Онли ас

— Арсений, не гунди, а? После концерта в ушах какофония из посторонних звуков, под носом все еще витает шумный запах, и Антон буквально выжатая губка. Против душного офиса, где из развлечений только недовольство Стаса и катающийся в кресле Сережа, это почти отдых; Антон бегает и прыгает по сцене, расслабляется, но выплескивает все эмоции разом — и это затратно, пиздец. Батарейка энерджайзер выключается одним нажатием, когда Антон ныряет за кулисы. Неприветливой начальной заставкой сверкает экран ноутбука. Только что прислали сценарий для новой рекламы, но Антон сейчас не согласен на большее, чем роль покрывала, вязаного и бесформенного. Диапазон эмоций где-то на нуле, и все, что Антону под силу — это лениво хмуриться, наблюдая за короткой перепалкой, прилипнув к дивану щекой. Арсений рассержен. Не манерно корчится, изображая недовольство: поджимает губы, сверкает глазами — ну точно, океанский шторм. Антон ловит каждый жест по привычке, подмечает, как дергаются желваки на скулах и как пальцы корчатся туда-сюда — в попытке то ли сжать, то ли расслабить. Глаза, в отличие от остального тела и мозга, у Антона почти не устали, поэтому он продолжает наблюдать: как Арсений бешено стучит по экрану телефона, как двигаются его плечи — обрывисто и слишком резко. Арсений злится, и, будь они сейчас в мультфильме, над его головой летали бы ярко-желтые молнии. Но даже без комичной анимации он излучает какое-то электричество — не явное, хотя Антон все равно чувствует, как пальцы неприятно покалывает, и двигает поближе ноутбук, чтобы занять непослушные руки. Когда Арсений такой, к нему подходить опасно. И не потому, что током ебнет — даже спустя столько лет Антон не знает, чего от него ожидать. Он мог бы, как Поз, притвориться, что слишком увлечен новостями в Телеграм, или, как Сережа, снимать все на камеру для личного архива. Но диван слишком мягкий, Антон едва не заворачивается в узел, неумело пародируя креветку — чтобы и лежать, и зависать в компе, — и поясница от таких кульбитов неприятно ноет. — Говоришь, у меня паранойя? Серьезно? — в голове пузырь, который плохо пропускает звуки извне; Антон лежит, уперевшись в диван и ухом, и щекой, и слова Арсения долетают с задержкой, как через толщу воды. Клац-клац-клац. Клац-клац-клац. Оксана за спиной у Стаса что-то печатает с невозможной скоростью. — Да блять! Арсений машет телефоном, как будто тот к его руке приклеился. Face ID срабатывает попытки с четвертой, Антон понимает это по постепенно затихающему мату. Сережа даже не пытается скрыть громкий ржач из своего спасительного угла. — Вот, смотри, — Арсений нервно тычет телефоном Стасу в лицо и рычит, когда его руку пытаются перехватить. Красивый, зараза. Даже в истеричном виде красивый. — Это же просто фотка, — Стас жмет плечами и, о боже, недовольно закатывает глаза: будь его воля, он бы закатил их прямо вглубь черепа. — Не вижу проблемы. У Антона на слово «фотка» очевидный триггер. Как правило, с него и начинаются километровые разносы, от которых Стас разве что не бьется в экстазе: не там прошли, не с теми засветились, не так посмотрели — на большей части этих фото сам Антон, который, в общем-то, особо не фильтрует, что и куда выкладывает. И потом за это огребает: KPI на срачи, похоже, прописан у Стаса в контракте. А сейчас в эпицентре Арсений, и это, если честно, интригует. Антон даже тянет шею, пытаясь рассмотреть этот ящик Пандоры, но видит только размытое пятно. — Серьезно? — неприкрытая насмешка в голосе и надменный взгляд, у Арсения напряжены все мышцы на лице, превращая каждую эмоцию почти в карикатуру, и он выглядит старше своих лет — примерно на сорок два. Зато вытягивается в росте, расправляет плечи и едва не выкатывает грудь колесом, чтобы смотреться более пугающе; Стас на этом фоне выглядит прохожим у подножия атлантов, но на ядовитый тон никак не реагирует. — Давай в следующий раз просто сразу кинем в Твиттер: Арсений Попов, отель Radisson, номер триста четырнадцать. Или вообще в официальной группе выкатим все адреса, че такого-то, а? — Арсений. Снова этот недовольный тон. — Стас. Арсений копирует позу — напряженные колени, упертые в бока ладони и серьезный взгляд. Только Стас смотрит устало, а Арсений продолжает играть роль плохого пародиста. Знает же, что со Стасом бесполезно спорить и он единственный, кто до сих пор пытается — упертый баран. Антон этим восхищается примерно сотню раз в минуту, но сжимает кулаки — на всякий, чтобы, если что… Чтобы не дернуться. Он в этой ссоре случайный свидетель, а свидетелей, как правило, убирают в первую очередь. — Да господи, Арсений, как же ты задрал со своей конспирацией! Стас почти воет, и Антон ему мысленно кивает — вот тут согласен на все сто. Гребаная мания преследования, которой одержим Арсений, в списке его триггеров занимает почетное второе место. — Ну подумаешь, сфоткали на фоне отеля, проблема мирового масштаба! Ты, блять, этот, Брэд Питт, за которым фанатки таскаются по всему миру? Или Джонни Депп? На гастроли ездишь, по Питеру своему как-то перемещаешься, а тут рядом с отелем сфоткали, и все, пиздец. — Я туда не поеду. — Прекрасно, — отрезает Стас. — Мне до лампочки, где и с кем ты ночуешь. Можешь оставаться прямо здесь, но завтра в десять жду в офисе. — Мне нужен новый отель. Арсений решительно складывает руки на груди и неприятно скалится, и Антон почти давится воздухом. Он уже забыл, что притворялся страшно занятым — последние пару минут дай бог, если смотрел в сторону ноутбука хотя бы одним глазом, — и пытается сдержать истеричный смешок. Дима кидает в его сторону предостерегающий взгляд — не лезь, — и Антон раздраженно дергает плечом: даже не думал. Пальцы тянутся покрепче сжать обивку сами по себе. — Что, прости? — Стас недоверчиво таращится, вот-вот глаза вылезут из орбит. Он похож на рыбу, которую вынесло на берег во время прибоя: выглядит так же комично. — Мне нужен новый отель. И вот к такому Арсению Антон, если честно, до сих пор не знает, как относиться. Тот даже бровью не ведет, хотя во взгляде Стаса угроза совсем не прикрытая. Склоняет голову к плечу, как будто перед ним не руководство, а нашкодивший ребенок, которому сейчас придется долго и нудно разжевывать, как правильно себя вести. Дима сухо поджимает губы, Сережа ржет уже в открытую, и только у Антона в голове по-прежнему пузырь — огромный такой, как скафандр у Сэнди из Спанч Боба. — Арсений, а ты не охерел часом? Может, кофе принести, ботинки почистить? — Стас кривится и изображает неуклюжий реверанс. — Я тебе кто, личная ассистентка? Мальчик на побегушках? — Я уже нашла другой отель недалеко от офиса, — в спор резво вклинивается Оксана и влезает четко между Стасом и Арсением, заставляя их друг от друга отодвинуться. — Заезд завтра в двенадцать, сегодня номер еще занят. Уж извини, ничего другого предложить не могу, почти полночь. Найдешь, где переночевать? Антон честно старается остаться максимально незаметным, даже пытается вернуться к работе, но, вроде, драка на сегодня отменяется — Стас выходит из гримерки с ядовитым «Извини, к себе не приглашаю», параллельно отвечая на звонок. В пузыре, напоминающем скафандр, появляется крошечное отверстие, через которое к носу снова поступает кислород. — Арс, ну, сам понимаешь, сегодня никак. — Сережа по-дружески пихает его локтем в бок и поднимает с пола сумку. Предлагает подвезти — непонятно, правда, куда. Сарказма Димы хватает на короткое «Кровати с балдахинами закончились, могу предложить только детскую». Антон вымученно стонет (всеми правдами и неправдами благодарит диванную обивку, которая эти жалкие звуки заглушает), когда Арсений, подстегиваемый извечным шилом в заднице, пародийно отыгрывает сцену разбитого сердца. Чертов позер. — Шаст, может, к себе его пустишь? — в сторону Арсения Дима косится неодобрительно, ждет: сейчас рванет или он успеет уйти? — На одну ночь. А то заебет тут всех. Антон выразительно прокашливается. На Арсения, который чуть выпячивает губу и строит жалобные глазки, кидает всего один быстрый — и, как он надеется, почти незаметный — взгляд. — У меня только одно спальное место, — он прикрывает глаза, чтобы еще пару секунд не терять тонкую связь с мнимым чувством спокойствия. В реальность возвращает только неприятная на ощупь обивка дивана, которая до боли натирает раздраженную после утреннего бритья кожу. Арсений, который даже не пытается смотреть куда-то еще, этой реальности совсем не помогает. Нет, будь его воля, он бы предложил Арсению не только спальное место — свое, чужое, да вообще любое, — но и себя целиком. Но не при всех же. Не в ответ на просьбу Поза. — Не в съемную, дубина, — Дима нетерпеливо постукивает по полу носком кроссовка. — В свою. Ты же говорил, у тебя жильцы съехали? Пусти этого на одну ночь, а? Он же реально прямо здесь уляжется и завалит общий чат своими фотками, чтобы Стаса лишний раз побесить. Блядский Арсений — в подтверждение согласно кивает. Еще более блядский, когда на жалкое антоново «ну, ладно» перестает кривляться, отряхивается, небрежно скидывая все напускное актерство, и, как ни в чем ни бывало, садится на противоположный конец дивана. — Только я еще поработать хотел, — Антон задумчиво жует губу, прикидывая в уме, насколько правильным решением будет зависнуть еще на какое-то время в гримерке КЗ и уткнуться в ноутбук. Но дома его открывать точно не захочется — там будет теплая кровать, расслабляющий полумрак, в котором захочется раствориться, а еще… В горле почему-то першит. — Щас быстро закончу с одной рекламой, отвезу. Отвезу. На этом слове почему-то голос предательски дрожит, как будто Антон говорит что-то неправильное, хотя по факту, очень даже то — ключи от квартиры (своей) лежат в коридорном шкафчике съемной, им придется сделать круг через половину города, чтобы за ними заехать. И, конечно, все коллеги так поступают, когда кому-то из них нужна помощь. Но они же больше, чем коллеги? Все четверо, уже давно. И поэтому никто не задает вопросов. Щека неприятно горит, когда Антон поднимается с дивана — наверняка, от этой ужасной обивки на ней отвратительное красное пятно, а еще хрустит поясницей, потому что скрюченное тело затекло. Арсений на это весело фыркает, но ничего не говорит — Антон слышит только его тихие смешки, пока тащится до стола на другом конце гримерки. Он быстро жмет руку Диме, машет на прощанье Оксане и Сереже, которые выходят в коридор вместе, и пытается сосредоточиться на чертовой работе — не до ночи же им здесь сидеть. Арсений за спиной, ведет себя подозрительно тихо: молчит, не ерзает по дивану, пытаясь найти позу получше, что-то неторопливо рассматривает в телефоне — Антон оборачивается на него пару раз, чисто убедиться, что тот все еще здесь. У них до съемок два дня, сценарий нужно утвердить внутри и согласовать с заказчиком, а наброски прислали минут пятнадцать назад. Но в голове по-прежнему вакуум, идиотский пузырь, через который Антон слабо слышит не только удаляющиеся шаги в коридоре, но и собственные мысли, никуда не пропадает: он тормозит и подолгу зависает на одной строчке. Буквы перед глазами натурально пляшут, судя по скорости, не вальс, а лезгинку. Слабо соображается, о чем вообще идет речь и что конкретно нужно рекламировать, Антон выцепляет только свое имя, которое мелькает раз шесть на страницу. А потом его скафандр кто-то протыкает. — Устал? — на плечи ложатся руки — мягкие, но кажущиеся невероятно тяжелыми под весом собственной усталости. Осторожно давят и щекочут у основания шеи, и Антон прикрывает глаза. — Переборщил немного, да? На ухо хрипло смеются, и дышать почему-то совсем не тяжело. — Немного, — Антон передразнивает. Перед закрытыми глазами танцуют разноцветные пятна — видимо, совсем уж глубоко зажмурился, а еще странно щиплет. Но рукам, которые продолжают разминать его плечи, большими пальцами по очереди массируют шейный выступ, не мешает. Кожу в разрезе футболки немного покалывает от набежавших мурашек. — Арс, ну ты ебнулся? Я думал, Стас тебе реально втащит. — Ты бы меня защитил, м-м? По щекам расползается предательский румянец, и Антон глубоко втягивает воздух носом. Открывать глаза совсем не хочется, он знает, что увидит — этот взгляд, игривый, смеющийся: Антон его любит и ненавидит одновременно. Расслабленные руки все еще у основания его шеи, невесомо гладят подушечками пальцев, а после чертят линию вдоль роста волос — и Антон вытягивается как струна, чувствует, как напрягается каждый из его позвонков, и тянется за каждым касанием. Какая-то магическая магия, которая одним прикосновением снимает всю усталость, но в мозгу неприятно стучит молотком: нужно отстраниться, поговорить, в конце концов. — Я сам иногда хочу тебе втащить. Это пик его эмоциональности на текущий вечер — Антон не злится, что удивительно — раньше подобные фокусы выводили его примерно на раз два, но то ли Арсений научился контролировать силу своей ебанутости, то ли Антон к ней привык: или просто впитал в себя, перенял какие-то черты — и непонятно, если честно, какому варианту он будет рад больше. В этих отношениях — они не определяли это так формально, просто своевременно и почти в одно время пришли к общему решению, что, вообще-то, вместе им намного лучше, чем порознь, — Антон не чувствует себя лишним или брошенным, но иногда Арсений выкидывает что-то подобное, и это сложно описать чем-то кроме емкого «блять?». Антон разрезает тишину тяжелым вдохом. — Классно ты все порешал, да? — наверное, с выводами он поспешил, потому что язвительность в голосе все-таки прорезается, чуть продавливает общую усталость на фоне. Он кивает в сторону дивана, на котором валялся полчаса назад — где-то в складках обивки затерялся телефон с последним сообщением от Арсения, полученным минут за пять до начала концерта. — Аккуратно так, главное. Нет бы попросить Оксану не продлевать твой отель, надо, блять, целое представление устраивать. Антон не ругается и не кричит — тем более, не видит в этом смысла. За пределами камер он обычно сдержан, потому что чан с неиссякаемой энергией высыхает до дна сразу, как звучит «стоп», да и не хочется тратить свою эмоциональность попусту, рассеивать там, где все равно не будет пользы от чего-то большего, чем спокойный, размеренный тон. Но все-таки сейчас он раздражен: голос звучит по-прежнему ровно, и его выдают только легкие, свистящие нотки, которые вырываются под самый конец. — Мне больше нравится «спектакль». Опять играет, козел. — Да мне насрать, — цедит Антон. Воздух, выходящий из носа при выдохе, по силе напоминает паровозный дым, Антон чувствует, как он неприятно обжигает лицо. Конечно, за грубость сразу извиняется — быстрым поцелуем в сгиб локтя, он все еще сидит и выше просто не дотянется. Но и тот выходит слишком резким. Он не видит, но чувствует, что Арсений за его спиной улыбается — дыхание в районе уха шире и свободнее. И эта улыбка, он уверен, такая же вымученная и вязкая, как и все остальное: распространяется вяло, поднимается вдоль скрюченной спины Антона до самой макушки. И Антону плохо-хорошо: всем телом он расслаблен, его продолжают гладить, слабо ощутимо целовать в загривок, а в голове по-прежнему клубится упрямство. А еще эти короткие касания. Арсений медленный, руками двигает легко — они мягко скользят по ткани футболки, не задерживаясь ни на одном из участков. Как будто убегают, не дают прочувствовать — Антону мало. — Не мог просто сказать, что у меня останешься? — хочется, очень сильно хочется сказать что-то грубое, слова так и рвутся наружу, и Антон глушит их в горле. Никому же не станет лучше, если он начнет психовать вместо того, чтобы поговорить нормально: но Арсений как обычно юлит, уходит от ответа, а Антон, хоть и чертовски устал, по-прежнему взбудоражен после концерта и не до конца ушел в режим энергосбережения. И то, что Арсений все-таки подается ближе, уже открыто оставляет поцелуй на щеке, а Антон не позволяет себе сказать вслух грубость, подкрепляет: они в этом оба. Оба стараются, как могут. Губы у Арсения горячие, влажные — опять облизывал. Антон чуть крутит головой, чтобы эти губы переместились с щеки выше, и расслабленно прикрывает глаза, когда его целуют в лоб. В детстве его так целовала мама — когда он болел или сильно нервничал. Сейчас вот так его целует Арсений, и это родное не меньше. Он закидывает голову, чтобы поймать взгляд Арсения и избавиться от ощущения, что разговаривает с собственной тенью: та тоже вечно молчит, зеркалит его мимику и жесты, но отдачи никакой. Антон просит — умоляет почти, — мысленно: Ну же, Арс, посмотри на меня. Не закрывайся опять. Давай поговорим. — Не хотел, чтобы слухи пошли. Все-таки смотрит. Взгляд у него напряженный, внимательный. Прозрачный, но в нем сложно что-то разобрать: просто кристальная синева, блестящая радужка и черный, увеличившийся вдвое, зрачок. Антон едва не воет у себя в мыслях — смотрит. Эти шаги — навстречу друг другу — они делают одновременно. — Какие слухи? — Арсений поджимает губы, потому что Антон отвечает чуть резче, чем следует, но взгляда не отводит, держит его все так же прямо. Антон готов сдаться прямо сейчас, развернуться вместе с креслом и уткнуться ему в живот, вдыхая запах — пота, геля для душа, парфюма, — перемешивая его со своим собственным. Но нужно закончить, нужно прийти хоть к чему-то: моментов, когда Арсений от него не убегает, в разы больше, но все еще недостаточно. — Что я пустил коллегу в квартиру, в которой даже не появляюсь? Арсений молчит, но Антон и не торопит его с ответом. Видит по глазам, которые сверкают единственным значимым пятном в хорошо освещенной люстрой гримерке, что сейчас, когда все это озвучивается вслух, Арсений и сам прекрасно понимает бредовость своей игры. — А дальше что врать будешь? Фантазия у Арса изощренная, конечно — а голова работает просто невозможным образом, — но иногда Антон по-настоящему теряется: во что еще это все может вылиться. Они это обсуждали миллионы раз, но Антон по-прежнему не понимает, что за пунктик на секретность — о личной жизни и Арсения, который оберегает каждый взгляд в свою сторону, и Антона, который, в общем-то, не держит тайну за семью замками, а просто не болтает лишнего, сейчас известно примерно одинаково. А их общая тайна принадлежит только им двоим. — Серьезно, Арс. — Антон не выдерживает и все-таки подныривает под рукой, которая по-прежнему рассеянно водит по его волосам: смотреть Арсению в глаза так долго без возможности коснуться в ответ кажется пыткой. Арсений мягкий и податливый, не возражает, когда Антон притягивает его ближе, руками обнимает за талию — похудел совсем, ладони спокойно достают до локтей, — а носом утыкается в живот. Как он и думал: совсем немного пота, как будто Арсений на сцене совсем не устал, знакомый и уже какой-то родной кондиционер для белья на футболке и едва ощутимый запах парфюма. Так пахнет его дом. Антон втягивает этот запах, даже дыхание задерживает, чтобы оставить его на подольше — может, сможет почти до ноты вспомнить, когда Арсений снова уедет в Питер. Его обнимают в ответ, руками сразу ныряют под ворот футболки и не брезгуют, что кожа под ней все еще немного влажная и скользкая. — Какой ты идиот, Арс, — Антон шепчет прямо в футболку, но они здесь одни, и он уверен — услышит. — Что дальше-то врать будешь, а? Что у тебя резко деньги закончились и ты не можешь сам снять себе номер? Или все отели закрылись, а пол-Москвы твоих знакомых куда-то резко уехали? А еще прикинь, — Антон выразительно щипает Арсения за бедро, и тот брыкает ногой, — можно ни перед кем не отчитываться и не устраивать ебучий цирк. — Извини, — Арсений виновато хмыкает, и Антон покрепче вжимается в его футболку носом, скользит по ткани и чувствует, как плоский живот под ним напрягается. Хорошо — это вот так. Еще лучше — когда Арсений не молчит, говорит о своем дискомфорте. До знакомства с ним Антон и представить не мог, насколько разговоры — обычные разговоры, буквально обо всем на свете, просто словами через рот — по-настоящему важная штука. И без нее как-то никак. — Я не злюсь, если ты об этом. Просто, — Антон собирается с мыслями, — мы договариваемся уехать после концерта вместе, ты пишешь, что сам все решишь с отелем, а в итоге устраиваешь вот это. — Как именно охарактеризовать «вот это» Антон теряется, и получается что-то среднее между «ебаный цирк» и «пиздец». Но Арсу больше нравится «спектакль». — А в итоге Поз упрашивает меня пустить тебя на ночь, и так, конечно, никто не догадается, Арс. Конспирация на уровне. Ему вдруг надо успокоиться — глоток воздуха поглубже помогает слабо, а вот руки, его собственные, засунутые под футболку Арсения, поймавшие его спину в районе лопаток — крошечный клочок баланса, за который можно зацепиться. — Мы договаривались, помнишь? — снова ловит прямой взгляд. Вот это «мы решили вместе» интимнее, чем просто «я тебя люблю». Потому что любить можно и в одиночку, без какой-то взаимности, а строить отношения (даже если это слово не звучало прямо), идти на контакт и договариваться — только вдвоем. — Договаривались, что пока не будем никому рассказывать. И я об этом помню, но иногда у меня ощущение, что ты специально это делаешь, как будто тебе жизненно необходимо ткнуть всех носом, что мы спим. В голову приходит идеальное сравнение — ядерный взрыв, и олицетворение его — Арсений. Один Антон не может догнать самый эпицентр, путается в догадках и пытается разобраться, что же опять произошло. Потому что несмотря на все плюсы — их проживания, пусть и не такого частого, на одной территории, толкания на кухне по утрам в попытке приготовить завтрак, споры из-за очереди в душ или совместные поездки в Тахо (и, что уж греха таить, чужая ладонь на бедре и быстрые поцелуи на каждом долгом светофоре) — все еще есть Арсений, который треплет на ветру туда-сюда. И Антона разбивает. — Ты делаешь мне больно, — он впервые в этом признается, шепчет, уткнувшись в живот, и, кажется, сам не до конца осознает, что все-таки дает себе право сказать это вслух. Где-то глубоко внутри все еще цепко знание, что мужчины, вообще-то, о чувствах не говорят, что напоминают о них не словами, а поступками — и всю эту «бабскую» фигню Антон по-прежнему, пусть и не до конца осознанно, отторгает. В отличие от того же Арсения, который, несмотря на свое неумение говорить без ебучих загадок, своих чувств не стесняется. — Когда молчишь, а потом вбрасываешь какую-то хуйню, ты делаешь мне больно. Со стороны Антона это — признание в своей слабости — еще один шаг навстречу. — Хочешь уйти? И Арсений этот шаг повторяет — когда не пытается в очередной раз закрыться в себе, а открыто признается в собственном бессилии. В воздухе что-то трещит. От удивления Антон отстраняется и даже расцепляет руки — те безвольно повисают вдоль тела и больно ударяются о ножки стула. Взглядом сканирует лицо напротив, пытается заметить, шевелятся ли губы, есть ли на них улыбка, хотя бы слабая, которая была там раньше — потому что уверен, что голос звучит у него в голове. Как же паршиво эти глупые слова звучали бы вслух. — Ебанулся? — Антон прочищает горло и все-таки возвращает руки на место. Арсений под них подстраивается, чуть поворачивается, и встает в объятье, как та самая недостающая деталь пазла. — Что я, враг себе что ли? Конечно, нет. Он об этом думал, много — первые два года, когда не понимал, что происходит, еще сильнее, чем сейчас. Но с другой стороны: затаенно ждал, что вот-вот настанет момент, когда он сам задаст этот вопрос — и Арсений, остывший, разлюбивший, согласно кивнет. А сейчас — конечно, нет. В голове, тем более, один Арсений; может быть, это неправильно, но в мыслях у Антона давно только пресловутое «мы» — вместо короткого, которое всегда казалось каким-то жалким и нетвердым, «я». При взгляде на Арсения у Антона из связного только «я тебя люблю так сильно, что не могу это никак описать — ни словами, ни объятьями, ни даже глазами», что-то такое, от чего все тело превращается в желе, а лицо — в один сплошной, расплывшийся блин. И при этом тот — гора из кучи комплексов, через которые не пробраться даже с многомиллионной армией — осаду Арсений держит очень крепко. И до сих пор вопрос — не как Антону удалось через эту стену пробиться: как Арсений позволил ему эту стену обойти. Арсений — что-то среднее между невозможным, забирающим контроль комфортом, паникер и очень часто — истеричка. Показательно молчит, когда есть очень многое, что нужно сказать, что от него, вообще-то, ждут каждой клеткой. И это разбивает молекулой, и может, если когда-нибудь останется только вот это, его последний вопрос не прозвучит таким жалким. Но еще есть «Шаст, ты лучший», «У тебя все получится» и «Я всегда тебя поддержу, несмотря ни на что». Есть емкое «Не могу перестать смотреть на тебя», «Ты такой красивый, когда улыбаешься» и «Я тебя люблю» — банальность, которой иногда не хватает, чтобы сложить эту мозаику целиком. И вот за это Антон держится. Они вместе слишком многое прошли, чтобы в какой-то момент перестать друг друга слышать. — Давай просто договоримся — передоговоримся, точнее, — что все, что касается нас, будем решать вместе? Ощущение, что все это время Антон не дышал. — Скрепим клятву на мизинчиках? — Арсений выдыхает тоже: его дыхание в макушку приятно щекочет волосы и распространяет по шее тепло. А еще мурашит до жути, и Антон ластится, водит носом, невесомо оставляет поцелуи через ткань футболки — но губы теплые, и он уверен, что Арсений чувствует их даже так. — Можем еще сплюнуть на ладони и пожать руки, — Антон хихикает, когда Арсений показательно морщится. Дергает его на себя, усаживает на колени и прижимается губами к шее — вот так совсем хорошо. Вот так совсем правильно. — Точно, ты же мистер брезгливость, — Антон улыбается прямо в кожу и прикусывает мочку — Арсений дергается, и кончик его уха красиво алеет. — Может, еще какими-нибудь жидкостями обменяемся, м? Арсений слабо отбивается, вертится и что-то бурчит себе под нос, но каждый быстрый поцелуй — на шее, под скулой, в кончик носа — исправно ловит, прикрывая глаза. Не отстраняется от касаний, сам откидывает голову, чтобы Антону было удобнее прижаться губами к чувствительной впадинке между ключицами — кожа тут совсем соленая и нежная. — Фотку на фоне отеля где взял, конспиратор? — Антон дует на то место, где совсем недавно проходился губами. Там все еще влажно, и от приятного холодка (Антон почему-то тоже его чувствует) Арсений совсем обмякает. Его ухо удобно напротив, и Антон снова прикусывает мочку, но чуть сильнее — и совсем не удивляется, когда слышит в ответ расплывчатое «камера» и «таймер». — Так что, получается, ко мне? — Мне негде ночевать, если ты не забыл, — Арсений закатывает глаза в притворном возмущении, но улыбка — наконец-то, спокойная и расслабленная, выдает его с головой. Он щипает Антона за бок, прежде чем вскочить на ноги — и не забывает, конечно же, проехать задницей прямо по члену. Чертов провокатор. — А у Сережи что? — Антон захлопывает крышку ноутбука — говорил же, что дома даже не откроет, — тащится к дивану, чтобы забрать телефон и собрать оставшиеся после концерта вещи. Арсений снова привычный Арсений — что-то пританцовывает возле двери. — Очередная куколка, — Арсений выразительно двигает бровями. — У них на сегодня запланирован романтик. — Романтик не обещаю, — Антон подходит ближе и оставляет ему быстрый поцелуй в самый уголок губ. — Но доставку ужина и кроватного обнимателя наш отель предоставляет всем гостям. — Всем? — Арсений выгибает бровь — и даже это, сука, у него получается чертовски красиво. Он все еще танцует что-то у двери, двигается под какую-то музыку, которая звучит только у него в голове. А Антон, растрепанный, потный, больше похож на таксиста, чем на вроде как звезду. И в руках обычно сумки, две штуки — сам схватил, уже привычка. Кивает: — Всем. Но вы у нас — единственный постоялец уже несколько лет. Постоялец. Неизменный пассажир такси под логотипом «Тахо», разделитель завтрака и ужина и вечный заниматель ванной. Арсений тепло смеется, даже глазами улыбается, и Антон плывет уже открыто — он плывет всегда, но, когда они наедине, не нужно себя контролировать и через силу отворачиваться, все-таки признается: он любит. Его глаза сейчас — работа неумелого фотографа, который в фокус взял только Арсения и начисто забил на картинку вокруг. Плохой из Антона чтец морали и разговорщик на серьезные темы, если Арсению достаточно на него просто смотреть — остальное уже в принципе неважно. До парковки Антон почти бежит, разом забыв про усталость — сейчас она кажется размытым фоном, маячит где-то на периферии и до нее совсем нет дела. На работе он устал, но все, что за пределами концертов и камер, уже не работа — и Арсений почти единственный, кто ловко маневрирует туда-сюда, переключаясь из режима «коллега, на которого я не могу перестать смотреть» до «как же я тебя люблю» одной своей улыбкой. Сумки летят на заднее сиденье, ноутбук все еще зажат подмышкой, и только в темном салоне Тахо Антон лезет целоваться уже по-нормальному. Не успевает даже вставить ключ зажигания или включить в салоне свет, дверь со стороны Арсения закрыта не до конца — тот сразу отвечает, напирая. У него все еще влажная после концерта челка, усталая улыбка, которую Антон ловит своими губами; податливый язык, который резво повторяет каждое движение и углубляет поцелуй. Ему вот этого — достаточно, Арсения хватает с головой, и Антон не простит им обоим, если часть из этого когда-нибудь уйдет. — Я правда заигрался, извини. — Арсений отстраняется первым. В темноте салона его глаза блестят как два подводных камня, льют каким-то инопланетным, потусторонним светом. Антон недавно читал Савине немецкую сказку (пока Кати и Димы не было дома, а то ему бы прилетело за ужастик, пусть и детский), где мальчик ушел в лес, ведомый странными огнями. Савина тогда смешно фыркала, что, вот, мальчик дурак, она, вот, знает, что одной в лес ходить страшно и опасно, и Антон был с ней согласен: вряд ли эти огоньки привели бы мальчика к теплому костру и домику с пледом. А сейчас — и правда, идиот. Потому что, будь на месте тех огней глаза Арсения, Антон бы побежал за ними самым первым. Арсений после поцелуя дышит тяжело и слишком часто облизывает губы — очень невовремя, Арс, такими темпами они не смогут сдвинуться дальше и останутся ночевать на парковке. Но взгляд блестит виновато — сам понимает, что правда дурак. — Учимся говорить, да? — Антон щелкает его по носу пальцем, и Арсений от этого движения уворачивается, закатывая глаза. Но руку на бедро Антона — на свое законное, привычное для этой локации место — кладет. Антон заводит двигатель, отложив ноутбук на заднее сиденье к остальным вещам. — И сейчас? — Что — сейчас? — Тахо заводится плавно, мотор звучит тихо, но кроме него в салоне стучит что-то еще. Чье-то из них сердце? Что за глупость. — Спросить, — Арсений быстро проводит по губам языком. — Я знаю, что повел себя тупо, но… — прокашливается, — как далеко ты бы позволил мне зайти? Не сейчас, а, ну, вообще? Осторожное «позволил», на которое Арсений зачем-то нажимает голосом, царапает чем-то острым. — Пока это безопасно? — он понимает — научился понимать, что это за вопрос и что за ним стоит на самом деле, но в ответ только жмет плечами, выезжая с парковки на шумную, несмотря на поздний час, улицу. — Ты же из любой ситуации, даже из самой пиздецовой, всегда найдешь выход. Иногда завидую, кстати, как у тебя это легко получается. Арсений слабо улыбается в ответ и словно приклеивается к своему креслу — привычно полубоком, наверняка, ремень безопасности натрет ему шею и весь вечер он будет бурчать, как ему больно. Но не в первый раз: Арсений, в отличие от Антона (по его же собственным словам) — ответственный водитель, который во время поездки не может ни на что отвлекаться. Поэтому за руль Тахо, в страховку которой он вписан уже несколько месяцев как, почти не садится — и зачем, если вот так, полубоком, бессовестно зависнув взглядом на Антоне, ему нравится кататься куда больше. И руку свою наглую держать четко на чужом бедре. — Арс, — Антон эту руку накрывает и мягко гладит пальцами сверху: не выдерживает на первом же светофоре, потому что Арсений доверительно молчит, не пытается из него вытащить что-то еще, хотя ответа на свой вопрос (настоящий) так и не дождался. — Такой ты дурак, — и улыбка получается теплой до невозможного, Арсений тут же расплывается в ответной, а из горла так и рвется «у меня». — Я всегда на твоей стороне, хорошо? Что бы ты ни натворил. И ты в любой момент можешь спросить меня об этом прямо, без своих загадок. И ему в ответ — короткий поцелуй и более интимное «я тоже всегда тебя поддержу».

***

В офис они приезжают на разных машинах — Антон даже не предлагает подвезти, потому что ему все равно откажут, и в кабинет, чуть опоздав, входит под знакомый возмущенный голос. Жмет руки Диме, Сереже и Стасу, который с утра пораньше уже на взводе и беспокойно бегает из кабинета в кабинет; Арсению тоже, и задерживает на нем взгляд, чуть дольше, проверяя — точно выспался, синяки под глазами в разы меньше. Арсений продолжает что-то шептать Сереже на ухо, пока Стас и Дима тихо обсуждают ближайшие съемки, и под его бурчание — о том, что у Антона просто ужасная квартира, жесткая и неудобная кровать для карликов и нет кофемашины — Антон с улыбкой залипает в телефон. Какой же наглый лжец. И, чуть скосив глаза, ловит поверх головы Сережи хитрый взгляд. До той квартиры они даже не доехали, и ночь Арсения прошла под боком у Антона. С теплыми утренними поцелуями и кофе в постель.