* * *
Сегодня у Филча было немного работы. В Хогсмид собралось всего около двадцати человек. Проверка детектором лжи прошла быстро, и группа учеников гуськом отправилась по обледенелой дороге, сгибаясь под бешеным напором ветра. «С каким удовольствием я бы сейчас сидела возле камина в общей гостиной! Читала бы нумерологию, а не тащилась куда-то в такую погоду». Гермиона обреченно посмотрела на свое белое от снега пальто и промокшие сапоги. В гости в таком виде не приходят. Но делать было нечего. Следующая вылазка в Хогсмид будет через две недели, а трансгрессировать в коттедж «Ракушка» можно только отсюда. Проклиная про себя погоду, Грима и Орден, гриффиндорка трансгрессировала. В лицо тут же ударил ветер, сбил с девушки шапку и растрепал обледеневшие волосы. Гермиона поморщилась, вдыхая непривычный солоноватый воздух. Ей безумно нравилось это место. Море было свинцово-серым, под стать холодному зимнему небу. Вода яростно бурлила. Гигантские волны рассыпались о прибрежные скалы. Неукротимый ветер сдувал с них пену. Пронзительно кричали чайки, белыми росчерками падая в море. Гермиона не знала, как сложится ее жизнь. Но ей очень хотелось жить в таком же маленьком доме на побережье. Каждый день смотреть на море, вдыхать соленый морской воздух, наслаждаться рокотом прибоя... — Гермиона! По садовой тропинке торопливо семенила Флер, из-под ее пальто виднелся разноцветный подол халата. — Привет, Флер! — радостно поприветствовала ее Гермиона. — Извини, что я без предупреждения. — Ничего, дорогая, — милостиво произнесла Флер, целуя воздух возле щеки Гермионы. — Заходи ско'гее в дом. С'габотало заклинание от непрошеных гостей. Я даже не думала, что это будешь ты. — Зашла узнать, как себя чувствует будущая мама? — улыбнувшись, спросила Гермиона. Флер заметно пополнела, широкий халат уже не мог скрыть ее положения. — Ох, я чувствую себя но'гмально, но я так растолстела! На меня не налезает ни одно мое платье, — грустно произнесла Флер, провожая Гермиону в гостиную. — Я постоянно ем и никак не могу остановиться. Билл точно меня г'азлюбит! — Не говори глупостей, — отмахнулась Гермиона. Флер и сама в это не верила. — Билл тебя будет любить в любом состоянии. Он же не такой глупый, чтобы потерять свое счастье. Флер благодарно улыбнулась Гермионе и тут же всплеснула руками. — Ты же еще не видела детскую? Мы уже почти ее офо'гмили. Флер повела Гермиону на второй этаж, в маленькую спальню, где в свое время обитал Крюкохват. Комната изменилась до неузнаваемости. Детская была отделана в спокойных пастельных тонах: голубых и бежевых оттенках. В центре комнаты стояла колыбелька, почти полностью закрытая пышным воздушным балдахином. В углу комнаты — высокий деревянный шкаф, до отказа набитый крошечными вещами и игрушками. Игрушек в детской было очень много: в шкафу, на тумбочке, столе, подоконнике, прямо на полу. — Колыбель мама п'гивезла из Италии, мебель мы с Биллом присмотрели во Ф'ганции. А вот одежду выби'гали здесь с Молли и Джинни. Ты только посмот'ги на это платьице! — щебетала Флер, показывая Гермионе одежду будущего ребенка: платья, костюмчики, шапочки, ботиночки. Все такое маленькое, кукольное. Посмотрев на все эти нехитрые вещички, Гермиона сама почувствовала, что ей хочется иметь ребенка, так же, как Флер, радостно порхать из угла в угол, с трепетом прижимая к груди крошечные платьица. — Ты уверена, что у тебя будет девочка? — спросила Гермиона, когда они вернулись в гостиную и пили чай. — Мать чувствует такое, — просто ответила Флер. — А к'гоме того я вейла, а это означает, что моим пе'гвым ребенком обязательно будет девочка. — А мальчики же у вас рождаются? — Конечно, глупенькая. У меня самой трое братьев. Они обычные дети, очень к'гасивые дети. Но сил вейл сыновья не наследуют. — Флер, я бы хотела попросить у тебя помощь в одном деле. Может, ты знаешь, кто эта женщина? Гермиона протянула фотографию из альбома Анабель. Флер несколько секунд внимательно рассматривала ее. — Это моя троюродная тетя по матер'гинской линии Анжелина Марлок, — уверенно произнесла Флер. — Насколько я помню тетю, она не хотела, чтобы ее снимали ста'гой, с мо'гщинами и выпавшими зубами. Хотела, чтобы мы запомнили ее вечно молодой. Откуда у тебя фотография? — А у Анжелины была дочь? — Гермиона проигнорировала вопрос, внимательно глядя на Флер, которая заметно напряглась. На ее лбу залегла одинокая морщинка, руки непроизвольно сжались в кулаки. Флер молчала, обдумывая что-то, Гермиона тоже, в упор глядя на нее. — Зачем ты копаешься в этой исто'гии? Рассказать об Ордене, цыганке Анабель, демонах Гермиона не могла. Но поведать часть правды, опустив подробности, — да. — Флер, мне нужна любая информация о дочери Анжелины Марлок. Я еще и сама не разобралась во всем. Но точно я знаю одно: это дело крайней важности. От этого зависит очень многое, чего даже мой разум пока не может полностью охватить и понять. Глаза Флер недоверчиво сузились, она глубоко вздохнула. — Это не очень п'гиятная история. И я бы не хотела, чтобы она стала известна широкому кругу людей. Сейчас ты поймешь, почему. Здесь, в Б'гитании, мало кто знает о Ката'гине Марлок и о несмываемом пятне позо'га на 'гепутации вейл. — голос Флер стал гневным. Акцент стал более заметным. — Она baisse. Павшая. Ты ведь знаешь о нас. Мы к'гасивы, умны, обаятельны. Мы знаем, что надо людям, понимаем, что они чувствуют, умеем влиять на них. Особенно на мужчин. Они не могут устоять перед нашей к'гасотой. Иногда мы делаем это, не задумываясь. Мы п'госто так живем, дышим. Такое увлечение похоже на действие амо'гтенции. Фальшивка, суррогат, имитация любви. Мы никогда не пользуемся нашими способностями в ко'гыстных целях. Это негласное п'гавило. Ката'гина нарушила все правила. Она продавала свою красоту, свое тело мужчинам за деньги. Работала на улицах, в бо'гделях, в домах богачей. Слава о ней распрост'ганилась по Ф'ганции. Семья отказалась от нее, ее имя было п'гоклято всеми вейлами. Она больше не была нашей. Но Ката'гина не ограничилась одним позором. Она стала во'говать с одним из ее многочисленных любовников. Они несколько лет грабили банки, дома богатых волшебников, у кото'гых 'габотала Ката'гина. Но ее поймали и заключили в Нурменгарде с'гоком на пять лет. В гостиной повисло молчание. Единственным звуком был шум моря за окном. — А когда ее посадили? — Точно не знаю. В начале девяностых годов. Сейчас она должна быть на свободе. Maman долгое время не рассказывала мне, считала, что я еще очень маленькая. Я все узнавала об'гывками. Так, слухи, подслушанные разговоры. Но однажды в школе мальчик с шестого ку'гса п'гедложил мне кое-что, сказав, что вейлы все такие. Тогда я заставила маму рассказать мне, чтобы знать, за что я отправила того мальчика в лаза'гет. — Я понимаю, что прошу многого, — произнесла Гермиона, нервно теребя волшебную палочку, — но ты не могла бы выяснить, где сейчас Катарина? — Ее адрес сложно достать, она пропала из магического ми'га. — Флер, мне необходимо выяснить кое-что у Катарины! Она единственная зацепка... — Во что ты ввязалась? Я надеюсь, в этом нет к'гиминала! Гермиона усиленно покачала головой, пытаясь уверить Флер в том, во что сама не верила. — Так и быть, я помогу тебе. Но я ничего не обещаю! П'гедставляю, что обо мне подумают... Гермиона на радостях обняла Флер. — Ладно тебе! — пробурчала Флер, освобождаясь из объятий Гермионы. — Главное, чтобы Билл не узнал, кем я инте'гесуюсь. — Он ничего не узнает, если только ты ему сама не скажешь. О моей просьбе лучше не распространяться. Кстати, как там Билл поживает? Флер расслабилась, ее кулаки разжались, а на лице появилась счастливая улыбка. — У нас все хорошо. Билл работает, ему увеличили за'гплату. Молли часто бывает у меня, мы с ней столько наплани'говали! Следующие несколько часов Гермиона и Флер говорили о семье Уизли, об отношениях Рона и Гермионы, о войне, снова о рождении ребенка. Количество чашек на столе, съеденных пирожных и конфет быстро увеличивалось, а разговоры не кончались. Гермиона вернулась в Хогвартс к шести часам, самой последней из всех учеников. Филч недовольно ждал ее у дубовых входных дверей, кутаясь в свою старую облезлую куртку. В школе до сих пор действовали повышенные меры безопасности, что являлось для Филча дополнительной работой и головной болью. Завхоз за последнее время стал еще более желчным и придирался к ученикам по малейшему поводу. — Чего так долго? — недовольно проскрипел завхоз. — Я должен тебя весь день ждать? — Это ваша работа, — сухо ответила Гермиона, неприятно поморщившись, когда Филч ткнул ее Детектором Лжи в плечо. В гостиной Гриффиндора было уютно и тепло. В камине весело потрескивал огонь, обогревая всех желающих. Гермиона сильно замерзла, возвращаясь из Хогсмида. Теперь же она чувствовала, как вместе с теплом к ней возвращается хорошее настроение. Но что-то было не так, в гостиной висело подавленное настроение. Симус помахал Гермионе рукой в гипсе, Невилл поздоровался, стараясь не шевелить обмотанной бинтами головой. У Рона были подбиты оба глаза, у Гарри — рассечена губа. Многие гриффиндорцы были разукрашены россыпью синяков и царапин. — Что здесь произошло? — удивленно спросила Гермиона, подойдя к Гарри. — Война? Волдеморт вернулся, и вы сражались с ним? — Нет, — смущенно произнес Гарри. Он рассказал ей обо всем, что произошло на стадионе. — А потом мадам Трюк привела остальных преподавателей, и они все вместе остановили нас. МакГонагалл так кричала, что сорвала голос. И не она одна. В общем, всех участников ждет наказание. — И правильно, — жестко произнесла Гермиона. — До сих пор не могу поверить, что в этом участвовала почти вся школа. А куда старосты смотрели? — Они дрались вместе с остальными. — Это поразительно! Как они могли? Они должны следить за порядком, а не нарушать его! Да за такое надо лишать значка! — бушевала Гермиона, потрясая кулаком в воздухе. — Они своими действиями подрывают престиж школы. Ты знаешь, что за драки в этом году исключают? МакГонагалл еще в начале года предупреждала всех. — Но всю школу она не исключит. — Не исключит, но наказание придумает точно. Не думаю, что кому-то будут сделаны поблажки, даже героям войны. Гарри, зачем ты ввязался в это? — Да не хотел я, — в сердцах произнес Гарри. — Но потом Теодор Нотт, слизеринец с седьмого курса, пульнул в меня оглушающим заклинанием. Я и не стерпел. Слизеринцы совсем зарвались. — И, конечно же, вы с Роном и остальными бросились бить слизеринцев! Такой повод, как не отвести душу на ненавистном факультете. Ведете себя как мальчишки. Все, войну пережили, так нет, дайте еще поиграть! Ах, не даете, мы сами ее создадим! — голос Гермионы стал жестким, ее слушали все гриффиндорцы в гостиной. — Чем сильнее мы разжигаем вражду, тем к большим последствиям это может привести. Слизеринцы сейчас обижены на весь свет. Их ненавидят, считают предателями, откровенно презирают. Если так будет продолжаться, они начнут мстить. И лысой Ромильдой мы не обойдемся. Мы сами создаем себе врагов своими руками и с широко открытыми глазами. Человечество на протяжении всего своего существования доказывало это. Но мы как были слепы и глухи, так и остались! Гарри поднялся во весь рост и раздраженно глядел сверху вниз на Гермиону. Его голос звучал на всю гостиную. — Я понимаю, что мы поступили неправильно, подвели МакГонагалл. Но как, скажи, мы должны были реагировать? Стать послушной мишенью для битья? Мило махать слизеринцам, пока они бьют нас, и защищаться словами о моральных принципах? — Гарри, я точно так же как ты ненавижу слизеринцев и точно так же натерпелась от них за семь лет. Один Малфой чего стоит, мастер изводить нервы и втаптывать людей в грязь, или Пэнси с ее грязным языком и не менее грязными сплетнями. Я не прошу тебя бездействовать, если на тебя напали. Я прошу лишь об одном: не нападай первым. Держись нейтралитета, пока жива последняя возможность примирения. Если отвечать злом на зло, добра в мире не прибавится. Гарри внимательно смотрел на свою подругу, размышляя над ее словами. Он снова уселся в кресло, протянув ноги к камину и стараясь не смотреть на подругу. — Я пойду спать, — тихо сказала Гермиона. — Спокойной ночи, — небрежно бросил Гарри, не глядя на Гермиону. Внутри него бурлило негодование и раздражение. Резкие слова Гермионы неприятно задели его. От хорошего настроения не осталось и следа. Гермиона с тяжелым сердцем отправилась к себе в комнату. Она не хотела ссориться с Гарри, но сказанные слова не вернешь. «Не хватало потерять еще одного друга», — горько думала она, расстилая постель. Гермиона провалилась в сон почти мгновенно, едва коснувшись головой подушки. Но вскоре ее сладкий сон бесцеремонно прервали. Яркий свет слепил глаза даже сквозь плотно закрытые веки. Гермиона проснулась, не понимая, в чем дело. Перед глазами мельтешили цветные пятна, и она не сразу смогла разобраться в происходящем. В комнате становилось все ярче, свет ослеплял, освещая всю комнату подобно гигантскому светильнику. Его источником был кристалл, лежащий между учебников, свитков и перьев на столе. Что-то случилось. Это Гермиона поняла сразу. Никогда раньше кристалл не сверкал так сильно, что на него было больно взглянуть. Гермиона в спешке накинула поверх пижамы мантию, выбежала из комнаты и миновала пустую гостиную. Кристалл не переставал светиться. Картины в коридоре проснулись и зашумели. Болонка на одном из полотен истошно залаяла, игроки в покер грозно потрясали кулаками, со сжатыми в них картами, а сэр Кэдоган начал во всю глотку кричать о подлых завистниках. Гермиона засунула кристалл подальше в темный карман, но и оттуда продолжал бить приглушенный свет. Создавалось впечатление, что гриффиндорка светится изнутри. Она как можно быстрее прошмыгнула через все коридоры с недовольно бурчавшими картинами и, наконец, достигла винтовой лестницы в Астрономическую башню. Гермиона увидела Грима сразу. Свет осветил его сгорбленную фигуру и погас. Гермиона подошла к нему. — Побудь со мной, — тихо произнес Грим. Гермиона опустилась перед ним на колени и обняла его. Она не задумывалась, почему сделала этот жест. Просто почувствовала. Шестое чувство, наитие, интуиция — названий много, но суть они передают лишь отчасти. От Грима крепко пахло алкоголем. Он молчал, не пытаясь обнять девушку в ответ. Гермиона почувствовала, как его сотрясает дрожь. Грим плакал. Не рыдал навзрыд, не стонал и не кричал. Он плакал молча, его трясло, но с губ Грима не сорвалось ни единого звука. Гермиона терялась в догадках, что могло случиться с таким сильным человеком, что могло сломать Грима. Недолгое знакомство почти убедило ее в силе, в несгибаемой воле и неуязвимости этого человека. Она чувствовала, как ему больно. Но не знала, что сделать, как ему помочь. Гермиона просто была рядом, успокаивающе поглаживая его по плечу, шепча какие-то безликие слова. Грим молчал, он уже не плакал, но и не пытался оттолкнуть ее или уйти. Казалось, он вообще не понимал, где и с кем находится. Гермиона беспокоилась за него все сильнее. «Может, ему надо в больницу?» — мелькнуло в голове, и она почувствовала, что Грим осторожно высвобождается из ее объятий. Гермиона встала, только теперь замечая, что ее руки в чем-то испачканы. На мантии Грима было что-то темное, блестящее. На конце волшебной палочки Гермионы засветился крошечный огонек. Мантия Грима, его руки, даже та часть лица, не скрытая капюшоном, были в крови. — Мерлин, — потрясенно произнесла Гермиона, по ее телу пробежали мурашки. — Это твоя кровь? — Нет, — произнес Грим и исчез.* * *
В тот день он вернулся домой около трех часов ночи. Быстро разделся, сбрасывая с себя окровавленную одежду, и залез под холодный душ. Кровь была везде: на лице, волосах, руках, под ногтями. От ее запаха тошнило, а еще больше воротило от воспоминаний. Драко приказал домовику вычистить его мантию, а остальную одежду сжечь. Он не то что надевать, смотреть на нее не мог без отвращения. На этот раз обязанности Твинки исполнял другой эльф. С Твинки же появилась еще одна проблема. Точнее, с его памятью. Как только эльфу станет лучше, мракоборцы начнут его допрашивать. Если они полезут в воспоминания домовика, Люциус и Драко Малфои станут главными подозреваемыми. А статус бывших Пожирателей только упрочит это подозрение. Приведя себя в более или менее вменяемое состояние, Малфой трансгрессировал в Мунго. Твинки мирно спал, укрытый одеялом до самого подбородка. Он напоминал скелет, обтянутый пергаментом сморщенной желтоватой кожи. Когда Малфой приблизился к кровати, эльф открыл глаза. — Господин Малфой! — Все хорошо, — Драко вымученно улыбнулся. — Спи. Драко коснулся ладонью лба Твинки и прошептал заклинание. Глаза Твинки разъехались в сторону, подернувшись сонной дымкой. Он все забыл. Одной заботой стало меньше. Драко снова вернулся в Малфой-менор. Как он и предполагал, Люциус был в своем кабинете в компании бутылки огненного виски. На Малфоя-старшего было больно смотреть. Люциус как-то сгорбился, высох, лицо приобрело болезненный сероватый оттенок. Честолюбивый аристократ уступил свое место несчастному и несчастливому человеку. Сознание Люциуса было затуманено алкоголем, но при появлении сына в глазах мелькнуло нечто осознанное. — Отец, — позвал Драко, пытаясь привлечь его внимание. — Я не знаю, что делать в таких случаях. — Почему она, а не я? — от его тихого вкрадчивого голоса Драко стало не по себе. Лучше бы он кричал, рвал на себе волосы, но не говорил таким мертвым голосом. — Ведь приходили за мной, как приходили к Руквудам и другим. Нарцисса никогда не поддерживала Его, молча терпела мое безумное увлечение идеями Темного лорда. Ошибка, это всего лишь ошибка! — Люциус наколдовал еще один стакан и протянул сыну. — Тело отдадут завтра, то есть уже сегодня днем. Я все устрою, похороны пройдут завтра в полдень. Ты разошлешь приглашения только самым близким родственникам, не хочу шумных похорон. Пусть все будет в нашем семейном кругу. — Я все сделаю. — Да, и Андромеду позови. Нарцисса скучала по ней все эти годы, но из-за меня не общалась с сестрой. Как же мы разругались из-за тех двух писем Андромеде... Теперь же все окончательно потеряло значение. Драко понял, что отец хочет побыть в одиночестве. Он поднялся, украдкой взглянул на отца. На душе стало еще тяжелее. Вид изможденного сдавшегося Люциуса причинял сыну еще большую боль. В голове Драко мелькнула страшная мысль: «Переживет ли отец мою смерть?» Переживет ли Люциус смерть единственного сына? Что будет с ним, когда он останется один во всем мире? Когда от его семьи останутся лишь надгробия в семейном склепе? Драко боялся ответов на эти вопросы. Короткий некролог о смерти Нарциссы Малфой появился на одной из последних страниц Ежедневного пророка. Он был едва заметен среди громких статей об убийстве трех высокопоставленных человек в Министерстве Магии. Драко не читал эти статьи. Ему не хотелось знать мнения журналистов и мракоборцев, вспоминать, что он оставил на широкое обозрение в атриуме. Реки крови и так наполняли все его сны. Приглашения самым близким родственникам Нарциссы вскоре разослали, лишь Андромеду Тонкс Драко решил пригласить лично. Ее адрес Малфой нашел в старой записной книжке матери, спрятанной в шкатулке с драгоценностями. Дверь ему открыла сама Андромеда. Драко понял это сразу, стоило ему бросить один взгляд на эту женщину. Длинные светло-каштановые волосы, большие добрые глаза, правильные черты лица и несомненное сходство с Нарциссой и Беллатрисой. На лице миссис Тонкс мелькнуло удивление, когда она увидела племянника. — Здравствуйте, миссис Тонкс, — учтиво поприветствовал ее Драко. — Мне необходимо поговорить с вами об одном важном деле. Голубые глаза Андромеды, так похожие на глаза Нарциссы, сузились. Она сделала приглашающий жест, распахивая дверь шире. — Проходи, Драко. Он молча прошел за ней в ярко освещенную гостиную и сел на предложенную ему софу. Бегло осмотрел интерьер. Отполированная дубовая мебель, мягкий пушистый ковер на полу, пара неплохих картин, на журнальном столике куча игрушек. В этом маленьком доме чувствовалась особая атмосфера уюта, покоя, домашнего тепла, какой никогда не бывает в больших старинных замках. Миссис Тонкс уселась напротив Драко, с интересом разглядывая его. Малфой, наконец, оторвался от созерцания окружающей его обстановки. Его взгляд остановился на лице Андромеды. — Мою мать вчера убили. Андромеда ахнула, прижав ладонь ко рту и глядя полным ужаса взглядом на племянника. Из другой комнаты раздался громкий плач ребенка. Андромеда поспешно вскочила, держась за спинку кресла, чтобы не упасть. Плач становился громче. Андромеда вернулась через пару минут, успокоив внука. — Кто это сделал? — спросила она, глотая подступающие слезы. — Мы не знаем. Мракоборцы выясняют. Отец думает, что это приходили мстить нам, Пожирателям. Это вполне возможно, — горько произнес Драко. В комнате повисла неприятная гнетущая тишина. — Мы с Люциусом приглашаем вас на похороны. — Когда? — Завтра в полдень. Мы пригласили только родственников и близких друзей. Мама всегда скучала по вам. Я точно это знаю. Андромеда улыбнулась сквозь слезы. В этой улыбке горя было больше, чем в слезах. — Ну, я пошел, — неловко произнес Драко. Не так и не при таких обстоятельствах принято знакомиться с людьми. Малфой встал, Андромеда проводила его до дверей. На прощание она спросила: — Ты как, держишься? — Плохо, — честно ответил Малфой.* * *
Каждые три минуты слышались хлопки трансгрессии. Прибывали волшебники, все в черных траурных мантиях и с цветами в руках. Родственники из Уэльса, Франции, Италии, даже из далекой Польши. Они приветствовали друг друга кивком головы. Сегодня было не время для шумных объятий, радостных приветствий и ностальгических воспоминаний о прошлых встречах. Одной из последних прибыла Андромеда Тонкс. В толпе пронесся шумок. Никто не знал, что ее пригласили. Реакция на ее появление была разной. Одни недовольно перешептывались, считая, что ей здесь не место, другие восприняли это как долг памяти умершей. Андромеда возложила цветы к постаменту, где лежала Нарцисса, и некоторое время постояла возле тела сестры. По лицу миссис Тонкс ручьями текли слезы, глаза опухли и покраснели. Она плакала, ничуть не стесняясь неодобрительных взглядов своих родственников. Андромеда имела право оплакивать свою сестру наравне с другими. Постамент был защищен специальными чарами от снега, валившего на кладбище белыми хлопьями. Нарцисса лежала в окружении цветов: алых гвоздик, белоснежных роз, небесно-голубых георгинов, солнечных нарциссов. Последним цветы поднес Драко. Кроваво-красные розы на длинных тонких стеблях — любимые цветы Нарциссы. Малфой в последний раз посмотрел в лицо своей матери, такое красивое и такое молодое. Внутри Драко была бездонная грусть, боль утраты. Кроме своего собственного горя он чувствовал горе окружающих людей, тех, кто вместе с ним сегодня оплакивал Нарциссу Малфой. Чужие эмоции вкупе с собственными ощутимо давили на Малфоя. Внутренняя защитная стена неукротимо рушилась. Трудно жить, постоянно ощущая чужие эмоции, не предназначенные для тебя самого. Ты можешь попытаться отделить от них свое сознание, но все равно будешь ощущать их отголоски в своей голове. Постоянно. Тогда одиночество становится роскошью. Люциус говорил какие-то слова о Нарциссе, но они не доходили до сознания Драко. «Прощай, мама! Мне жаль. Впервые в жизни жаль по-настоящему. Жаль, что тебя не стало так рано. Я столько тебе не рассказал. Сейчас уже поздно. Я ведь тоже умер и возродился. Стал Гримом. Я убиваю зло, ищу демонов и членов какого-то Ордена. И уже не понимаю, зачем. Часто я ненавижу того, кем стал. Спасает мысль, что осталось недолго. Тебя не стало, и эта мысль стала преследовать меня чаще. Наверное, она помогает мне не совершить самоубийство. Сегодня ночью я опять летал. Летел до самой земли с закрытыми глазами. И остановился, когда до земли остался какой-то метр. Понял — еще рано. Если кто-то дал возможность пожить еще год, надо жить... Я знаю, что ты не одобрила бы мою месть. Но я должен был. Не из-за Грима. Ради себя. Их бы оправдали, по-тихому закрыли это дело, они бы не страдали в Азкабане. Пусть это звучит моим оправданием. Пусть. Мне уже давно все равно. Чувство, что я до сих пор стремительно падаю, осталось. Оно не исчезло. Тьма везде, даже внутри меня. Хоть бы кто-то меня остановил. Но никому это не под силу. Мам, я люблю тебя. Прости, что говорил это редко. Знай, я чувствовал это всегда. Каждый миг своей жизни. Надеюсь, ты знала об этом. Я люблю тебя». Больше всего Драко сейчас хотелось уйти от этих людей, взлететь в небо, подставляя мокрое от слез лицо ветру. Раствориться в небе. И не думать, не думать. Когда гости разъехались, Малфой помог отцу добраться домой. Люциус был совсем плох. От переживаний его болезнь снова обострилась. Он безостановочно кашлял, под вечер у него кровь пошла горлом. Драко насильно заставил отца продолжить лечение и вернуться в Китай. — Я не хочу потерять еще и тебя, — сказал отцу Драко. Малфой остался в доме один, чувствуя, как на него волнами обрушивается отчаяние. Он отомстил, но не чувствовал облегчения. Стало только хуже. Драко открыл первую бутылку огневиски. Жидкость обжигала горло, но он пил, задыхался, но пил. Лишь бы отчаяние утихло, а боль притупилась. «Ты ошибся, Дамблдор. Наверное, первый раз в жизни. Я — убийца». Малфой яростно ударил кулаком по стене, оставляя там глубокую вмятину. Тьма всегда жила в его душе. Но никогда раньше он не позволял ей взять верх над его разумом. Внутри существовал некий барьер, через который он сознательно не переступал. Всегда была граница дозволенных действий, поступков, слов. Это внутренняя граница помешала ему прикончить Дамблдора самостоятельно. Слать отравленное вино, ожерелье, но не убивать своими руками. Вчера Драко сознательно уничтожил эту границу. Он хотел убить, хотел отомстить. Сделанного не вернуть, не оживить мертвых, не собрать воедино свою душу. Драко помнил охватившие его чувства, когда кровь Гавейна Робардса заливала его лицо. Он боялся ту часть себя, которая так чувствовала. Он понимал, что теперь ему не остановиться. Сущность Грима — темная сторона его души — не даст ему покоя. Он будет убивать. Он не сможет сопротивляться самому себе.* * *
Кровь... Липкая, горячая, с привкусом ржавчины... Она течет по лицу, по рукам... Лихорадочное возбуждение в каждой клеточке тела, словно доза героина в венах...* * *
Драко открыл глаза, медленно осознавая, где находится. В висках пульсировала боль, голова разрывалась от малейшего звука. Малфой лежал на кровати в своей комнате. Вокруг на полу валялись пустые бутылки, сломанная мебель, порванные книги. Драко потянулся за очередной бутылкой, пытаясь найти хоть одну не пустую. Его поиски увенчались успехом. На дне одной из бутылок плескалась темно-красная жидкость. Малфой осушил ее одним глотком. Алкоголь уже не приносил облегчения как в первые дни. Воспоминания не исчезали за алкогольной дымкой, боль больше не притуплялась, оставаясь шрамом на душе. Драко не помнил, какое сегодня число. Он даже не помнил, какой сейчас месяц, точнее, не знал. Взгляд долго не фокусировался на календаре, цифры которого постоянно расплывались и никак не хотели собраться воедино. Сегодня было тринадцатое ноября. Нарцисса была убита девять дней назад, Драко убил девять дней назад. Малфой попытался встать, но тут же, пошатнувшись, рухнул на кровать. Голова кружилась, ноги отказывались подчиняться, его било в ознобе как от лихорадки. Драко не помнил, когда в последний раз ел, менял одежду, расчесывался. Сальные волосы неприятной массой падали на лицо, смятая одежда еще с похорон была грязной и несвежей. — Дринки, нет... Винки? — заплетающемся языком произнес Драко. — Тинки? Перед ним появился эльф. — Да, мой господин. — Принеси от похмелья. Живей! Малфой жадно глотал зелье. С каждой его каплей жизнь приобретала краски. Головная боль проходила, руки и ноги переставали трястись, а печень — ныть. Драко подошел к зеркалу, пытаясь узнать в отражении себя. Его глаза не были человеческими. Две узкие щелки, как у животного, отражающие его сущность. Зверь. Малфой изо всей силы ударил по зеркалу. Осколки больно резанули по лицу и руке. Кровь струйкой текла по лицу... Нет, это не он. Малфой не может быть этим жалким, ничтожным человеком в отражении. И не будет.