Если больно – целуй
23 июля 2023 г. в 23:59
Фредди Трампер прекрасен.
Он грациозно гнётся, выламывая спину, отбрасывая назад волосы, что осыпались на глаза, и полностью падает в чувства.
Восхитительный.
Фредди громко, несдержанно стонет, когда скачет на члене Сергиевского, вколачивая в себя. Он ловит русского в свои руки, упирается ладонями в его грудь, царапает ногтями рёбра. Но не решается взглянуть из-под дрожащих ресниц глаза в глаза.
Фредди Трампер безбожно прекрасен. Элегантен в своей наготе.
— О господи, — причитает он, почти срывая голос. — Чёрт, Сергиевский, ещё…
И русский с рыком покорно движется ему в такт.
Глубже. Резче.
Так, как нравится им обоим.
Сам он глушит себя, зажимая рот сгибом запястья. Прячет собственный голос, с изыском кусает губы.
И чертит свободной рукой каждый изгиб желанного тела.
Внизу живота грохотливо пульсирует и сводит возбуждением, больно сдавливая в тиски.
Анатолий невероятно очарован Фредди. Восхищён, влюблён и привязан. И потому позволяет сейчас быть сверху.
У него по кистям сыплется дрожь, стоит ему только взглянуть, как чужие рёбра гуляют под кожей. Дух захватывает и кости ноют, когда Трампер забирает его ладони и сжимает в своих, скрестя пальцы.
Вот, что отличает их секс от быстрой связи.
Они всегда, всегда держатся за руки.
Тянутся друг к другу, как в последний, посмертный раз.
— Ты невозможный, — вырывается у Сергиевского.
Сбивчивые стоны мелодией звучат по стенам комнаты. Даже когда катятся в полувскрик.
Фредди чувствителен, и охотно орудует этим.
Он намеренно ускоряется, насаживаясь глубже, стоит только Анатолию задеть нужную точку внутри.
Они оба почти на грани, близки к концу — русский и видит, и чувствует сам.
Его позвоночник яро пронизывает дрожью, как стальной нитью колючей проволоки.
Ключицы болят.
Горло вскипает и трескается.
Трампер с измятым, разорванным вздохом целует чужие костяшки — и Сергиевский тает от ласки к нему.
Сразу хочется поймать его в объятия и до разрыва сердца не отпускать.
Фредди ведь такой тонкий.
Он не приемлет, боится грубости — то издержки ранимого прошлого.
Он безмерно любит до искр резко, но нежно.
Он пугается, ненавидит, когда его душат.
Но обожает душить сам.
Он выплетает из касания одну ладонь и тут же стискивает пальцы на мраморной гортани Анатолия. Бесстыдно стонет с чужим толчком внутрь и вмиг перекрывает русскому кислород.
Сергиевский давится.
Блаженный хрип его становится ощутимее — хватка давит на голос; в глазах плывёт и троится; губы сохнут и в груди трескается. А ему до пульса в висках и тремора в позвонках нравится.
Фредди слишком красив.
И в жизни, и в стремлении доминировать — тоже.
Его показная храбрость всегда прятала уязвимость души, и теперь русский видел это.
Видел: он — хрусталь, обтянутый сталью; он — сталь, расшитая хрусталём.
В груди всё разрывалось на лоскуты и осколки от любви к нему.
Ради него — хоть в огонь, хоть в бездну. Хоть на куски.
А сердце своё Анатолий давно сжёг — лишь бы Фредди было тепло.
— Сергиевский, — скомканно зовёт его Трампер. И тут же срывается на особенно сильный, протяжный стон, выгибаясь, хватая себя за прядки у лба
Тугие рёбра вновь разбиваются. Вместе со вдохом американец изящно опрокидывает макушку назад, открывая уязвимую шею.
Упавший вниз кадык тотчас её распорол.
На коже дрожат следы недавних касаний — и губами, и языком. Повсюду.
Они всегда целовались много и долго.
Словно в последний раз. Словно больше друг друга не увидят. Словно грядущий рассвет принесёт им погибель, и мир вот-вот кончится.
Как же они привязались друг к другу.
— Поцелуй меня, — просит Анатолий. Голос у него севший, судорожный.
Ему не нужно повторять дважды.
Чужая ладонь перемещается с его горла на скулу — это даже больно.
Фредди снова искусно ломает позвоночник, сгибаясь навстречу. Дышит безудержно тяжело, мешает их вздохи в симфонию. Расхлёстанно сводит брови и заведённо хнычет, насаживаясь полностью.
И наконец-то целует. Особенно трепетно, бережно и растроганно — сразу получает взаимность.
Сергиевский ловит его за плечи, обнимает, тянет к себе. Не прекращая ритмично качать бёдрами, врезается в его губы своими.
Это до искр галактик в глазах. Это до жидкого пламени в венах.
Они оба робеют, когда надо сказать о своих чувствах. Потому выплёскивают всё поцелуями: как дорожат, как привыкли и испуганы друг друга потерять.
Трампер нехотя отстраняется, разбиваясь о новый собственный вскрик, и Анатолий напоследок обжигает укусом его плечо.
В голове — ни одной трезвой мысли, не задавленной чувствами.
Рассудок — взрыв сверхновой.
Сергиевский сжимает ладонь на члене Фредди и заново вливается в общий ритм. Его пальцы скользят кольцом по чужой длине — и Трампер остро вздрагивает в ответ.
Их движения становятся резче.
В лёгких давно бурлит возгорание.
Зрачки обнимает туман.
Пульс срывается, клокочет до невозможности быстро, на поражение.
Губы снова жмутся друг к другу — рвано, но сердечно и искренне.
Души теплеют в привязанности.
Фредди размашисто движет бёдрами, шепча имя русского, и забывается напрочь.
Анатолий, приподнявшись к нему, льнёт ещё ближе. Целует в шею, дрожа, кусает в ключицы, хранит в объятиях.
Ускоряется следом.
Их секс — словно взаимная расправа.
Настоящий пожар.
В нём, касаясь, сплетаются два тела и уединяются сердца.
Трампер кончает первым — гнётся под напором ощущений — и, порывисто жмурясь, пачкает животы обоих.
Сергиевский толкается глубже, с рыком перехватывая чужую талию крепче, и следом изливается внутрь.
У обоих в головах пустота, как после пистолетного выстрела.
И только сердцебиение всё ещё беспокойно. Стучится о капкан рёбер, крошится вместе с костями.
А губы снова друг друга находят.
Анатолий цепляет Фредди в поцелуй. Отрывает от объятий руку и гладит его по взлохмаченному, взмокшему затылку.
Трампер в его руках стеклянный.
Он рушится на две половинки, когда они отпускают друг друга, и кусает себя за язык. Всхлипывает, роняет с ресниц осколок стекла.
Срывается — плачет.
Фредди бьёт себе сердце, просыпав слёзы, — всего лишь от переизбытка эмоций.
Он всегда насыщается слишком много. Так, что потом рвётся на части и давится. Но лишь потому, что переполнен чувствами, задушен любовью.
Он слишком счастлив с Сергиевским.
А русский спокойно — привыкше — даёт ему наплакаться. С пониманием клюёт в мокрые, минеральные щёки. Гладит по штрихам бровей.
Он уже почти не удивляется такой концовке оргазма.
— Я люблю тебя, — хрипло напоминает Анатолий и треплет пальцами льняные пряди. — Ну-ну, не ранься.
Фредди неловко жмётся к его плечам, пережидая накативший калейдоскоп эмоций. Теплится в руках, пока не утихает.
Он доверял Сергиевскому. И телом, и сердцем.
И русский отвечал ему тем же.
Хоть и совместный их путь к этому был долгим, тернисто-сложным.
Их отношения начались, будто стихийное бедствие. От похоти к искренности. От скупого желания и злобы к принятию, пониманию.
И теперь, спустя время, оба из них не боялись открыть своих чувств.
Доспех души сброшен. Защищаться больше незачем.
Их судьбы не размыкались ещё с матча в Мерано — вот тогда всё и началось — и крепко держались бок о бок по сей день.
Они всегда друг друга находили. Даже когда жизнь расторгала их порознь путями и расстоянием.
Они не расстанутся — не смогли и больше не хотят.
Анатолий, кренясь пополам, целует Фредди в шёлк тонкого живота и теснее забивается в объятия. Роняет взгляд в окно, по самое горло о чём-то задумавшись.
Вдруг осознаёт:
— Ты меня не отпустишь, — плохо скрывая сердечный трепет.
— Как и ты меня, — пожимает плечами Трампер, тычась лбом в чужую шею.
Они невыносимо редко видятся, раскиданные по судьбам, но неотъемлемо друг другу нужны. По-настоящему влюблены.
Они вместе.
Когда объятий хватает по самые скулы, оба разнимают руки. Теряют касания, но не уходят, не бросают.
Сергиевский, всё ещё обнажённый, курит возле окна. Снова падает в размышления, затягиваясь крепко и горько, отворачиваясь спиной.
Свет луны тускло полосует его кожу, словно тонкий атлас с гроздьями родинок.
— Завтра поедем на телестудию, — напоминает Трампер, кутаясь в одеяло. Трёт ладонями влажность щёк.
У них впереди интервью, что в итоге наступит Анатолию на горло. Раскрошит его жизнь, как когда-то он сам раскрошил чужую, выиграв чемпионат.
— Вместе? — только спрашивает русский, не пытаясь скрыть своей тихой надежды.
— Вместе.
Им сложно существовать. Непосильно строить вид, будто они всё ещё враги и кроются по разные стороны баррикад. Тяжело прятать друг друга и, вместе с тем, заново строить лучшую жизнь.
Фредди — всё ещё нежеланный ребёнок судьбы, а Сергиевский запутан не меньше.
И оба боятся будущего.
— Мы справимся, — пробует ободриться Трампер, — Только, пожалуйста, помни, что всё, что я скажу — ложь, не от моего сердца.
В груди ослеплённо ютится вера в то, что счастье их ещё не покинуло.
Анатолий слышит, как американец выбирается из одеяла и легонько шагает к нему. Секунда — и ощущает его объятия с касанием губ меж лопаток.
Тело пробирает то ли холодом ночи, то ли острыми звёздами чувств.
Сергиевский тотчас оборачивается, оказавшись лицом к лицу, и сам рушится в руки Фредди.
Он едва не роняет сигарету на ковёр, когда ловит поцелуй в челюсть. Вновь согревается с уюте объятий.
Им сложно не друг с другом, а стоять вместе против всего мира.
— Забери меня, когда всё закончится, — шепчет Трампер, дрожа обнажёнными рёбрами. — Уедем куда-нибудь вместе.
Ведь они, в конце концов, оба хотели просто оказаться рядом. Спрятаться вдвоём от той битвы, что их вынудили начать.
— Заберу, — клянётся Анатолий, целуя его в лоб. — Теперь я без тебя — никуда.
Они сражены и изранены собственной жизнью, но, пока они вместе, их ничто не погубит.