Через тернии

На виски давило, словно в уши натолкали ваты. Звуки приходили откуда-то издалека, они растворялись и отказывались складываться в осмысленные фразы. Лео поднял голову и ощутил странную неловкость, словно что-то было неправильным, что-то, находящееся за гранью сознания. Лишь спустя пару мгновений он вспомнил, в чём дело: чёлка отрезана, пряди не падают на глаза и не скрывают лицо. Он сел. На нём не было фрака, только влажная не то от пота, не то от воды сорочка, так и не застёгнутая до конца. Вокруг, в зыбкой полупрозрачной темноте, клубился свет; он рассеивался от факелов, очерчивая неяркие тускло-золотистые круги. Факелы чадили и коптили стены, но жадное пламя не доставало до высокого потолка. Принявшись торопливо застёгивать сорочку, Лео обнаружил, что его запястья охватывали железные кандалы грубой ковки; цепь от них тянулась к кольцу, ввинченному в стену. Таких колец было много на стенах обширного подземелья, и от каждого отходили цепи. Элиот сидел рядом. Он не сразу заметил, что Лео пришёл в себя, и обернулся только на звон цепей. Цепи давили, оттягивая руки вниз, и Лео опустил ладони на колени. — Ты в порядке? — спросил Элиот. На нём тоже не было камзола, а его руки были скованы. Он сидел, притянув к груди согнутую ногу и устроив на колене локоть. У него была разбита губа, но кровь на ней запеклась. Пряди у висков слиплись, руки были в ссадинах. В глазах, казавшихся тёмно-голубыми из-за недостатка освещения, отражались огни факелов. Только огни, и ни тени страха. Элиот выглядел уверенным, словно сам по доброй воле пришёл сюда и мог в любой момент встать да уйти. Лео невольно восхитился его выдержкой. Сколь же он твёрд духом, если он не испугался ни осознания своего нелегального контракта, ни иностранной святой инквизиции, взявшей в оборот его семью. Лео кивнул и взглянул на Винсента, сидящего рядом с Элиотом. Его голова была запрокинута назад, и спутанные волосы неровно укрывали плечи. На нём не было привычного чёрного плаща, украшенного золотым шитьём, а сорочка его была выпачкана грязью и кровью. У него были разбиты губы и нос, а на скуле наливался свежий синяк, но выглядел он не как побитый и закованный в цепи, точно собака, человек, а как хозяин своего положения. Они с Элиотом немного похожи. Совсем немного. Воздух был напоен влагой и запахом смолы, исходящим от факелов. Где-то вдалеке капала вода, словно поблизости от подземелья проходили грунтовые воды или на поверхности текла река. В подземном зале они были не одни: закованных в цепи людей было много, и кто-то был богато одет, хотя почти ни на ком не было верхней одежды, а кто-то — бедно. В подземелье не было тихо, и призрачная темнота полнилась голосами. Некоторые взволновано переговаривались между собой, кто-то плакал, кто-то молился. Кто-то требовал отпустить, угрожал или умолял. У дальней стены Лео заметил Ванессу. Она сидела, привалившись плечом к стене, и Лео видел её окровавленную спину. Ванесса была одета в простую рубашку, какие женщины носят под платьем, но даже не пыталась прикрыть свою почти полную наготу. Рубашка на спине пропиталась кровью, словно её били плетью. Лео перевёл взгляд на монахов, о чём-то шептавшихся в центре подземной залы, и в руках двое из них держали власяные плети. Он угадал. Рядом с монахами стояла Ада Безариус, одетая в светлое платье. Её длинные волосы были заплетены в косу; Лео никогда не видел её с косой. Ада плакала, и слёзы, струившиеся по её щекам, тускло блестели. — Мы в милом доме милой Ады Безариус, — проговорил Винсент. Он не обращался конкретно к Лео, словно говорил сам с собой, но Элиот его ни о чём не спрашивал, и это был первый раз на памяти Лео, когда Винсент заговорил с ним сам. Плечи Ады вздрагивали от сдерживаемых рыданий. Лео прислушался, но уловил лишь смутные обрывки фраз: «…пожалуйста… он хороший… не нужно… они все не сделали ничего плохого…». Лео откинулся назад и перестал пытаться разобрать бессвязный лепет Ады. Он не сказал Элиоту правды. Чувствовал он себя отвратительно — болела голова и ныла ушибленная челюсть. — Где Оз? — спросил он просто затем, чтобы не молчать. Слова дались с трудом — в горле пересохло, но воды ему не принесут, а он не станет просить. Элиот ни о чём не станет просить, и Винсент тоже. — Не знаю, — ответил Элиот. — Здесь его нет. Если его не убили по дороге, значит, он сбежал. Я надеюсь на это. «Сбежал и бросил тебя», — хотел сказать Лео, но смолчал. Несмотря на крайнюю вспыльчивость, Элиот умеет трезво соображать, и раз он говорит, что хорошо бы, если бы Оз сбежал, значит, так нужно. Может, он надеялся, что Оз приведёт помощь? Элиот не любил принимать чужую помощь, но и умирать он не хотел. А Лео сократил его жизнь своей глупостью. Сколько ему осталось? Стрелка на его груди минула свою половину, оставалось максимум два передвижения. Два года Элиот жил, ни о чём не догадываясь. Он может протянуть ещё очень долго, если не станет пользоваться силой Цепи. Лео хотелось верить, что Элиот не станет. Он не примет навязанную ему силу, но если здесь станет совсем плохо, то он может не сдержаться. Не ради себя — ради сестры, ради брата и ради Лео. Он хотел жить и не собирался расставаться с жизнью во благо других, но и смотреть на их гибель он тоже не желал. Элиот много болтал о своей жизненной философии и о ненависти к самопожертвованию, но это всё слова. Если не останется выбора, он сделает это, как бросился однажды на защиту Лео, без раздумий, без промедлений, без сожалений. А может, он жалел? Лео хотел посмотреть на него, но побоялся. Он не хотел, чтобы Элиот жалел. Да, он чёртов эгоист, но он хотел, чтобы Элиот не хотел изменить прошлое. И вместе с тем он панически боялся, что случится, когда монахи придут исполнить свою угрозу сожжения. Только бы Элиот ничего не сделал и выжил. Лео не верил в его философию, он был готов умереть ради Элиота, просто предпочитал не спорить и соглашаться с ним, потому что восхищался им. Ада отделилась от монахов, закутанных в плащи из тяжёлой ткани; к полам этих плащей прилипла грязь. — Милая Ада, — Винсент взял её за руку, когда она подошла и опустилась рядом с ним на колени. Ада подняла на него заплаканные глаза и с болезненной нежностью дотронулась пальцами до синяка на его скуле. — Вы ведь хотите помочь нам? — Конечно! — кивнула Ада. Она боязливо оглянулась, а затем продолжила, понизив голос до громкого шёпота. — Они хотят лишить вас глаза... Мне так нравятся ваши глаза! Но я пыталась убежать несколько раз, чтобы позвать «Пандору»... За мной следят и не выпускают. Они обманули меня. Я не знала, что всё так выйдет. Я не хотела… Она накрыла лицо ладонями и зашлась плачем. Винсент притянул её к себе, и она прижалась к нему всем телом, и он гладил её по волосам, но на лице его застыло отрешённо-скучающее выражение лица, словно он понял, что Ада не сумеет ему помочь, и ни к чему теперь тратить на неё время. Наплакавшись, Ада отстранилась и стала целовать Винсенту руки, а он позволял это со снисходительной улыбкой, точно перед ним была не взрослая девушка, а малый ребёнок, который желал потешиться и наиграться вволю. Элиот хотел что-то сказать, должно быть, осадить её не слишком приличные действия, но Лео накрыл его рот ладонью. — Не мешай им, — тихо сказал он. — Может, мы все сегодня умрём. — Не говори ерунды, — отрезал Элиот слишком громко, и Винсент взглянул на него поверх головы Ады. Ада же продолжала жадно ловить прикосновения, словно пытаясь насытиться ими и напиться вдоволь. — Мы выберемся. Обещаю. — Ты говоришь так, чтобы успокоить, — сказал Лео и легко улыбнулся. — Хотя сам знаешь, что выхода нет. Я не боюсь, Элиот, правда. — Нет. Поверь мне, Лео. Больше я не позволю им прикоснуться к тебе, — Элиот повернулся к Лео, и в его глазах читалась непоколебимая уверенность в своих словах. Он прижался лбом ко лбу Лео и зарылся пальцами в его волосы. Слишком открытое проявление нежности, когда вокруг столько людей. Значит, он действительно не верил в свои слова, раз позволял себе подобное. Понимал, что на помощь никто не придёт и что они обречены. — Всё будет хорошо. — Да, — Лео с улыбкой кивнул. — Ты прав. Всё будет хорошо. Если Элиоту так спокойнее, то пусть. Лео притворится, будто верит его словам и, может быть, поверит на самом деле, утопив в себе черноту сомнений и страхов. Он почти физически ощутил разверзшуюся между ними пропасть недоверия. Элиот лгал Лео, а Лео лгал Элиоту и боялся его сомнений и сожалений. Он бы не хотел умирать с этим. Он вообще не хотел умирать, но смерть не укладывалась в голове, словно её не было, потому было очень легко говорить и думать о ней, словно она — просто страшная сказка. Ада поднялась и торопливо ушла, стуча каблуками по каменному полу и шурша юбками. Лео знал: никуда она не выберется, её поймают, и никто никогда не узнает, где они находятся. Их будут убивать, но никто не узнает. Никто не узнает. А потом святая инквизиция взялась за дело. Они вынесли к центру подземной залы жаровню, а в жаровне тлели раскалённые угли, и из золы торчали железные щипцы и прутья. Звеня ключами, один из монахов отомкнул кандалы мужчины с худым измождённым лицом, поросшим щетиной, и другие монахи за руки потащили его к жаровне. Лео не смог смотреть на это. Он отвернулся, но дикие, на грани безумия крики резали слух, они, словно тупые болты, ввинчивались в виски и заставляли отзываться пульсирующей болью. Лео хотел зажать уши, но руки ослабли от страха и не смогли поднять кандалов. Его тоже будут так пытать? И он тоже будет кричать, захлёбываясь этим криком и утопая в боли? Он не был уверен, что выдержит. Если бы он только кричал — это ничего, но что, если он скажет что-то лишнее? Он не знал, как боль, раздирающая всё тело на куски, затуманит его сознание. Он боялся поддаться боли и предать Элиота, сказать что-то, за что Элиоту будет хуже. Лучше он сам откусит себе язык, если его станут пытать. Скоро крики человека сорвались на булькающие хрипы. — Не волнуйся, брат, — сказал Винсент. Лео хотел посмотреть на него, но боялся, словно боль того человека растворилась в воздухе и теперь плотно подступала к Лео, и стоит только шевельнуться, как эта боль вопьётся в кожу и сожжёт её заживо. — Я не дам тебя в обиду. Ада обязательно справится, потому что я её попросил. — Я сам в состоянии себя защитить, — ответил Элиот. — О, нет, брат. Ты слишком благороден. Я вижу в твоих глазах яркую ненависть и жажду крови тех, кто посмел тронуть твою сестру и твоего беспомощного слугу, но ты не сможешь. Не хочу, чтобы ты пачкал себя кровью. Позволь мне самому всё сделать. — Я не стану отсиживаться в стороне. — Позаботься о Ванессе и своём слуге. Это тоже важно. Но не окунай руки в кровь. Лео осторожно поднял глаза и увидел, что Элиот не смотрит на Винсента, избегая его взгляда. Он почувствовал угрызения совести с горьким привкусом морской воды, словно эта вода хлынула в рот и затопила лёгкие так, что стало нечем дышать. — Поздно, Винсент. Не думай обо мне лучше, чем я есть. — О чём ты? — спросил Винсент. Лео уронил голову на руки, не в силах слушать исповедь Элиота. Ему было больно, и слова резали душу, как бумага режет кожу, оставляя тончайшие, но болезненные надрезы. Элиот рассказал о нелегальном контракте, о смерти монахов, а потом ненадолго замолчал. — Есть ещё кое-что, о чём я хотел бы с тобой поговорить, — сказал он. — Когда мы отсюда выберемся и наедине. Лео принимал то, что у господина могли иметься свои секреты от слуги, но сейчас это чувствительно кольнуло. Почему есть что-то, о чём Элиот не мог говорить при Лео? Ведь дело не в окружающей обстановке. Он что-то скрывал, и это было видно по его виноватому взгляду. Он не умел лгать. — Только не пытайся использовать свою Цепь, — предупредил Винсент. — У этих лицемеров тоже есть Цепи, и они подавляют другие. Время тянулось, сливаясь в густую бесконечность. Лео пробовал отсчитывать про себя секунды, но быстро сбился. Каждый крик словно вбивал в его голову ржавый гвоздь; он сам не заметил, как его телом овладела мелкая дрожь. Элиот почувствовал это и обнял за плечи, но Лео не мог успокоиться. Он не знал, почему его трясло: боялся ли он боли, или того, что могло случиться с Элиотом, или смерти, или всего и сразу. У него не было очков — они куда-то делись — и не было чёлки, потому он спрятал лицо в ладонях, и только тогда ему стало легче. Он не был готов открыто смотреть на мир, тем более — на такой. Он не хотел видеть страдания, зная, что они же ждут и его, и Элиота, на пугающую полутьму, на монахов с их каменными выражениями лиц, словно они не причиняли боль живым людям, а тыкали палкой в голубиный труп, на окровавленных мужчин и женщин, на их страшные ожоги, на их слепые глазницы. Хотелось обвить шею Элиота руками и прижаться к нему, как Ада, и целовать его ладони, и плакать у него на груди, чтобы он утешил. Элиот напрягся, а потом вскочил на ноги и, словно позабыв о цепях, рванул вперёд. Цепи натянулись, и браслеты кандалов врезались в кожу его запястий, оставляя наливающиеся красным следы. Лео, обняв себя одной рукой за плечо, поднял взгляд и увидел Ванессу. Её пытались подвести к большому саркофагу — Железной Деве. Ванесса извивалась в чужих руках, пыталась ударить, и тащить её приходилось втроём. В её глазах застыли злые слёзы, а волосы растрепались, и короткие пряди падали на лицо, отчего Ванесса казалась отмеченной печатью безумия. Створки железного саркофага были распахнуты, и Лео видел его внутренние стенки, усеянные длинными гвоздями. Даже представить было страшно, сколько боли они могли причинить, вспарывая кожу одновременно по всему телу и вонзаясь в плоть. За что с Ванессой так обходились? За то, что она полюбила своего брата? Ванесса всегда была груба с Лео, ненавидела его, но теперь он понимал источник этой ненависти. Ревность. Он не держал на неё зла, но и не сочувствовал ей, и только взгляд Элиота, метавшегося на короткой цепи, точно зверь в клетке, заставлял сожалеть о том, что происходило с Ванессой. Элиоту было больно смотреть на сестру, он охотнее оказался бы сам на её месте, но цепь держала крепко, сколь бы яростно он не рвался. Хотелось сказать: «Сядь, ты ничем ей не поможешь», но Лео молчал. Ведь точно так же Элиот будет метаться и изнывать от боли, когда палачи примутся за Лео. Точно, они не монахи вовсе, они — палачи. Элиот мог бежать от Ванессы, бояться её безумной в своей странности любви или даже чувствовать отвращение, но сейчас он позабыл обо всём этом и видел только то, что сестре причиняют боль. Лео отвёл взгляд. Он слышал, как с протяжным скрипом закрылись створки Железной Девы, — их петли, наверное, давно проржавели, как и гвозди, покрывавшие Деву изнутри. Ванессе повезёт, если она выживет. Ржавчина в крови способна убить её. Крик взрезал темноту. Потом палачи попытались взять Винсента. Элиот ударил одного, но ему заломили руки за спину. Винсент и не думал сопротивляться, но на его губах играла ленивая надменная улыбка, словно он был выше всего этого, и боли не сломить его, и боль ничто для него, и боль — не наказание вовсе. Лео приметил отца Ренуара, перебиравшего свои чётки, но стук крупных обсидиановых бусин тонул в какофонии звуков. Винсенту надавили на плечи, вынуждая его опуститься на колени, а потом плеть со свистом вспорола воздух и опустилась на его спину. Первые удары не оставляли ничего, но рука палача поднималась выше, а плеть свистела громче и веселее, и ткань сорочки рвалась под ударами, и кожа расцветала кровью. Теперь Лео не отвёл взгляд. Он, словно зачарованный, смотрел на Винсента, недоступного в своём потрясающем презрении. В его взгляде была злость, но столь же ленивая, сколь и его вялая улыбка, не покидавшая губ. Его волосы цвета тёмного золота упали на лицо, но Лео знал, что под этой плотной завесой из прядей он посмеивается про себя над своими палачами, которые пытались сломить дух через тело. — Не с того конца начали, — словно прочитав мысли Лео, проговорил Винсент, и его ударили. Лео читал об инквизиции средних веков, но даже в те времена не было такой бессмысленной всепоглощающей жестокости. Может быть, это — какая-то секта? Или же история умалчивала о крови и боли и пронесла сквозь века только сухие факты? Отец Ренуар взглянул на Лео, и он понял, что будет следующим. Он поднялся на ноги, и ноги с трудом держали его. Элиот впился пальцами в его плечо, а потом снова кого-то ударил, но Лео вырвали из его рук, точно тряпичную куклу. Гнев обжёг грудную клетку; Лео не мог, как Винсент, с достоинством идти навстречу боли. От одного только чужого прикосновения всё в нём встало на дыбы. Кажется, он ударил кого-то несколько раз. Он бил не только руками, но и ногами. Его сочли хрупким и маленьким, потому вели его всего двое, пока остальные удерживали Элиота. На миг он ощутил свободу, но на него накинулись, и скрутили его, и бросили на каменный пол на колени, и спину обожгло болью. Пелена ярости застилала глаза, и боль не отрезвляла, но сильнее распаляла её. В ушах звенел голос Элиота, который громко ругался, называл палачей ублюдками, и его цепи гремели, пока он, позабыв о них, рвался к Лео. По лицу текли слёзы боли, но то были какие-то чужие слёзы, Лео не осознавал их. — Элиот Найтрей, дитя моё, — услышал Лео голос отца Ренуара, пробившийся сквозь туман. Этот туман был вязким и липким, словно сработал защитный механизм и отключил ощущения, даже боль воспринималась как-то отстранённо. Но силы растворились, и Лео безвольно обвис в чужих руках, и его держали, не давая упасть на каменный пол. — Своему слуге вы уже не поможете, он обречён, как и ваш брат. Но вас мы не тронем, если вы покаетесь. — Мне не в чем каяться, придурок, — сказал Элиот. — Ваша вина в том, что вы поддались соблазну, — ответил отец Ренуар. — Женщины — сосуд греха, ваша сестра пошла на поводу у похоти. Ваш слуга тоже, ведь именно он пытался соблазнить вас, не так ли? Вы ни в чём не виноваты, вам только не хватило силы воли, но все мы смертны. — Пошёл ты. — Тогда, — отец Ренуар махнул рукой, — нам придётся наказать вас. — Ублюдки, вы следили за всей моей семьёй? — Лео слышал, как затрещала ткань сорочки, когда Элиот попытался вывернуться из чужой хватки. — Простите-простите, — раздался голос Брейка. Лео поднял голову; на лицо свесились длинные пряди волос, нетронутые чужим ножом. Брейк стоял один возле зияющего чернотой провала выхода. На Брейке был камзол сливового цвета и цилиндр в тон ему; в руке он держал свою привычную трость, поигрывая ею. На губах Брейка играла насмешливая улыбка. — Красноглазый Призрак, — сказал отец Ренуар. Он не казался испуганным и продолжал перебирать чётки. — Вы ждали меня, закованным в цепи, понимаю, — отозвался Брейк. Он с небрежностью подцепил пальцами прислонённый к стене возле дверей меч в ножнах, и Лео узнал в нём клинок Элиота. — Но, видите ли, я очень не люблю, когда на меня нападают и угрожают вырвать мой глаз. Он у меня один-единственный и нежно любимый. — Именем Господа, — ответил отец Ренуар, — ты подлежишь наказанию за свою связь с Дьяволом, отметившим тебя красными глазами. Сдайся сам, покайся, и, быть может, тебе сохранят жизнь для услужения Господу. — Ваш Господь, помнится, требует поститься, а мне это не по душе, потому — пожалуй, откажусь. Брейк сорвался с места, и за ним, словно лавина, в зал хлынули люди в форме «Пандоры». Их было немного, и с ними был Оз, но двигались они слаженно, растекаясь по огромному подземному залу, точно капля воды. Брейк обнажил клинок, и ему отозвались своим тусклым светом клинки палачей. Монахи отошли к стенам, бесполезные в бою, и инквизиторы — Лео попытался сосчитать их, но не смог — отбросили ножны своих коротких мечей с широкими лезвиями на пол. Брейк бросил Элиоту его меч, и Элиот поймал его, а потом развернулся, высвобождая клинок из плена ножен. Лео поднялся. Спину нещадно жгло, словно к ней приложили несколько раскалённых прутьев, от боли всё плыло перед глазами, но Лео заставил себя переставлять ноги, а потом вцепился пальцами в створки Железной Девы, почти повисая на них. Он не знал ранее, что такое подобная унизительная боль, когда бьют хлыстом, точно скотину, и ему оказалось трудно справиться с собой. В узкой прорези железной головы Лео видел широко распахнутые синие глаза. Он попытался отворить створки, сдирая пальцы в кровь, но не смог. Элиот что-то крикнул, и к Лео подбежали двое членов «Пандоры»; они отворили створки, и Лео, содрогаясь от омерзения, протянул руки к Ванессе, практически отдирая её от гвоздей на задней стенке. Ванесса не сопротивлялась, не кричала, только молча плакала, когда Лео тяжело осел вместе с ней на пол. Из крохотных, но глубоких ран по всему её телу текла кровь. Лео обернулся и увидел, как Элиот выбил меч из рук отца Ренуара, как порванная нить чёток повисла в чужой руке, как крупные чёрные бусины с дробным стуком посыпались на пол, и на их круглых боках дрожали крохотные отблески огней. Потом Элиот ударил отца Ренуара эфесом меча в скулу, но эфес по инерции проехал в сторону, к носу, и из носа брызнула кровь. Лео почувствовал, как пальцы Ванессы впились в его руку, и сама она дёрнулась. Он не знал, пыталась ли она встать, потому что ей претило лежать на руках у презираемого слуги, или по иной причине. Лео положил ладонь, выпачканную в крови, Ванессе на лоб, и она затихла, прикрыв глаза. По её щекам текли слёзы, точно боль выталкивала наружу все слёзы, что Ванесса скопила в себе за жизнь. Брейк наклонился к отцу Ренуару, упавшему на колени, и деловито обшарил карманы его рясы. Он извлёк связку ключей и бросил их Озу, даже не переодевшемуся после бала. Оз направился к заключённым, торопясь поскорее отомкнуть их оковы, а Элиот, убрав клинок в ножны, бросился к Лео и Ванессе. Он опустился рядом на одно колено и ласково дотронулся до щеки Ванессы, потом убрал с её лица несколько слипшихся от выступившей испарины прядей и поднял глаза на Лео. — Спасибо, что вытащил её. Он позвал другого члена «Пандоры», совсем молодого, но крепкого на вид, и Лео узнал в нём человека, помогавшего открывать створки Железной Девы. Человек поднял Ванессу на руки. Она слабо запротестовала, но человек был очень вежлив и учтив, и Ванесса сдалась. — Лео, — сказал Элиот, когда Ванессу унесли. Он был очень близко, от него пахло дымом, но запах дыма от факелов пропитал всё вокруг: и одежду, и волосы, и кожу. — Прости. Я позволил им… — его пальцы легли на плечо Лео и сжались. — Сможешь идти? — Хочешь понести меня? — слабо фыркнул Лео. Он опёрся о руку Элиота и поднялся на ноги, и боль в спине вспыхнула с новой силой.

* * *

Их всех отвезли в штаб «Пандоры». Лео увели в одну из комнат, чтобы обработать его раны, а Элиот направился в покои Винсента. Темноту разгоняли свечи, но воздух начинал сереть — близился рассвет. Винсент сидел на краю кровати спиной к двери, а Эхо, устроившись на постели с ногами, смазывала чем-то длинные узкие полосы на его спине. Рядом, на расправленном белом платке, лежала окровавленная игла, медицинские нитки и ножницы. Похоже, Эхо самостоятельно зашила рваные раны Винсента. — Элиот? — Винсент обернулся и сонно улыбнулся. — Как ты? — спросил Элиот, закрывая за собой дверь и проходя в комнату. Винсент сидел без сорочки, и мягкие мерцающие отсветы ложились на его плечи. Его длинные волосы были собраны в хвост и перекинуты через плечо, чтобы не мешать Эхо обрабатывать раны. — Могло быть и лучше, — ответил Винсент, отворачиваясь. — Ты хотел поговорить о чём-то? — Да, — кивнул Элиот. Он не знал, как начать и как произнести вслух то, что должен был. Собственная робость в прошлый раз, когда Элиот пытался поговорить с Винсентом насчёт Лео, показалась глупой и неуклюжей, ведь всё было очень просто и не так уж страшно. Были вещи куда страшнее. — Клода и Эрнеста… их убил я. Винсент кивнул. — Да, я догадался. — И всё? Больше ты ничего не скажешь? — А что мне сказать? Они желали мне и Гилберту смерти и уже несколько раз пытались подстроить нашу гибель. И ты думаешь, что я сожалел об их смерти? — Эхо взяла в руки бинты и стала туго обматывать спину и грудь Винсента, пропуская концы бинтов под его руками и перекидывая их через плечи. — Не бери на себя чужой грех, Элиот. Это сделал не ты. Это сделала Цепь. — Не пытайся оправдать меня, — отрезал Элиот. Он сел в изножье кровати, устраивая локти на коленях, и сцепил пальцы в замок. — Их кровь на моих руках. — Я не из тех, кто ищет оправдания людям, — сказал Винсент. — Ты бы никогда не поднял руку на братьев, значит, то был не ты, верно? Твоей вины здесь нет. Не стоит позволять грызть себя чувству вины за то, чего ты не совершал. Есть такие вещи, Элиот, которые просто случаются. Эхо завязала узелок на бинтах, взяла платок с лежащими на нём предметами, потом поднялась с кровати и ушла, тихо притворив за собой дверь. — Я боюсь того, что может подумать Лео. Он наверняка считает виноватым себя, а он просто спас мне жизнь. Если бы не он, я… — Если бы не он, то ты не стал бы нелегальным контрактором, — мягко заметил Винсент, оборачиваясь к Элиоту. Он взял сорочку, лежавшую на краю кровати, и надел её, но не стал застёгивать пуговицы. — Если всё именно так, как ты описываешь. Мне интересен этот мальчик. Знаешь, мы с ним немного похожи. Даже странно. — Не говори о том, что я в прошлый раз рассказал тебе, — попросил Элиот. — Я рассказал обо всём Брейку, но мне пришлось солгать, что я ничего не помню. Не хочу, чтобы к Лео были лишние вопросы. — Брейк всё равно не поверил тебе, — ответил Винсент, мягко рассмеявшись. — Ты совершенно не умеешь лгать, Элиот, он наверняка просёк это с первых твоих слов. Ложь отражается в твоих глазах, и бессмысленно пытаться её скрыть. За это я и люблю тебя, Элиот, — Винсент дотронулся кончиками пальцев до его щеки. — Ты честен. Элиот молчал. Ему было нечего сказать, ведь доводы Винсента казались разумными, но чувства говорили иное. Элиот любил братьев и убил их. — Жаль, что ты не видишь золотой свет, — сказал Винсент. Встретив непонимающий взгляд Элиота, он с улыбкой пояснил: — Это могло бы спасти тебе жизнь. Ты отрёкся от Цепи? — Ещё нет. Попрощавшись с Винсентом, Элиот встал и покинул его спальню. Он направился в комнату, в которой разместили Лео. Ванессу увезли в поместье Найтреев, и Элиот не успел повидать её, да и не знал, что ей сказать. Лео сидел на стуле, одетый только в брюки и сорочку, а вокруг него суетилась молодая служанка с ножницами. В глазах Лео застыло немое отвращение, но он терпел, пока служанка подравнивала его обрезанные пряди, придавая им аккуратный вид. — Будешь снова отращивать волосы? — спросил Элиот. Он закрыл за собой дверь и прислонился к ней спиной, наблюдая за тем, как длинные лезвия ножниц щёлкали возле лица Лео. Ему удивительно шла новая стрижка, открывающая лицо. Длинные волосы волной опускались на плечи, укрывая их, точно вуаль. В руках Лео держал очки, бездумно поднимая и опуская дужки. — Нет. Закончив, служанка подмела с пола обрезанные пряди, поклонилась Элиоту, и, когда он посторонился, вышла в коридор. Комната была просторной, с большими окнами, и наполнялась зыбким серебристым светом. Утренние сумерки мягко окутывали Лео, обнимали его, вплетались в его волосы и плескались в его глазах. Элиот с улыбкой смотрел, как Лео разглядывал своё отражение в небольшом зеркале. — Тебе больше не нужно прятаться, — сказал он. — Да, — кивнув, Лео отложил зеркало на стол и поднял голову, рассматривая небо, бледность которого плавно перетекала в густую тёмную синеву. Виднелись крохотные звёзды, чей свет становился бледнее и растворялся в рассвете. — Знаешь, там, в подземелье, я понял кое-что. — Что есть вещи, от которых не нужно убегать и прятаться? — Элиот подошёл ближе и с наслаждением зарылся пальцами в густые волосы Лео. Это получилось так легко и просто, словно они знали друг друга всю жизнь и всю жизнь были единым целым, гораздо большим, чем самая крепкая дружба. — Жизнь не укусит тебя. Вокруг слишком много того, на что нужно смотреть, широко раскрыв глаза. Не нужно прятаться. — Не знаю, наверное, ты прав. Но в первую очередь, — Лео обернулся, и на его губах играла лёгкая улыбка, — я не хочу больше прятаться от тебя. Элиот уловил оттенок глубокой горечи в его глазах. Улыбка не обманула; Лео было тяжело и больно, и не только физически. Но он словно признал Элиота, наконец, частью себя, у него не осталось больше тайн, а если и остались — он обязательно обо всём расскажет. Потом Лео вновь отвернулся к окну, а Элиот стоял рядом, перебирая пряди его волос, в которых путались искры утреннего света. Восходящее солнце окрашивало бескрайнее небо пепельно-розовым цветом, и ветер шумел в жёлтой и красной листве, и всё горело вокруг: небо, деревья, земля, мир.