* * *
Злость рвалась наружу ревущей неконтролируемой волной. Драко яростно ударил кулаком по стене. Трещина прошла по всей длине стены, охватив часть потолка. Чертыхнувшись, Малфой заклинанием восстановил разрушение. Не верилось: его лишили значка старосты школы. В ушах до сих пор стоял бешеный крик МакГонагалл: — Ваше поведение недопустимо для старосты школы, мистер Малфой! Вы не имели право покидать школу, не предупредив об этом декана или меня! Версия мистера Забини о вашем отсутствии разительно отличается от вашей собственной. Если вы действительно навещали отца, то Люциус должен был заблаговременно прислать мне письмо с просьбой отпустить сына на выходные! Ваш отец прекрасно знаком с этой процедурой, или в Китае он потерял память? — Я попрошу вас не говорить в таком тоне о моем отце! — А я прошу вас придерживаться элементарных школьных правил. Вы можете быть трижды совершеннолетним, но, пока вы в стенах Хогвартса, я отвечаю за вас. На мне лежит ответственность за ваше физическое здоровье, и я обязана знать, где находится каждый ученик в моей школе! «Старая карга!» Официально с началом второго семестра Драко Люциус Малфой лишался звания старосты школы и всех связанных с этим привилегий. По сути, должность старосты не была нужна Малфою. Почти всю работу выполняла Грейнджер, доверявшая Драко лишь составлять списки учеников и присматривать за младшекурсниками в Хогсмиде. Но комната, отдельная комната... Место, из которого Драко мог беспрепятственно трансгрессировать и возвращаться в любое удобное время, была подарком для него. Как теперь ему объяснять соседям постоянные ночные отлучки? Капли крови на своей одежде? «Черт! Да что за день такой?» — пронеслось в голове слизеринца. Сегодняшнее происшествие с профессором Прорицаний потрясло Малфоя. Трелони прилюдно открыла правду о нем. Правду, за которую законопослушные волшебники линчевали бы Драко, сожгли бы на магическом огне или изучали в Отделе тайн. Хвала Мерлину, большинство однокурсников сочли истину как очередную выдумку для поддержания статуса ясновидящей ведьмы. Но Грейнджер была там и слышала каждое слово. Она слишком близка к разгадке. Слишком... Но об этом он подумает позже. Что все-таки могла знать чокнутая преподавательница? Что могла разболтать коллегам или другим ученикам? Что знала о его смерти и искуплении? В кабинете на восьмом этаже и прилегающей к нему комнате, пропахшей хересом, пыльными старыми вещами и благовониями, преподавательницы не оказалось. Драко с отвращением осмотрел пустые бутылки, сваленные в кучу под кроватью, затертые книги по прорицаниям с заметками на полях, засаленные магические карты, сломанные браслеты, разбросанные по комнате, недопитую чашку с чаем на столе. Никакого грима или чего-то отдаленно напоминающего силуэт собаки он в ней не увидел. Зато на журнальном столике его внимание привлекла книга «Предзнаменование смерти», которую он, не задумываясь, взял с собой. Наплевав на все предосторожности, Драко трансгрессировал к двери в учительскую. Еще не успел прикоснуться к дверной ручке, как дверь сама распахнулась и оттуда вылетела запыхавшаяся Грейнджер. Они столкнулись. Девушка наклонилась, чтобы поднять книгу, при столкновении выпавшую из рук слизеринца, но полный злобы окрик остановил ее: — Не трогай! Мне что, потом учебники после тебя мыть? Боль. Обида. Пальцы Гермионы замерли в воздухе в дюйме от обложки. Гриффиндорка выпрямилась, ее лицо выражало лишь презрение, боль и обида были спрятаны в глубине глаз. И лишь Грим мог разглядеть их. — Знаешь, Малфой, я не вижу в тебе ничего, кроме жесткости. — А я вижу в тебе большое одиночество, — с издевкой сказал Малфой, — даже рядом с твоими ненаглядными Уизли и Поттером. Взгляд Гермионы переместился куда-то вверх, на лице отобразилась горькая ирония. Драко посмотрел в то же направление и увидел ветку омелы, подвешенную к потолку. — Есть человек, рядом с которым я не чувствую одиночество, — сказала Гермиона и чуть ли не бегом покинула коридор. — Есть человек, рядом с которым я не бываю жесток, — произнес Драко в пустоту.* * *
Гермиона оглядела гору чемоданов, клетку с ухающим Сычом, свертки с метлами и через силу улыбнулась ребятам. — Так непривычно, что вы уезжаете, а я остаюсь... — Гермиона, это ведь ненадолго! — произнес Рон. — Ты сдашь все контрольные и сразу же приедешь на Рождество в Нору. Вся моя семья будет очень рада тебя видеть. — Я не приеду, — грустно ответила Гермиона. — Из-за Лаванды? — уточнила Джинни, раздраженно взглянув на Рона. — Нет, — соврала Гермиона. — Родители хотят, чтобы я отметила праздник с ними. Вы понимаете: после болезни отца... — Может, Новый год отметишь с нами? — с надеждой спросил Гарри. — Отказать самому Министру Магии ты не сможешь. — Всегда мечтала о Новом годе в кругу министерских работников и журналистов! — с сарказмом произнесла Гермиона. — Не думаю, что я там жизненно необходима. — А как же наша «всемогущая» троица? — заметил Рон. — На время превратится в дуэт. Гарри и Рон одновременно вздохнули и обняли Гермиону. — Если не можешь — не приезжай. Но мы тебя обязательно навестим, — заверил ее Гарри. — Звучит как угроза, — произнесла Гермиона, обняв на прощание Джинни. — Передавайте привет Молли, Артуру, Джорджу, Флер, Биллу и, конечно же, малышу Тедди. — Хорошо. — И, Гарри, не слишком балуй своего крестника! Не вздумай купить еще одну коробку шоколадных лягушек: ты и так скупил половину «Сладкого королевства». — Да, профессор Грейнджер, — шутливо произнес Гарри. — Жди нас с Тедди в скором времени! Ребята залезли в карету, Гарри и Рон высунулись из окна и махали Гермионе до тех пор, пока карета не скрылась из виду. Гриффиндорка тяжело вздохнула, пытаясь сдержать предательские слезы. Не помогло. В Хогвартсе стояла непривычная тягостная тишина, почти такая же бывает в больницах и была в соборе Ренгвальда Оркнейского. Гермиона поежилась от воспоминаний. Чудо, что они выбрались из Тарбета. Но чудо ли? Ощущение чего-то неправильного, трагичного и неприятного преследовало ее с момента возвращения в школу. Рождество обещало быть таким же безрадостным, как и предыдущее. Гермионе не хотелось никого видеть, хотелось спрятаться от окружающего мира, скрыться в комнате и неотрывно смотреть в огонь, а может, обнять подушку и хорошенько выплакаться. Возможно, тогда в душе рассеялась бы мятежная, неизъяснимая тоска. Но на это нет времени. Необходимо выполнить обязанности старосты: проверить списки учеников, оставшихся в Хогвартсе, составить график дежурств на следующий семестр. «Надоело, как же все надоело». В Хогвартсе помимо Гермионы оставалось еще двенадцать человек: пятеро гриффиндорцев, четверо пуффендуйцев, двое когтевранцев и один слизеринец. Малфой. Гермиона изрядно удивилась, узнав о том, что он единственный из всего факультета остался на каникулах в Хогвартсе. Неужели у него нет друзей, с которыми можно было бы отпраздновать Рождество? Драко Малфой. От одного звучания этого имени внутри становилось гадко и противно. Когда Трелони назвала его гримом, Гермиона на короткий миг ужаснулась, представив, что Малфой действительно является таковым. Абсурд, бред, нелепость. Немыслимо даже на миг представить это, оскорбить подобной мыслью Грима. Малфой — это Грим? Большей глупости в ее голову еще не приходило. Единственное, что у них было схоже — голос. Но в остальном Грим и Драко Малфой — два разных человека, с различными принципами, взглядами на жизнь и отношением к Гермионе. «Хватит забивать голову подобной ерундой! — твердо приказала себе Гермиона. — Радуйся приближающемуся празднику и тому, что с твоими родителями на самом деле все нормально». Но неясное, необъяснимое смятение осталось в глубине души, даруя лишь призрачное спокойствие. Грим не ответил на ее просьбу увидеться, Гермиона зря прождала его целый час на Астрономической башне. Это беспокоило больше всего. Ведь они так и не помирились, не успели поговорить после чудесного спасения из проклятого города. Грим просто переместил Гермиону в свою лондонскую квартиру и моментально исчез, не дав ей ни единой возможности объяснить что-либо, обсудить побег из Тарбета, в конце концов. И теперь он не хотел даже на короткий миг встретиться с ней. Что это означало? Конец их странных отношений, то ли дружеских, то ли сугубо партнерских? Да и были ли у них отношение как таковые? Поцелуй «напоказ», тайные встречи, которые неизменно приводили к печальным, а то и трагическим случаям, разговоры о судьбе, о жизни и смерти, о праве людей творить правосудие. Странные слова, пугающие примеры из жизни и глухая тоска в голосе Грима. Неужели только из-за этого Гермиона постоянно думает о нём, анализирует их разговоры, а при встрече неосознанно желает прижаться к нему, почувствовать если не сердцебиение, то хотя бы тепло его тела, означающее, что он живой, он здесь, рядом с ней — и это не сон. Что это — жалость или нечто большее? И хочет ли она это большее, пугающее своей неизвестностью и, возможно, невзаимностью? А может, перестать трепыхаться, отдаться воле судьбы: плыть по течению реки, не сопротивляясь и не беспокоясь о будущем? Единственный раз просто наслаждаться жизнью, каждым моментом, проведенным с ним, и забыть обо всех неразрешенных вопросах. И где только найти ответы? — Привет, Гермиона! — крикнул Хагрид и утер пот со лба. — Это последняя елка! Красавица, не правда ли? — Красивая, — согласилась Гермиона. — Мы тут с моим зонтиком немного постарались, — по секрету шепнул Хагрид. Гермиона улыбнулась. Хотя полувеликана давно оправдали, он так и не приобрел себе волшебную палочку, но и со своим розовым зонтиком не расстался. — Поможешь с украшениями? — спросил лесничий. — А то Минерва опять начнет придираться, что собачьи кости не подходят для елки. — Я помогу. — Что-то случилось, Гермиона? — сощурив глаза, спросил Хагрид. — Ничего, Хагрид, ничего не случилось. Все это зима — долгая, холодная, бесконечная, — вот и я как будто замерзла. Но ничего: весна придет, и все обязательно наладится. — И Грохх что-то хандрит, неспокойно ему, говорит, беду чует. Да и кентавры опять про звезды и яркий Марс болтают. Хоть бы раз внятно объяснили, что происходит. Гермиона, ты меня слушаешь? — Да, что там Грохх говорит? Хагрид задумчиво покачал головой. — Ничего не говорит. Все хорошо. Гермиона грустно улыбнулась и взмахнула волшебной палочкой — самую высокую елку увенчала большая красная с золотистым отливом звезда.* * *
Было так спокойно и хорошо. Покой. Она давно не чувствовала его. Слишком давно. Почти забыла, что значит, когда на душе спокойно. Даже во сне ее постоянно мучила смутная неясная тревога, не дающая уставшему рассудку расслабиться. Но не сегодня. Сегодня безотчетное чувство страха и напряженное ожидание опасности растворилось в небытие. Сквозь полузакрытые веки Гермиона разглядела темно-синий ободок окна, едва различимый во мраке комнаты. — Спи, — произнес знакомый мужской голос над самым ухом. Гермиона послушно закрыла глаза, ощущая, как мужчина сильнее прижимает ее к себе. Она лежала к нему спиной, но знала, что это был Грим. Его голос, его крепкие объятия, покой, который она ощущала, лишь находясь рядом с ним. Он был рядом. Остальное не имело значение. Хотя нет. Единственное, что сейчас имело для нее значение — жажда. Она задыхалась от жажды обладать им. Уставший мозг требовал отдыха, но тело желало иного... Гермиона распахнула глаза. Ее окружала тьма — тяжелая, сладкая, как и бесстыдные желания, разгорающиеся внутри. «Я ослепла», — эта мысль позабавила ее. — Я хочу тебя, — поцеловала его куда-то в уголок губ и опустила руку ниже, проверяя его желание. — Ненасытная, — сказала темнота голосом Грима. Она и была ненасытной. Ее тело горело. Жажда была дикой, безудержной. Настоящий голод. Если он не утолит ее голод, она умрет. Он резко вошел в нее. С ее губ сорвался крик. Жажда отступила на миг и накатила снова удушающей волной. Новый толчок — новая волна удовольствия, смешанная с болью. Вокруг темнота, но Гермионе и не нужно зрение, главное — ощущать, каждой клеточкой ощущать его внутри себя. Внизу живота разгорался пожар. — Сильнее, — застонала она. Она двигала в такт бедрами вместе с ним, но, даже ощущая его внутри себя, продолжала хотеть его. Безумие. Настоящее безумие. Гермиона кончила, и тут же тяжелая полупрозрачная пелена, сотканная из образов и видений, накрыла ее с головой. Она не видела, не слышала, перестала чувствовать что-либо. Вакуум. Остались только сны — болезненные видения, в которых выдумка слилась с реальностью в бесконечный гнетущий кошмар. Темные силуэты с горящими огнями вместо лиц, крики диковинных зверей, теплый дождь с приторно-сладким вкусом. Кап-кап. Капля капает на губы, язык, попадает в горло. Боль. Удушье. Горло изнутри будто покрылось волдырями. Гермиона закашлялась, на глазах выступили слезы, мир вокруг бешено завращался, врываясь в сознание проблесками неяркого света. — Одевайтесь скорее, Драко! — произнес Флитвик. Серебристые обои на стенах, темно-зеленые бархатные шторы, знамя Слизерина рядом с листком расписания седьмого курса. В поле зрения Гермионы Малфой с голым торсом на ходу застегивал брюки. Его спину украшала угольно-черная татуировка, но девушке не удалось ее разглядеть — слизеринец набросил на себя рубашку. — Что здесь происходит? — Мисс Грейнджер, вы очнулись! Прекрасно. Вам, кхм, также необходимо одеться. Гермиона заглянула под одеяло. Ее худшие опасения подтвердились — на ней не было одежды. С губ сорвался нервный смешок. — По дороге Драко вам все объяснит, по возможности, одевайтесь скорее, — прокричал Флитвик и закрыл за собой дверь. В комнате повисла тишина. Малфой зашнуровывал ботинки, уделяя исключительно все свое внимание обуви. Наконец, он закончил с одеждой, выпрямился и в упор посмотрел на бледную, испуганную Гермиону, прижимающую к груди одеяло — свою единственную защиту. — Ты слышала, что сказал Флитвик? Одевайся, — слизеринец наклонился и кинул ей в лицо брюки. — Почему я голая? Почему я в твоей постели? — чуть не плача, закричала Гермиона. — А что два человека делают в постели обнаженные? Наверное, играют в шахматы, — голос Малфоя сочился ядом. — Ты опоил меня, чтобы воспользоваться? — Если бы я захотел трахнуть грязнокровку, то взял бы ее силой, — Драко швырнул на кровать мантию с гриффиндорской нашивкой, — чтобы эта грязная тварь извивалась подо мной и молила о продолжении. — В лицо Гермионе полетели собственные бюстгальтер и трусы. — Но тебя не пришлось заставлять. По лицу Гермионы текли слезы. Она чувствовала себя грязной. Она переспала с Малфоем. Пасть ниже невозможно. — Отвернись, Малфой, — глотая слезы, произнесла она и, заметив на его лице появляющуюся саркастическую улыбку, добавила: — Пожалуйста. Слизеринец отвернулся. — Что ты помнишь? — Я ничего не помню. Мое последнее воспоминание — я захожу в библиотеку. Гермиона мельком поймала свое отражение в большом зеркале в медной оправе. И замерла в ужасе: обнаженная дева с опухшими губами и с россыпью синяков на шее и груди. — Ясно. — Ясно??? Тебе ясно! А мне ни черта не ясно! Объясни мне, в конце концов, что происходит? Почему Флитвик так взволнован? Почему я переспала с тобой? — И почему я трахнул истеричную грязнокровку, — добавил Малфой. — Флитвик считает, что всему виной Ящик Пандоры. — Что? Это же древнегреческий миф. — Это не миф. Ящик Пандоры — поразительный по силе темный артефакт. Последний раз его использовали в начале девятнадцатого века. Тогда же он и исчез, и многие посчитали, что артефакт уничтожен. В Ящике Пандоры заключены семь грехов: гордыня, обжорство, зависть, гнев, уныние, жадность, похоть. — Похоть, — эхом откликнулась Гермиона. «Не думай об этом, не думай!» — мысленно приказала себе она, чувствуя, как в душе поднимается волна отвращения к самой себе. — Да, именно похоть. Нас с тобой поразила похоть, остальных в замке — какие—то другие грехи. Единственный способ привести их в чувство — специальное зелье. Слизнорт сейчас готовит его. — А на Флитвика артефакт не подействовал? — В нем течет гоблинская кровь, — ответил Малфой. — Он прибыл в Хогвартс только ночью, увидел, что здесь творится, нашел в запасах нашего декана нужное зелье, напоил им Слизнорта, и теперь наш зельевар варит новую порцию этой обжигающей гадости. — А нам придется приводить в порядок остальных, — произнесла Гермиона. — Идем. Малфой повернулся к ней, на его лице мелькнуло и мгновенно исчезло выражение боли. А может, Гермионе показалось. Скорее всего, это было отвращение, то же, что сжигало ее изнутри. «Я переспала с Малфоем. Я переспала с Малфоем». Отвращение. «Но моему телу это понравилось». Стыд. Не сказав друг другу больше ни слова, они дошли до комнаты профессора Зельеварения. В центре комнаты стоял котел с булькающим и распространяющим приторно-сладкий аромат зельем. На крошечном участке возле котла стоял Слизнорт, его внимание было сосредоточено на страницах огромной книги, которую он с трудом удерживал в своих пухлых холеных руках. Остальное пространство комнаты занимали пустые винные бутылки из темного стекла, бочки медовухи с этикеткой в виде трех скрещенных метел, огневиски пятнадцатилетней выдержки в дубовых бочонках с железными обручами, продолговатые бутылки с вермутом, маленькие — с коньяком, разноцветные — с самбукой, джином, водкой или бренди, большие ядовито-зеленые — с абсентом. Бутылки — полные, пустые, недопитые — были везде: на полу, в мягких, обитых синим ситцем, креслах, на скамейках для ног, пуфиках, между книг, в пустых котлах. — А где профессор Флитвик? — потрясенно спросил Малфой. — Говори тише. Филиус отправился приводить в порядок остальных преподавателей, — произнес Слизнорт, поворачиваясь к старостам. Он был каким-то помятым, будто сдутый воздушный шарик. Затуманенные глаза, хмурое отекшее лицо, выражение бесконечной усталости и ненависти к жизни и, в частности, к громким звукам. — Профессор, что здесь произошло? — робко произнесла Гермиона, обводя взглядом гору алкогольных напитков. — Gula. Обжорство, чревоугодие — переводите, как желаете. Слава Мерлину, Филиус успел вовремя. — Вовремя? Это когда? — поинтересовался Малфой, осматривая гору бутылок. — До того, как я полностью ослеп. У грехов Пандоры есть неприятное свойство: те, кого они поражают, сначала слепнут, затем начинается агония, а потом они умирают. От зелья повалил оранжевый дым, и Слизнорт опять повернулся к котлу. Манящими чарами он призвал несколько пустых бутылок, очистил их от остатков алкоголя и наполнил зельем. — Гермиона, Драко. — Гораций вручил им две полные бутылки. — Как же раскалывается голова... Вернемся к вашему заданию: увидите кого-то из учеников или преподавателей, не пытайтесь привести их в чувство, достучаться до голоса разума. Сразу лейте им в глотку зелье, главное: успеть до того, как начнется агония, иначе их уже не спасти. Флитвик, Спраут и Трегер обследует верхние этажи, а вы загляните в Большой зал, на кухню и второй этаж к Миртл. Да, и раненых немедленно отправляйте в Больничное крыло, мадам Помфри уже во вменяемом состоянии. — Раненых? — У меня есть серьезные опасения насчет тех, кого поразила Злоба, Зависть либо Гордыня. Ira, Invidia и Superbia. Мое мнение: три самых опасных греха... Малфой, не дожидаясь Гермионы, схватил бутылку и вышел из кабинета. — Профессор, а я вспомню, что случилось этой ночью? — Вспомните, может, через день, а может, и через неделю, на каждого магические грехи действуют по-разному.* * *
Гермиона никогда не любила ночные дежурства. Темные переходы и закоулки, пустующие ниши, продуваемые ледяным ветром коридоры, скрипящие лестницы, выплывающие из-за угла привидения, внезапно гаснущие факелы. Ночью в Хогвартсе было страшно, даже тем, кто давно поборол боязнь темноты. Сегодня же в замке было опасно. Слабый огонек от двух волшебных палочек едва рассеивал тяжелый удушающий мрак. За очередным поворотом Гермионе показалось, что сейчас выскочит безумец, ослепленный смертным грехом. Сердце пропускало очередной удар, и она успокаивалась. До следующего поворота. Малфой шел впереди, вид его прямой спины, твердой пружинистой походки придавал уверенность. В голове возник образ его огромной татуировки, сейчас скрытой белой рубашкой, затем осознание того, что меньше часа назад она обнимала его обнаженного, наверное, нежно проводила руками по его спине или в порыве страсти царапала ее. К горлу подкатила тошнота. «Я спала с Малфоем. Могла ли я предположить это, развешивая украшения в Большом зале? Я спала с Малфоем. И я ничего не помню...» Хотелось спрятаться в своей комнате и долго-долго плакать, а потом выпить снотворное зелье и забыться сном, в котором не будет картин собственного позора. Перед глазами мелькнули седые грязные патлы, красное разъяренное лицо Аргуса Филча, а потом руку Гермионы с волшебной палочкой словно сжали тиски. — Отдай, ведьма! — прошипел завхоз. — Ненавижу вас! Ненавижу волшебников! Ты — магла! Откуда в тебе волшебство? Ты украла его у таких, как я! — Остолбеней! — закричала Гермиона, судорожно вцепившись в палочку. — Остолбеней! Первый луч пролетел в дюйме от уха Филча, осветив коридор красной вспышкой, второй — попал в потолок. — Отстаньте от меня! — она наступила каблуком Филчу на ногу, но он лишь сильнее начал вырывать палочку, пытаясь сломать Гермионе пальцы. Острие палочки уперлось разъяренному завхозу в плечо — старая истертая куртка задымилась. — Ты выжгла мои глаза! Я не вижу! Не вижу! ВЕДЬМА! Проклятая ведьма! — исступленно закричал он, брызжа слюной во все стороны. Филч со всей силы толкнул гриффиндорку к стене, Гермиона, закрыв глаза, сползла по стене. — Отродье дьявола! Тупая боль пульсировала в затылке, окружающее пространство вертелось перед глазами бешеным калейдоскопом обрывочных картин. Цепкие старческие пальцы сомкнулись вокруг шеи девушки. — Ты никогда не будешь колдовать! Подохнешь, мерзкая сука. Магия не спасет тебя! Гермиона задыхалась. Палочка выпала из ослабевших пальцев. Легкие горели холодным обжигающим огнем, воздуха не хватало. Из горла вырвался страшный булькающий хрип. Темнота обрушилась неожиданно, угрожая навсегда затопить измученное сознание.* * *
Взгляд серых глаз изучающий, возможно, даже обеспокоенный. Но разбираться в этом нет сил, да и желания. Кто-то потряс Гермиону за плечо, а потом сквозь сонную дымку донеслось: — Агуаменти! Грейнджер, хватит валяться на холодном полу. — Малфой, — устало произнесла Гермиона, отбросив с лица мокрые пряди волос. — Думаю, тебе доставило удовольствие облить меня... Действительно обеспокоенный взгляд. Даже странно как-то... — Большее удовольствие мне доставило отцепить от тебя Филча и врезать по его обрюзгшей физиономии. Старик, похоже, не понимал, кто его бил. Только орал про волшебников, всю жизнь относившихся к нему как к бесполезной, потешной твари... — Он пытался забрать у меня палочку. — Invidia, — задумчиво протянул Драко, толкнув носком ботинка лежащего на полу Филча. — Зависть окончательно доконала нашего дорогого кошатника. В его карманах я обнаружил еще четыре волшебных палочки, вредноскоп, сквозное зеркало, маховик времени и прочие предметы, бесполезные в руках чертова сквиба. Эй, Грейнджер, ты меня слышишь? Сейчас этот престарелый спящий красавец очнется, и я отведу нашу дружную компанию в Больничное крыло. Гермиона приоткрыла глаза. Малфой сидел перед ней на корточках и смешно морщил нос, втягивая воздух. «Грязнокровка... Воняю», — мелькнуло в ее голове. А потом она почувствовала, как Драко осторожно провел ладонью по ее затылку. Гермиона болезненно охнула. — И откуда в вас столько силы, мистер Филч? — прошипел Драко, стирая с ладони кровь. — Вставайте, вам тоже необходимо в лазарет. — Как?.. Что за..? Что здесь произошло? — Вам все объяснят, но позже. Грейнджер, давай, обопрись на меня, да не пытайся ты сама идти! Чертова гриффиндорка! Малфой легко взял ее на руки, сил возражать у нее не было. К горлу подкатывали волны тошноты, лицо слизеринца расплывалось белым пятном, в затылке пульсировала тупая боль, усиливающаяся с каждой секундой. Они шли вперед по темному коридору, до Гермионы будто сквозь толщу воды доносились чьи-то мужские голоса. А потом неожиданно стало светло, даже сквозь прикрытые веки, и холодно. В Большом зале шел снег. Хлопья снега медленно кружились в воздухе, мягко оседали на рождественских елках, столах факультетов, расставленных на них золотых тарелках с праздничной едой. Волшебный потолок был разрушен: покрытые тонким слоем снега каменные осколки валялись на полу. В оставшихся целыми кусках трещали синеватые молнии — столетия назад наложенная магия неторопливо истекала из камня. Малфой осторожно поставил Гермиону на ноги. — Так, мистер Филч, дальше вы поведете Грейнджер сами, надеюсь, дорогу в Больничное крыло не забыли. — Не приказывай мне, змееныш! — Заткнитесь, идиот! — грубо оборвал его Драко. — Здесь опасно. А от вас пользы как от годовалого ребенка. — Да ты знаешь... — заорал Филч. — Что вы похожи на раздувающуюся жабу? Давно заметил, — отмахнулся Малфой, напряженно вглядываясь в снежную завесу. — А теперь уходите, если не хотите провести Рождество в Мунго или в муниципальном склепе для сквибов. Филч пожевал губы и, взяв Гермиону под локти, исчез в одном из тайных переулков замка. Знание всего лабиринта Хогварста никакая магия не смогла бы выбить из головы вредного завхоза. С каждым их шагом яростное недовольство Филча и болезненная усталость девушки отдалялись от Грима. Какая-то грань его сознания все еще чувствовала эмоции Гермионы, с недавних пор толстые стены замка больше не спасали Драко от ощущения нее. Он невольно улыбнулся и глубоко вдохнул. Улыбка сползла с лица, обнажая лицо настоящего Малфоя. Темные глаза горели холодной яростью, тонкие черты лица заострились, сквозь них явственно проступал оскал зверя. Нет. Вблизи не было зла. Зато был запах. Запах крови. Металлический, соленый. Запах уходящей жизни. Ветер стал сильнее. Он проникал в Большой зал из окольных темных коридорчиков, сквозь разбитые окна, выделяющиеся на фоне темно-синего неба зубьями-осколками не выпавших стекол, кружил хлопья снега в замысловатом танце, опрокидывал серебряные кубки, бессовестно играл со знаменами факультетов и гирляндами на елках. Запах становился сильнее. На белом снежном покрове темнели бурые пятна, вскоре превратившиеся в дорожку, а затем — в грязный алый снег. Маленький мальчик лежал на полу, из ран на его груди, ногах и руках сочилась кровь. Тоненькая струйка стекала по виску, выписывая ярко-красную дорожку на неестественно-белом полотне лица. Над мальчиком стояла Минерва МакГонагалл и бесстрастно наблюдала за смертью своего ученика. — Профессор! — сипло прокричал Малфой, так и не сумев справиться с голосом. — Это сделали вы? — Я. — Он же умирает. — И что? — МакГонагалл безразлично пожала плечами. — Щенок позволил себе сорвать на мне свою злость. — Это действие артефакта, Ящика Пандоры, злость поразила его тело и разум. Но директор словно не слышала. — Он посмел усомниться в моих профессиональных способностях! Я была лучшей ученицей выпуска тысяча девятьсот сорок второго года, лучшая на курсе в университете святой Магдалины, я была руководителем группы по исследованиям экспериментальной трансфигурации... Что ты делаешь? — Спасаю его, — ответил Малфой. Ему удалось остановить потерю крови, но больше он ничего не смог предпринять. Его познания в магической медицине были ничтожно малы. — Не трогай! — волшебная палочка уперлась Малфою в грудь. — Вы мне ничего не сделаете. — Что? И ты сомневаешься в моих способностях! — в голосе директора прозвучала ярость. — Да я такого сопляка как ты раздавлю одним заклинанием! «Необходимо спешить! Иначе ребенок умрет». И тут, на удачу Малфоя, ветер снова коварно проник в Большой зал, бросив в лицо МакГонагалл горсть снега. Директор от неожиданности закрыла глаза, а когда открыла, то слизеринца перед ней не было. — Остолбеней! — раздался вкрадчивый голос над самым ухом. Драко аккуратно прислонил обездвиженную МакГонагалл к стене. Мальчик на полу захрипел, Малфой быстро подхватил его на руки и трансгрессировал. Одним пинком открыл дверь Больничного крыла. Мадам Помфри хотела возмутиться по этому поводу, но слова недовольства застряли в горле, стоило ей увидеть раненого мальчика на руках слизеринца. — Сюда! — запричитала она. Палочка в ее руках вертелась, губы шептали причудливые заклинания, словно заунывную песню Жизни, наполняющую комнату свежестью и запахом горькой обманчивой надежды. — Кто это сделал? — спросила Гермиона дрожащим прерывающимся голосом. — МакГонагалл. — Невозможно. — Гордость. Проклятая гордость поразила ее, а мальчика, похоже, злость. Ira и Superbia. То, чего больше всего боялся Слизнорт. Драко обхватил голову руками, оставляя на пепельных волосах капли чужой детской крови. Смерть была вокруг, смерть следовала за ним со дня его собственной смерти. Он не может больше... Двери лазарета распахнулись. На пороге стоял Флитвик, маленький, взъерошенный, без привычной доброй улыбки на устах. Ужас. Неверие. Горе. — Сивилла... Трелони убита.* * *
Длинный паровозный гудок. Хогвартс-экспресс мчался в Лондон, растянувшись через весь лес длинной красной лентой. Весело стучали колеса, из труб вырывались дымные колечки разных цветов — не иначе как новый молодой машинист баловался колдовством. Гермиона провела рукой по запотевшему стеклу и посмотрела на часы. Вздохнула и снова уткнулась в книгу, не замечая, что держит ее вверх ногами. Год заканчивался так же безрадостно, как и начинался. Тогда открытая война против Пожирателей, Волдеморта. Сейчас — тайное противостояние с неведомым злом, в котором они из раза в раз проигрывают. Кто и зачем открыл в Хогвартсе Ящик Пандоры? Кто и зачем убил Сивиллу Трелони? «Ну, хотя бы тот второкурсник выжил», — подумала Гермиона, вспомнив маленького мальчика на руках Малфоя. Мысли снова вернулись к слизеринцу. Она все также не помнила ту ночь, может, поэтому была почти спокойна. Слизнорт сказал, что она обязательно вспомнит, но вспоминать не хотелось. Хватит того, что ее тело носило позорные отметины той ночи. Малфой был в этом же вагоне, в котором достались билеты всем ученикам, спешно эвакуированным из школы. Мракоборцы прибыли в Хогвартс утром и опечатали его. Больше, чем расследование зверского убийства преподавателя, их интересовало появление Ящика Пандоры в стенах замка. «Люди умирают каждый день, а древние артефакты появляются раз в столетие». На мгновение Гермиона ужаснулась своей циничности. Но лишь на мгновение. Циничный мир, циничные люди. И не хочешь быть таким, сопротивляешься, но, в конце концов, сдаешься, когда циничность становится твоей защитой от окружающей безразличности ко всему. Хогвартс-экспресс замедлил ход, издал новый громкий гудок и, наконец, мягко остановился. Волоча тяжелый чемодан, девушка вышла на платформу. И тут же разглядела в толпе своих родителей: отца в смешной вязаной шапке, мать с новой короткой стрижкой. Они радостно махали дочери. И на душе вдруг стало так хорошо и приятно. Какая циничность? Она придумала, все это лишь игры разума. Нет циничности и никогда не будет, потому что она никогда не вытеснит из ее сердца любовь к родителям, друзьям и к этой непростой жизни.* * *
Гермиона поднималась по лестнице, осторожно неся в руке чашку, полную горячего шоколада, и с каким-то благоговением вдыхала вкусный аромат. В другой руке было письмо от Гарри, в котором он настоятельно просил Гермиону принять приглашение на новогоднюю вечеринку, устроенную Министерством. В комнате было темно. Гермиона наощупь пробралась к столу и осторожно поставила чашку на стол. Но несколько сладких капель все равно упали ей на руку; зашипев, девушка слизала их, радуясь, что никто не знает о ее детской привычке облизывать пальцы. — Здравствуй, Гермиона. Сердце пропустило стук. В кресле она разглядела фигуру в мантии с капюшоном. — Здравствуй, чем обязана? Наверное, сказано слишком грубо. Но он не отвечал ей больше недели, она имела право на обиду. Ведь он для нее давно не просто друг... — Я хотел сказать тебе, что отдал трубку и дневник Кристиану. — Хорошо. — Теперь ни меня, ни тебя больше ничто не связывает с этой историей. — Не очень приятная история. Я бы сказала, страшная. — Да, — согласился Грим. — Но и нас больше ничего не связывает. Гермиона сглотнула, ощущая, как внутри становится холодно и очень, очень пусто. — А тебя связывала со мной только эта история? — Нет, — после паузы, произнес он. — Не только. Но я слишком опасный знакомый. — Не надо решать за меня, я не маленькая. — Я решаю только за себя. На тебя у меня нет прав, — кажется, в голосе Грима прозвучала грусть. — Послезавтра Новый год. Грим встал с кресла и приблизился к Гермионе. Она не шелохнулась. — У меня есть для тебя подарок, — он взял руку Гермионы и вложил в ее ладонь маленькое колечко. — На этом кольце тот же камень, из которого сделан твой кристалл. Если тебе когда-нибудь понадобится моя помощь, просто вспомни обо мне и коснись камешка. Я всегда помогу тебе. — Спасибо, — произнесла Гермиона, глотая слезы. — Это прощание, да? — Да. Пустоту внутри наполнила боль. — Я не приготовила тебе подарок. Единственное, что я могу сделать... Не тратя больше время на слова, Гермиона поцеловала Грима. Как же давно она хотела это сделать... Он не ожидал, но не оттолкнул ее. Не обнял, но ответил на ее порыв. Он целовал ее нежно, медленно — растягивал удовольствие. А потом поцелуй закончился. Гермиона открыла глаза, Грима в комнате уже не было. Слезы застилали глаза. И воспоминания нахлынули внезапно. Библиотека. Малфой спит в кресле, во сне он похож на обыкновенного подростка, хотя нет. Нет в нем больше подростка, после войны ни в ком из них. Молодой человек, молодой мужчина. Гермиона касается его волос, плеч, расстегивает рубашку. А он мягкий, теплый, как любой другой человек. Думала ли она раньше, что Малфой — человек? Нет. Для нее он всегда был Пожиратель смерти. Но не сегодня. Сегодня он человек, красивый парень, который сможет, она уверена в этом, помочь ей... Гермиона целует его. Драко резко распахивает глаза и инстинктивно отталкивает от себя девушку. Рубашка на нем почти полностью расстегнута, лишь две нижние пуговицы остаются застегнутыми. Гермиона недовольна этим. — Грейнджер? — пораженно восклицает Малфой. — Что ты хочешь? — А что, не ясно? — Гермиона игриво улыбается. — Я хочу тебя здесь и сейчас. Вожделение мчится вместе с кровью по ее венам. — На тебе заклятие? — устало интересуется слизеринец. — Заклятие? Нет, Драко. Гермиона замечает, как на лице слизеринца промелькнуло удивленное выражение. — Ты такой привлекательный. Как же я раньше этого не видела? Такое тело, — Гермиона подходит ближе, Малфой отступает на шаг и упирается спиной в шкаф, — мне очень хочется узнать, как это — быть в твоих объятиях, чувствовать себя покоренной тобой, только тобой. Да, она истекает уже от одного взгляда на него. — Грейнджер, ты не в себе, — вкрадчиво, как с умалишенной, говорит Драко. — Сейчас я отведу тебя к мадам Помфри, и она хорошенько вправит тебе мозги. — Конечно. «Малфой, ты не устоишь передо мной. Не сможешь. Ты такой доверчивый». Слизеринец упускает момент, и она вплотную приближается к нему, проводит теплой ладошкой по его ключице, груди, животу, обводит указательным пальцем пупок и опускает руку ниже. Драко грубо отпихивает ее. «Что бы ты не говорил, Малфой, но я убедилась, что ты хочешь меня не меньше». — Грейнджер, хватит! Мне придется обездвижить тебя. На ее лице появляется ухмылка. — Ну, если тебе так нравится. Она снимает свитер, он с мягким шелестом падает на пол, следом летит заколка — волосы шелковистой волной рассыпаются по обнаженным плечам. — Я же все о тебе знаю, Малфой. Слизеринец не сводит с нее напряженного взгляда. Его зрачки расширены, а сдерживать эмоции все труднее. — Да неужели? — Ты одинок, очень одинок... Брошен. Один в целом мире. Никому не нужен, всем наплевать на тебя, твои мысли, переживания. Маленький шажок вперед, расстояние между ними сокращается до нескольких сантиметров. Слишком далеко. Она уже изнывает от желания. — Друзья, родные не понимают тебя, не принимают таким, какой ты есть на самом деле. Никто не знает, сколько ты пережил за этот год, что видел, делал. Неприкаянная душа, блуждающая по миру в поисках успокоения. Тебе не хватает ласки. — Гермиона проводит ладонью по его щеке. — Человеческого тепла, — она прижимается к нему своим горячим обнаженным телом. — Любви. Гермиона целует его. И Драко больше не сопротивляется ни ей, ни себе. Она растворяется в его объятиях, в аромате его кожи, в его нежности, и не думает, совершенно не думает, почему делает это. Драко подхватывает ее на руки, содрогается от близости ее горячей кожи, ее губ, ее горящего страстью взгляда. И тоже забывает обо всем и растворяется в ощущении. — Драко... Она шепчет его имя и чувствует, что последняя преграда между ними разрушена. Нет времени удивляться. Драко целует ее лицо, губы, щеки, волосы. Но ей недостаточно, она хочет почувствовать его в себе. — Скорее! — произносит она, не дожидаясь, сама расстегивает его брюки. Но Малфой останавливает ее. Гермиона непонимающе смотрит на него. Что он еще хочет? — Я люблю тебя! — произносит она и понимает, что слова правильные. — И я тебя. Малфой целует ее, знакомое ощущение трансгрессии — и они в комнате слизеринца... Гермиона открыла глаза. Малфой трансгрессировал в Хогвартсе. В Хогвартсе невозможно трансгрессировать. Но только не Гриму...