***
Прошло полчаса. Пионер уже не так сильно, но всё же прижимает бездыханное тело к себе. Оно уже холодное, как бы не хотелось этого признавать. Петя дышит ровно, спокойно, и слёз на галстук товарища больше не проливает. — ..Ладно, — сказал тот на выдохе, — с этим надо что-то делать. Юноша опустил покойного на диван, а сам встал, вытерев щёки тыльной стороной ладони, и направился к другому своему другу — Семёну Трофимову. Кажется, он более опытный в таких ситуациях. К счастью, Петя и Семён — соседи, идти долго снова не пришлось. Только подниматься немного дольше, но это не проблема. Резкие стуки в дверь. Очень громкие и быстрые. Он бы, возможно, предпочёл сразу её открыть с размаху и вбежать к Сёме сразу, но его что-то сдержало. Дверь открылась. — Здаров, Петь. Чего с тобой случилось? У тебя такие глаза красные, ты не принимал случаем? — И тебе привет, Серёж.. о-ой, Семён!! — он замахал руками, поняв и быстро исправив ошибку, — Я-то нет... Слушай, тут такое дело...ты сможешь ко мне зайти?.. Там просто... Тяжело объяснить будет, наверное, — голос рыжего дрожал, как и руки. — Ладно, а что случилось-то? — Я по пути расскажу, хорошо? — Кубышев взял товарища за рукав и потащил наскоро за собой по подъезду вниз, — это срочно. — Хорошо? «Что же такого случилось..» Ребята вышли из подъезда, и Петя немного сбавил скорость. — В общем.... Помнишь же, Юра был против всяких порошков там, да? А я всё пытался уговорить его попробовать.... Так вот. Мы сегодня после футбола ко мне пошли, значит, я хотел ему в содовую подсыпать немного, он меня позвал и у меня рука дёрнулась, и я...ну... переборщил немного..... — ....Серьёзно? Ты точно не это, того? Ты это не выдумал? — Честное пионерское, я не вру. Ты сам всё увидишь, — дверь подъезда Пети уже открывается, и тот снова будто бы ускоряется, идёт к своей квартире, всё ещё держа юношу-пионера за рукав. Дверь квартиры Пети открылась, парни разулись, прошли сначала на кухню, где лежал так и не прибранный пакетик с рассыпанным рядом порошком, а затем и в комнату Кубышева, где Юра спокойненько так лежал. — ...Вот, — голос Пети снова расплылся, а глаза вновь намокли. Это был один из тех редких случаев, когда кто-то видит, что он плачет. Кто-то живой. Но в такой ситуации сдерживаться очень сложно, по крайней мере Кубышеву. А вот Семён.... Так и не поймёшь, что он чувствует на самом деле. Показное спокойствие, для чего оно?.. Сильные не плачут, да? Конечно, конечно... Трофимов будто разрывался на части изнутри. Так хотелось просто закричать что есть мочи, обвинить в этом весь мир, но будет ли от этого какая-то польза сейчас?.. Поэтому тот решил промолчать, лишь подойдя к рыжему поближе, соболезнующе положив руку ему на плечо. Кубышев же обнял товарища, очень крепко. Кажется, он никогда не обнимал его настолько крепко, будто впиваясь носом в ключицу товарища. Трофимов обнял парня в ответ, но не так сильно — более легко, нежно, стараясь не сильно сжимать того, не причинить ещё и физической боли. Кажется, Семён никогда не видел Петю таким. Он в целом не так часто проявляет себя так, чаще стараясь взбодрить всех хандрящих, веселя их и ища какие-то приключения и развлечения, но кто будет веселить его? Кто поддержит, когда мир его перед глазами схлопнется? Кто будет с ним рядом в такой момент? Кто знает. — Что делать, Сём?... — послышалась расплывчатая безнадёжность, отчеканившая вибрацией по олимпийке Трофимова, отчасти оставшись в ней, пройдясь мурашками по его плечу. — Надо подумать.. — сухо сказал тот, вздохнув. Будто бы он знал, что делать... К сожалению, нет, но прийти к логичному решению можно всегда. По крайней мере, он так думал.. — Давай вместе подумаем, что лучше сделать? — Давай.. — выдохнул рыжий, отстранившись наконец от объятий и сев на свободную часть дивана, а за ним и Семён сел на кресло. — Как ты думаешь насчёт того, чтобы рассказать об этом полиции? Твои родители знают об этом? — парень указал на тело позади Пети. — Нет, кроме тебя ещё никто не узнал... Полиции? А если об этом кроме них тоже ещё кто-то узнает? Да и нас так посадят, наверное... — небольшое молчание, — меня посадят, — уточнил тот. — Ну, а как сделал бы почётный пионер? Такие же всегда говорят правду, наверное, да? — ....Ты прав. И я этого заслужил. Если посадят — отсижу, это всё же моя вина была... Спасибо тебе. — Да пустяки...тогда сходим завтра на участок, получается, да? — Да, давай. Зайдёшь за мной тогда, я дверь открытой оставлю, наверное, —сказал Кубышев, провожая товарища до двери, — и прости. Прости, что ты об этом узнал так резко. Да и вообще прости, что я до этого додумался- — Ты не хотел этого. Ты не планировал этого, и это вышло случайно, не стоит так извиняться. Люди милосердны, они простят, — выдохнул Трофимов, — ладно, бывай. — До завтра! — и снова пожатие руки, за которым следовали их фирменные лёгкие объятия с хлопками по плечу. Вскоре товарищ покинул квартиру.***
День постепенно заливался багровыми красками, почерневшими после буйного всплеска. Кого-то небо напоминало пионеру, но кого...может, его самого? Наверное. Холодный отблеск луны падал из окна на рыжие локоны и бледное беспокойное лицо парня. Не спится. Скорбь по ушедшему поглотила все остальные чувства и потребности, такое ощущение, будто затем поглотит и сердце, даже не просто поглотит — сожрёт, искусает по кусочкам и каждый пережуёт как следует, каким бы горьким и отравленным оно бы не было. Этой ночью Петя не сомкнул глаз, лишь бесцельно рассматривая потолок. Так и начало светлеть. Он так больше не мог. Кубышев встал с кровати, открыл дверцу прикроватной тумбочки. Солнце поднялось ещё совсем не высоко, но крайние его лучи освещали спальню достаточно, чтобы увидеть листок, ручку и верёвку на одной из полок. Семён выудил последнюю у кого-то, а Кубышев, в свою очередь, благополучно обменял её на коробок спичек. Вроде крепкая. Руки дрожали. Сердце колотилось, как бешеное, надо что-то написать, но что?.. Петя судорожно взял листок, ручку и начал, стараясь выводить как можно лучше ослабевшими руками каждую букву, чтобы было понятно. «Здравствуй. Прости, что ты застал меня в таком положении. Да, идея прийти в участок с чистосердечным признанием была хорошей, но я не знал, хватит ли мне сил на это. У меня язык не поворачивается сказать, что я убил своего друга. Это так глупо было, неправдоподобно, что образцовый пионер умер в 15 лет. У него было столько перспектив. Я уверен, он был бы счастлив в дальнейшем будущем. И я так оборвал его светлый путь.. Я не хотел этого. Но была бы у меня самого светлая голова, я бы не стал этого делать совсем, а может и сам бы не употреблял тоже. Прости меня. Прости, что я тебя оставил. Возможно, тебе нелегко после известия о Юре, прости, что усугубил ситуацию. Но я правда не могу. Он был мне очень дорог, у него всё было впереди, а я... Я и так рано или поздно умер бы от передозировки. Мне нечего терять — вряд ли с таким началом меня ждало хорошее будущее. Да и я не вынес бы этого клейма "убийцы", которое на меня навесили бы люди, которые меня знают, если бы они услышали о произошедшем. Я слаб, товарищ. Был бы я чуть сильнее — я бы это пережил, постарался преодолеть это вместе с тобой. Но, видимо, недостаточно. Прости. Можешь отдать эту записку в участок. Хоть уже, возможно, поздно, но я, Пётр Кубышев, чистосердечно признаюсь, что сгубил своего товарища, Юрия Знаменцева, путём добавления превышенной дозы наркотика в напиток, и сожалею об этом. Думаю, это всё, что я хотел сказать. Семён, ты отличный товарищ, я очень ценю то, что ты был со мной всё это время. Спасибо. Петя» Тяжёлый выдох, руки дрожат уже не так сильно, но слабость ещё осталась. Наконец, записка была оставлена на тумбочке, а ручка прибрана обратно на полку. Мыло и табурет можно было взять на кухне, что он и сделал, вместе с этим убрав содовую подальше и спрятав пакетик, что до сих пор небрежно валялся на столе. После чего прошёл в гостиную, где на белом, потрескавшемся от старости потолке висела люстра, будто приваренная к нему. Потолок был невысокий, так что просто встать на табуретку было вполне достаточно, чтобы дотянуться до него рукой. Пионер зацепил верёвку и завязал настолько туго, насколько смог. Затем умело сделал петлю на другом конце - не зря же в лагере учили, - и после, пройдясь обмылком по внутренней части, продел рыжую голову внутрь. Осталось затянуть. Осталось так мало. Он не сказал так много. Ноги подкашиваются, ощущение, будто кости сломаются напополам сейчас. Пионер сглотнул и выдохнул, после чего затянул петлю. Конечный штрих сделан. Осталось лишь... Кубышев оттолкнулся ногой, и табурет упал на пол. Тело, ещё живое, осталось висеть. Парень судорожно зажмурился, как только лишился опоры под ногами. И правда — не получается ни вдохнуть, ни выдохнуть. В ушах пионера раздался какой-то свист, будто телевизор барахлил. Это ощущается совсем по-другому, не так, как могли ощущаться удудья чужих рук в драках, но Кубышев вряд ли успел додумать эту мысль — он отключился довольно быстро. Петля была затянута достаточно хорошо, чтобы перекрыть дыхательные пути, нервные пучки и артерии. Вновь минус один. Рассвело. Светлые холодные лучи озаряли комнату, контуром проходясь по кудрям пионера, не достающего до пола ногами.