни милосердием. Непостижимый синапс — вверх разумной цепочки. Ни разу наверняка не знал, к чему приведут такие цели, впрочем, каждый должен стремиться к появлению нового, пусть и болезненного опыта. Бессознательное проявляет лучшие моменты, вытягивая их из человека, раскрывая его ауру, невероятную силу, скрывающаяся всё это время под слоем общественного угодья. И всё же для начала следовало ограничить его способность к побегу.       — Мы ведь можем решить всё мирным путём. Для чего вы затеиваете эту игру? — спрашивает негромко, с целью не спугнуть. Судорожно выдыхает, почти что с облегчением, когда отпускаю его лицо, но мужчина по-прежнему не шевелится и внимательно следит за движениями рук, переместившихся к тому моменту на стопу.       — Не переживайте, — обхватываю длинными пальцами стопу, крепко сжимаю, не позволяя отдёрнуть ногу. — Это самый безвредный и безопасный способ, который другим гостям мог только снится в нирване.       На этой фразе заглядываю в его глаза без намерения отыскать взор, не сдерживаю предвкушающую улыбку. Мужчина приоткрывает рот, хочет что-то сказать, но следующее вмиг движение заглушает его легче слов, громче звуков. Мучительный хруст покорно уступает подножье болезненному хриплому стону, возрастающего своей громкостью с каждым неосторожным вздохом. Мужчина кривит лицо, весь передёргивается, будто по нему ползла мерзкая склизкая змея; тяжело дышит, пытается восстановить дыхание, явно хочет перебороть и пережить эту нестерпимую, нарастающую боль.       — Какая жалость, — протягиваю слова с сатирическим сожалением. — Стало быть, Вам придётся пересмотреть свои планы. Ещё глядите, Вам понравится новая жизнь. Сможете проникнуться и подавить в себе желание спастись.