Подлец

Удивительно, какие непредсказуемые сюрпризы иногда преподносит нам жизнь, так точно угадывая, что тебе больше всего необходимо в эту самую минуту. Ещё меньше получаса назад я брела с работы домой, рассуждая о том, могут ли быть у персонажа, не покидающего мои мысли с сегодняшней встречи в кафе, родинки на лице. Я подумала о них уже слишком поздно, чтобы как-то попытаться это проверить. На первый взгляд, его лицо было абсолютно чистым, но искусственное освещение порой бывает обманчиво, жадничая и скрывая важные детали от таких сдвинутых индивидуумов, как я. Но, знаете, к своим мадагаскарским тараканам я даже как-то умудряюсь находить подход. Уверена, что если их можно было бы переместить в чью-то чужую голову, то они бы сожрали её изнутри. А я ещё молодцом. Справляюсь. В общем, плетусь я по тротуару, врезаюсь в прохожих, потому что, несмотря на приобретённую наблюдательность, я так и не научилась смотреть вперёд при ходьбе, а не только себе под ноги, и мысленно сетую из-за этих родинок, будь они прокляты. Заходя на крыльцо дома, я, конечно же, и в самых смелых догадках представить не могу, кто мне откроет дверь. И напрасно. Вот и не верь после этого в судьбу. Но спасибо ей, пожалуй: теперь я знаю, что у Руслана всё-таки нет родинок, не считая той, что показалась из-под воротника рубашки, в верхней части шеи (и как его зовут я в курсе тоже, что вы уже успели понять). Самое интересное начинается, когда приходит Маришка, моя ненаглядная сестрёнка, и сообщает новость, от которой я хочу закатиться в приступе истерического смеха. Но героически сдерживаюсь. Карма — это ведь дело такое, и она продолжает безжалостно хлестать Маришку по морде. Сестрёнка-то думает, что её прежний бойфренд козёл, потому что по пьяни изменил ей на собственном мальчишнике с какой-то проституткой. Подумаешь! С кем не бывает. По сравнению с нынешним, который, будучи помолвлен, завёл себе любовницу, да ещё и не брезгует откровенно флиртовать с другими девушками, пока дожидается ту, тот просто ангел во плоти. Впрочем, если Маришка настолько слепа, что грязь ей кажется золотом, то это лишь её проблемы. Всё, что я могу — это настоятельно порекомендовать ей купить очки: глядишь, хоть в этот раз прозреет прежде, чем выйдет к алтарю в свадебном платье, а пока она так и остаётся непроходимой дурой. По факту. Ну а жених её — это отдельная тема под звёздочкой. Надо было видеть, как он весь изнервничался, ожидая, наверное, что я с порога начну вываливать Маришке всю подноготную о нём. Но с чего бы мне это делать, по его мнению? Из-за чувства обиды? А чем он меня обидел? Тем, что помолвлен с Маришкой или тем, что начал игнорировать меня в кафе, когда я как раз таки и напомнила ему о его толстом обязательстве, которое так просто не утаишь? Или, может, он наивно полагает, что меня как-либо волнует Маришкина судьба? Глупости какие! А вот Руслана явно бомбит. Не удивлюсь, если он вместо того, чтобы радовать гостей своей смазливой мордашкой, уже продумывает план моего исчезновения с лица земли, а потом подстроит всё, как несчастный случай. Один его взгляд, пропитанный гневом, чего только стоит. Забавный он. Особенно, когда боится потерять что-то очень ценное. В его случае, это — шуршащие банкноты, подкреплённые высоким статусом в обществе. И Маришка, само собой. Но лишь потому что без Маришки нет и денег. Она как бесполезный бонус, от которого нельзя отказаться. Зуб даю, что отчим его ненавидит. Он таких золотоискателей вычисляет на раз-два. Не повезло ему, конечно, с женихами Маришкиными: один краше другого. Но что поделать? Такова, видно, доля его отцовская. — Танюш! — А? — выныриваю из мыслей, словно из залившейся в уши воды, через толщу которой различаю голос нашей домработницы, — полноватой женщины пятидесяти лет. Единственный человек в доме, с которым я могу нормально общаться, не рискуя своей нервной системой. — Ты чего посреди кухни встала и улыбаешься так загадочно? — у Тамары в руках поднос с грязной посудой, а на лице — добродушная, но вымученная улыбка. Она всегда мне улыбается. Даже, когда сил, казалось бы, уже на это нет. — Я? — тычу пальцем себе в грудь, оглядываясь. И действительно: стою, как дурочка, по центру кухни, потерявшись в пространстве. Ну это ещё нормально, по сравнению с тем, что я, понося́ в мыслях Руслана, не могу контролировать свои расползающиеся в улыбке губы. — Да ты, ты. Кто ещё-то? Смотри-ка, раскраснелась вся, расцвела, — я на автомате накрываю ладонями щёки. Да вроде не горячие. Чего она выдумывает? — Влюбилась, поди? Клянусь, если бы можно было подавиться воздухом, то я бы уже валялась на полу в припадке удушья. Влюбилась? В кого? В меркантильного жениха своей сводной сестры? Слышите, как безумно звучит? Он меня привлекает, не спорю. Но не в романтическом плане. Он для меня не более, чем занятный персонаж. Этакий подопотный кролик, с которого хочется снять скальп, чтобы пробраться в его черепную коробку. — Ой, Тамар, ты как что скажешь, — поморщившись, смотрю на неё снисходительно, потому что знаю всю правду. Если бы не знала или сомневалась в ней, то, наверное, бы разозлилась в попытке замаскировать смущение. — Как я могу влюбиться? Я не создана для любви, — плюхаюсь за кухонный стол и подмечаю, что Тамара, отвернувшись от меня к раковине, неодобрительно покачивает головой. Могу поспорить, что в этот момент она вспоминает своего скончавшегося от рака мужа. Он был её первой и последней любовью. Раньше я не верила, что такая любовь действительно существует, но пришлось. Однако я-то уж точно в пролёте: моей первой любовью был маргинального вида байкер. Ему дали пять лет за непредумышленное убийство, по делу которого я проходила свидетелем. На тот момент мы были уже не вместе, и больше никогда не будем. — Кушать хочешь? — Нет, спасибо, — подперев щёку ладонью, слежу за тем, как Тамарочка загружает в посудомойку грязную посуду, оставленную этими свиньями. Зловония, исходящие от них, ощущаются даже с кухни. — Там это сборище неандертальцев ещё долго будет торчать? Не хочу на глаза им показываться. А то ещё орать, пальцами тыкать начнут. — Уже потихоньку начинают расходиться. Меня отпустили. Осталось только прибраться здесь, — кивая на гору немытой посуды, Тамарочка вытирает рукавом рабочей формы выступившую испарину на лбу. — Замучали тебя, небось, свиноты эти? Устала? — Одна лишь мысль об этом светском обществе с пустыми, как стеклянное дно, глазами вгноняет меня в тоску и вызывает неконтролируемый приступ зевоты. Посчастливилось мне однажды побывать на одном из таких мероприятий, участники которого были похожи на роботов, выражающих эмоции строго по установленной им в чипе программе. Даже запечённый лосось, бесчувственно распластавшийся на моей тарелке, казался мне более живым, чем они. — Ох, Танюш, твои эти выражения… — А что с ними не так? — пожимаю плечами. Забираюсь с ногами на диван, сдавливая между бёдер декоративную подушку. — Говорю, как есть. — Тамара молчит, собирая с подноса объедки. Её больная спина не перестаёт сгибаться над мусорным мешком, взывая меня к совести. — Ты давай иди отдыхай, а я сама уберусь. — Не нужно, Тань. — А сама уже с ног валится. Думает, я не замечаю, но я-то всё вижу своим натренированным взглядом. — Ступай лучше спать ложись, а то завтра на парах опять носом клювать будешь. — Предполагая, какой наискучнейшей будет первая пара по гражданскому праву, которую ведёт ссохшийся старикан, любящий неразборчиво бубнить себе под нос, я, пожалуй, просто вырублюсь, уткнувшись лицом в сложенные руки. И сделаю это намеренно. — Ничего не знаю. Я, в любом случае, отсюда не выйду, пока эти протухшие сливки общества не растекутся по своим особнякам, а то уж больно воняют. Так что уходи, пока я насильно тебя не прогнала, — в подтверждение своих угроз я подскакиваю на диване с целью эффектно с него вскочить, и, конечно же, пользуясь удачной возможностью, с размаху ударяюсь коленом о край стола. Мгновенная карма, что называется. Я даже не взвизгиваю. Лишь сдержанно шиплю сквозь зубы, потирая пострадавшее место. На нём снова расцветёт синяк вместо прежнего, который уже почти рассосался. Если не знать, насколько я раскоординирована по жизни, можно подумать, что меня жестоко избивают: ушибы и синяки на моём теле размножаются быстрее, чем грибы в пору дождей. Зато потом на них можно надавливать пальцами и кайфовать от болезненных ощущений. — Может я тут собираюсь раздеться и голой танцевать? А при тебе стесняюсь? — продолжаю сыпать аргументами, граничащими с бредом. — Да ну тебя, Танюшка, —проглотив смешок, Тамара взмахивает кухонным полотенцем, а затем отточенным движением руки накидывает его на плечо. — Ну ладно, договорились, — я распознаю в её вздохе, следующим сразу за ответом, плохо скрываемое облегчение. Ей всегда с трудом даётся признавать свою слабость в физическом плане. Она выходит на работу даже с температурой, хотя Марина с отчимом к ней в этом плане не строги и всегда позволяют ей взять отгул, если у неё возникают проблемы, связанные с плохим самочувствием. Но наша Тамарочка возомнила себя ломовой лошадью. — Тогда завтра утром я приготовлю тебе блинчики с вареньем. И ты съешь все до единого. А то вон какая худющая стала, одни кости торчят. Объективно. Но что поделать, если я, как сказала бы моя мама, родилась с комплекцией куриного супового набора. Ещё и с непостоянным аппетитом, который, в процессе написания картин, у меня может отсутствовать по нескольку дней. И всё для того, чтобы позже мстительно скрутить мой желудок в спираль и вызвать судорожные позывы рвоты, которые закончатся, ровным счётом, ничем.

***

Дверь, ведущая на кухню, издаёт непредвиденный скрип ровно в тот момент, когда я закрываю воду и откладываю в сторону чугунную сковородку, отдраенную мной до блеска, — ненавижу въевшийся жир. Теперь незванный гость, который, судя по тихим звукам позади, хотел как можно дольше оставаться незамеченным, терпит поражение. Я не оборачиваюсь. Выпрямляясь, напрягаю слух. В звенящей тишине раздаётся негромкий хлопок и два быстрых щелчка — теперь я в ловушке. Усмехаюсь. Я прекрасно знаю, кто в этот момент бесшумной поступью подкрадывается ко мне сзади, словно хищник, преследующий свою добычу. Только пусть не обольщается: на этой охоте ему не удастся оторвать от меня ни куска. — Надо же, как чисто. Быть уборщицей — определённо твоё призвание, — даже не предполагала, что чей-то голос способен звучать с такой откровенной надменностью: он словно насмехается над моим существованием. Но, возможно, всё дело лишь в восприятии: не исключаю, что мне просто хочется, чтобы он так звучал. Уголки моих губ тянутся вверх в, на удивление, искренней улыбке. А я знала, что он придёт. Я чувствовала это. — Ну надо же кому-то за свиньями убирать. Не всем ими быть, — поворачиваюсь к Руслану лицом, не находя причин его скрывать. А вот моему невольному собеседнику не помешало бы упереться взглядом в пол, если, конечно, в нём ещё осталась жива последняя клетка, отвечающая за совесть. Острые края раковины впивается мне в поясницу, но я не отстраняюсь: лёгкая боль убеждает меня в реальности происходящего. Я почти на голову ниже Руслана, поэтому мне приходится её задрать. Так что пусть не сочтёт за излишнюю высокомерность — на это почётное звание, которое он носит с гордостью, я не претендую. Ухмылка, скривившая его рот, уступает место поджатым губам. Взгляд тускнеет, словно небо, скрывшееся за внезапно набежавшими тучами. А вот и первая молния. Я даже могу чувствовать эту пленительную, предгрозовую прохладу, но, скорее всего, это просто подуло из приоткрытого окна. Как банально и скучно. — Ладно, — густые нахмуренные брови живописно нависают над глазами, пока те выполняет свою непосредственную задачу: просверливают дыру аккурат посередине моего лица. — Пошутили, и хватит. Пришёл узнать, намерена ли ты держать в тайне то досадное недоразумение, невольным свидетелем которого стала? — его тон неспешен, спокоен и выверен до мелочей. Не удивлюсь, если он заучил эту фразу заранее, раз за разом прокручивая её в голове, словно заевшую пластинку. Только вот её содержание оставляет желать лучшего. И что он, интересно, имеет в виду под словом «недоразумение»? Его поцелуй с любовницей или тот самонадеянный подкат, потерпевший фиаско? — Какое ещё недоразумение? — озадаченно хмурюсь, пожёвывая нижнюю губу, и старательно делают вид, что пытаюсь вспомнить, о чём этот странный мужчина говорит с таким серьёзным видом, оказывая на меня психологическое давление. Но всё тщетно — хоть дуло пистолета к виску приставляй. — Можно поподробнее? — в качестве извинения за свою забывчивость расплачиваюсь с ним самой милой улыбкой из своего скудного арсенала. Не помогает. Злобно сверкнув глазами, Руслан стискивает челюсти. По-моему, я даже слышу, как они клацнули друг о друга. Желваки на его лице начинают ходить ходуном, представляя собой захватывающее зрелище. — Не строй из себя идиотку, — шипит Руслан сквозь зубы, дёрнувшись вперёд корпусом, но стопами оставаясь прижат к полу. Я и бровью не веду, продолжая стоять в той же расхлябанной позе и дразнить его обезумевших бесов. Пускай получше за ними следит, а то они уже откровенно рвутся наружу, используя его плоть в качестве податливого тела. — Ты прекрасно понимаешь, о чём я. Та девушка… — отводит потемневший от гнева взгляд, тут же попадаясь на крючок собственной лжи. Не стоит так делать, если хочешь казаться честным. Хотя, в его случае, уже не сработает ни одна уловка — лимит доверия исчерпан им ещё в первую встречу, что, в своём роде, своеобразный рекорд. — Она просто моя подруга. Ничего более. Не думаю, что чья-та ложь может звучать ещё очевидней, чем сейчас от человека, который, имея невесту, умудряется ходить налево и успешно заметать следы. Это не иначе, как долгоиграющее везение. Даже удивительно, что Маришка до сих пор не раскусила этот крепкий орешек. Она всё сильнее падает в моих глазах. Или настолько отчаявшись найти того, кто по-настоящему её полюбит, она решила ослепнуть, оглохнуть и растерять последние крупицы здравого смысла? В таком случае, не завидую ей. — А ты всех своих подруг в губы целуешь? — справедливое замечание, произнесённое мной с предвкушающей усмешкой на губах. Глаза напротив угрожающе сужаются. Они красивы: своим редким зелёным оттенком и переливающейся через края злостью. Сравнимые с двумя воронками, которые не прочь утянуть тебя в самое пекло преисподней. Всегда хотела ощутить, каково там. — Ну может у вас, конечно, принято так, в вашем светском обществе. Куда мне, простолюдинке, об этом знать. — Она моя бывшая, ясно? — интонация, с помощью которой Руслан тщетно пытается оставить меня в дурах, напоминает задушенное рычание. — Угрожала, что перережет себе вены, если я её брошу. Но я сделал это. Сегодня. Потому что люблю Марину и не хочу её потерять. Мои глаза совершают самовольную попытку закатиться к потолку, чтобы избавить себя от лицезрения этой лживой до кончиков волос морды. Однако я не позволяю им этой слабости. — Не хочешь потерять Марину? Или то, что к ней прилагается? — надеюсь этим вопросом надавить на самую больную точку, но Руслан, на удивление, держится скалой: без единой эмоции принимает на себя хлёсткие удары волн, которые я подняла намеренно и с садистским удовольствием. — Если речь идёт о любви, то ты права. Я не хочу потерять её любовь ко мне, — я едва не разеваю свою варежку, именуемую ртом, от той откровенной чуши, до которой он осмеливается снизойти, чтобы меня разжалобить. И вот его взгляд уже не швыряется молниями, а светлеет, подобно небосводу после неожиданно утихшей грозы. Такая виртуозная перемена эмоций не может не забавлять. — Никто ещё не любил меня так сильно, как она. И, выдавая меня, ты, в первую очередь, сделаешь больно ей, своей сестре, — Маришка сама сделает себе больно, когда удосужится, наконец, сорвать с глаз шоры и разглядеть своего драгоценного женишка без прикрас. — Я знаю, ты её не сильно жалуешь, но всё же верю, что в тебе ещё осталось хоть что-то человечное. Поэтому, пожалуйста, давай забудем всё, что было, и начнём заново. Как приятели, — выдавливает из себя улыбку. Если не знать всей правды, она даже может показаться вполне искренней и дружелюбной. Но не тут-то было… Руслан внезапно протягивает мне руку, и я приглядываюсь к золотым часам, которым выпала честь украшать его запястье. Роскошные, под стать хозяину. Неужто Маришка подарила в благодарность за неоспоримую честность и преданность, которую она, по её же словам, ценит больше всего? И ещё один вопросик назрел: «Если я сейчас пожму Руслану руку, на моей ладони не останется демонической метки в виде ожога?» — Как трогательно, — всё же не решаюсь. Да и этот лицемерный жест, попахивающий дешёвым фарсом, абсолютно не вызывает желания в нём участвовать. — Я аж слезу пустила. И вот опять, лёгким движением мышц лицо Руслана каменеет за считанные секунды, стирая в щепки вынужденную улыбку и любое проявление доброты. — Я так понимаю, это значит «отвали» на твоём языке сарказма? — Руслан отвечает на отказ сдержанным поджатием губ, пока его рука всё ещё висит в воздухе, словно тот про неё забыл. — Хорошо, — наконец, она скрывается в кармане брюк, а через мгновение выныривает из него с сюрпризом в виде бумажника, под завязку набитого «главным смыслом в жизни Руслана». — Будем решать вопрос по-другому. Сколько? — он открывает бумажник, и разноцветные банкноты чуть ли не выпрыгивают из него наружу от невыносимой тесноты. Специально носит с собой так много денег? Частенько приходится откупаться? — Сколько нужно заплатить, чтобы ты заткнула свой рот? Наконец-то. Моё любимое. Я уж думала, что он начнёт с этого, а не закончит. Ко всем остальным порокам добавлю, пожалуй, ещё и жадность. — О-о-о, ну слушай. Чтобы искупить свои грехи, тебе придётся разворовать сейф отчима подчистую, — я уже еле сдерживаю смех. — Но это плюс ещё один грешок в твою карму. — Не преувеличивай. Слишком высокая цена для какой-то вшивой официантки, — и вот мы возвращаемся в исходную стадию надменно-вскинутого подбородка и похолодевшего взгляда, кричащего о мнимом превосходстве над тем, кто ему не по силам. — И явно ты работаешь ей не ради удовольствия. Нуждается в деньгах? Ну так бери, пока дают, — Руслан протягивает мне всё, что есть в его бумажнике. Даже не хочу считать, сколько там. — Возьми. Если не хватит этого, я сниму ещё. Только не наглей особо. Я смотрю на эти злосчастные купюры и искренне недоумеваю, как можно продать за них свою совесть. Душу, в первый раз за долгое время, поражает настоящая злость. Я выхватываю их и делаю несколько широких, уверенных шагов вперёд, к объекту, которому всё же удаётся вывести меня на неподдельные эмоции. Только от этого ему будет лишь хуже. — Засунь себе эти деньги сам знаешь куда. И, желательно, поглубже, — я встаю на носочки, чтобы, имитируя интимность, прошептать эту фразу Руслану на ухо, и впечатываю хрустящие банкноты ему в грудь, в ту зону, где отдаётся пульсацией его почерневшее сердце. Несколько из купюр падают на до блеска начищенные туфли хозяина, другие — к его ногам. Там им самое место. С удовольствием посмотрела бы, как он ползает по полу в своих дорогущих брюках, собирая их. — Ты! — Я не успеваю отстраниться, прежде чем Руслан хватается пальцами за моё предплечье и насильно толкает в свои недружелюбные объятья. Я наваливаюсь на него, как срубленное дерево, ударяясь подбородком о его плечо. Пальцы свободной руки придавливают моё горло, заставляя шею вытянуться. — Если бы ты знала, как сильно я хочу тебя задушить, то в таком тоне бы со мной не разговаривала, — низкий шёпот и сбившееся дыхание с запахом виски, ударившего мне в ноздри. — Так давай. Смелее, — я поворачиваю лицо, чтобы смотреть обидчику чётко в глаза. — Или только на словах такой грозный? Я вижу, как расширяются его зрачки. Пальцы надавливают на шею всё жёстче с каждым глухим ударом моего сердца, но уже через секунду я отлетаю обратно к раковине, с грохотом впечатываясь в неё поясницей. Одно из моющих средств, покачнувшись, падает с бортика. Я жмурюсь, но не издаю ни звука. Плюс ещё один синяк, великодушно подаренный мне дьяволом во плоти. Справившись с яркой вспышкой боли, я поднимаю на Руслана глаза и тут же перехватываю его взгляд, словно движущуюся с бешеной скоростью гранату. — Ты всё равно ничего не докажешь. Фактов у тебя нет. Или думаешь Марина поверит тебе на слово? — очередная смена тактики и очередная маска, излучающая скрытую угрозу, за которой маскируется страх. — Не дури. Лучше расслабься и займись своей личной жизнью. Которой, я уверен, у тебя нет. — Всё сказал? — я скрещиваю руки и ноги одновременно. На сегодня уже достаточно эмоциональных качелей, то мерно раскачивающихся, то резко срывающихся вниз с максимальной высоты. — А теперь можно я продолжу заниматься тем, в чём заключается моё призвание? Я люблю уборку. Уборка помогает очистить мысли и разложить их по отведённым местам точно так же, как я раскладываю по полкам намытую до скрипа посуду. — Да, конечно, — будучи преисполнен благородством, Руслан делает мне одолжение. Нагнувшись (жаль, что не упав на колени, как я представляла в своих грязных мечтах), собирает с пола банкноты, одну из которых я замечаю возле своей ноги. Поднимаю купюру, чтобы сразу же вернуть её их истинному ценителю. Тот хоть и с заминкой, но вырывает её, намеренно не касаясь моих пальцев. Я усмехаюсь. — Не буду тебе мешать, — Руслан засовывает её в бумажник, а бумажник — обратно в карман брюк. — Пока что. И не смей за мной шпионить, — последнюю фразу он произносит с особенной интонацией, намекающей на скоропостижную смерть, если я рискну сделать то, что делать не следует. Когда дверь за ним аккуратно прикрывается с той стороны, я медленно выдыхаю и утыкаюсь лицом в подрагивающие ладони. Из груди рваными толчками поднимается смех. Я смеюсь, потому что мне весело от дозы адреналина, впрыснувшегося глубоко в вену. Это ощущение сравнимо с тем, когда ты, наконец, ступаешь на твёрдую поверхность после экстремального аттракциона: ноги подкашиваются, в ушах неразборчиво шумит, но ты чувствуешь себя такой живой, как никогда раньше. Сегодня меня ждёт бессонная ночь с палитрой красок в руке.