Белая ворона

- Дура ты, Наташка! От такой жизни отказываешься! Бойкая Люба размахивала руками перед глазами подруги и наматывала круги по комнате. - Когда еще такой шанс выпадет? - Может и не выпадет, но мне как-то не по себе, странно все это… Не бывает такого! – Девушка сидела за столом, то и дело бросая взволнованный взгляд на маленькую красную коробочку. А там – кольцо. Он предложение сделал. Долго ждала Наталья, когда ее избранник осмелится сделать новый, ответственный шаг в отношениях. И так ему намекала, и эдак, а он все никак. Сразу видно – иностранец. У них заграницей так не принято. Но откуда же ей, простой провинциалке, знать о заграничных нравах? Вся жизнь в Петушках, где родилась и техникум закончила, степенной, неторопливой была. Одна радость – в местном ДК дискотеки устраивались по пятницам, где крутили заграничные песни на странном, но таком красивом иностранном языке. - Ну Наташенька, прошу тебя, соглашайся, - причитала подружка, смотря на нее щенячьими глазками, - ты ж ведь сама хотела, а теперь что – в кусты? И кольцо как назло так заманчиво поблескивает, так и манит к себе, чтоб лишний раз на него взглянули, да при случае померили. А в бриллиантике весь мир отражается – и березы белоствольные за окном, и небо синее, и дали лазурные, таких заграницей, наверное, и нет. Девушка вздохнула и надела колечко на палец, как влитое село. - Люб, страшно мне… Не могу. Как представлю, что придется мне вдали от тебя быть, от мамки, так сердце кровью обливается. Тоска… - Дура ты! – Любка порывисто обняла Наталью. – Там тебя жизнь красивая ждет: приемы, рестораны, платья! И мороженое вкусное, и газировка… Наташа закрыла глаза, представляя богато обставленные залы, на полу – ковры дорогие, не те куцые дорожки, что в ДК, люстры красивые, одна такая как произведение искусства, в Лувре висят (по телевизору видела), а по стенам картин великое множество, тут и дамы с собачками, и джентельмены в галстуках… И идет она в длинном платье, обязательно красном, блестящем, чтоб все глаза таращили, под руку со своим иностранцем Фредом. А все дамы с собачками ей завидуют, и платью, и жениху, и маленькой сумочке, что она в руке держит. - Он ведь в тебя по уши влюблен! – Опять Любкины слова ей как следует мечтать помешали. Ну да ладно. Успеет еще намечтаться – ночь впереди. – В ДК как придет, так все время на тебя смотрит и глаз не сводит. *** Улыбнулась, вспоминая, как столкнулись с ним в фойе. «Простите, не знать, где директор. Подскажите!» «Прямо идите, потом налево, вторая дверь от окна…» Забавный такой. Она ведь сразу поняла, что не тутошний. И картавит, и к калошам не привык, он ведь проездом, вместе с труппой театральной. В дом престарелых со спектаклем приехали, аж из Лондона. Да… Скажи ей кто, что она, Наташка Синичкина, такому франту понравится – не поверила бы. А через день в дом постучал директор ДК, на пороге рядом с ним Фред стоял, с цветами… Весь вечер они в парке прогуляли. Она ему про Петушки рассказывала, а он ей про диковинную Англию, про Биг Бен да Темзу туманную. Наташе нравились такие рассказы, а к «картавости» она привыкла, и не хихикала в кулак больше, когда ее заграничный друг слова путал. И на следующий день он пришел, и потом приходил, приходил и приходил. Наташе с ним хорошо было, весело. Фред веселый был, кошелек у него зелеными бумажками до отказу набит – ясное дело, иностранец. Жутко хотелось девочке посмотреть на Лондон, хоть на часок окунуться в красивую жизнь и примерить дорогое платье. Ночами спать не могла – мечтами грезила, да что толку? Заграницей много красавиц, куда уж ей, Петушинской поварихе, соваться? Каждый сверчок, как говорится… Но все равно намекала, что не отказалась бы пожить в незнакомой стране, да желательно б в качестве чьей-то супруги… Но улетел иностранец к себе домой, оставив несчастную Наташку с ее мечтами в провинции. Кольцо по почте пришло. А с ним и записочка: «Предлагаю руку и сердце. Жду с нетерпением у себя в Англии. Ты ведь хотела по Темзе на катере прокатиться? К письму прилагаю билеты на самолет.» Радости было – словами не описать. По всему городку слух прошел – Наташка Синичкина в Лондон летит, замуж за лорда «англичанского» выходит. Подружки завидовали. Старушки на лавочках проходу не давали, все сетовали, что заграницей цены на молоко да на хлеб высокие, не разживешься. *** - Ну все, согласна. Люба Тарасова так и просияла, улыбка до ушей, чуть рот не порвался. - Умница! Чемодан-то собрала уже? - Угу. – Наташка кивнула в сторону, туда, где в углу стоял старый отцовский чемодан. - Завтра на самолет, подруга. Я тебя провожу! И скрылась Тарасова в вечерних сумерках. Она не завидовала подруге, у самой жених был еще со школы. Васька Щетинкин. Он на заводе лучшим слесарем был. Первый разряд. *** - Я тебе яичек вареных положила, в чемодан. Боковой кармашек… Ты уж там, Наташка, не скучай, дружбу с иностранными фифами води, они и языку научат, и мир покажут. - Хорошо, мам… Вокруг суетились люди. Пассажиры, провожающие, проводницы в голубых платочках. Тяжелый чемодан так и норовил выскочить из руки – ладони от волнения вспотели. Страшно. Первый раз Наташа одна в Москву едет. Поезд на Курский вокзал прибывает, там метро, и вот он Аэропорт. И унесет ее железная птица в новую красивую жизнь, с хрустальными люстрами, модными платьями и туманной Темзой. - Яички, Наташ, в боковом кармашке… Мама вся извелась, то завяжет волосы лентой, то распустит, юбку нелепо поправляет, будто резинка ослабла. Может и ослабла, только это сейчас не важно. Поезд через десять минут трогается. Любка рядом стоит, носовой платок в руках крутит. Тоже переживает за нее. Как же, подруга, с детства все у них пополам, и горе, и радость… - Открытку мне привези, - произносит девушка и обнимает Наташку. Кажется, чуть-чуть заплачет. Нет, Люба плакать не будет, она обещала. - Я вам звонить буду. Обязательно буду. И открытку привезу, и платья, и платок тебе новый, мам, чтоб в церковь ходила. Пять минут осталось. Сердце в груди так и трепещет, как будто предчувствует, что скоро откроются врата новой жизни, заграничной, диковинной, где люстры – произведение искусства, а платья блестящие, модные. - Обнимемся на прощание. Обнялись. Тоскливо расставаться. Вроде не навсегда, а в душе крысы скребутся. Поезд тронулся, колеса застучали «так-тук-так», провожающие с платформы машут, кто букетом, кто сеткой с продуктами. Вот и мама с Любкой стоят, тоже машут, руками… За окнами деревья побежали, небо синее, дали лазурные, вот и березки белоствольные. И за этими стройными стволами едва-едва проглядывает ее прежняя провинциальная жизнь, столовая и песчаные Клязменские берега. А впереди жизнь новая, красивая, блестящая. *** Встретил Фред Наташку. Веселый, с цветами. Сразу в салон пошли, платье выбирать, он уже о свадьбе договорился. Через неделю всего лишь. А сколько всего успеть надо, ну ничего, успеют, заграница все-таки. В зале с хрустальными люстрами на дорогих коврах отплясывала Наташка Синичкина, теперь – Лукас, и не Наташка, а Натали. А вокруг дамы с дорогими собачками, джентельмены в галстуках – как в Лувре. И Фред рядом, смеется, вино пьет, ему хорошо. Никто из друзей и не знает, откуда взялась кудрявая невеста. Красивая она, по заграничным меркам. Беленькая, голубоглазая, среди березок белоствольных всегда лесной красавицей казалась. А сейчас фата так и прыгала, кудри из-под нее топорщатся, Наташа их назад, а они снова лезут и вместе с фатой прыгают. *** В комнате стол стоит. На столе записка. Уехала Натали из Англии, теперь - Наташа. Пусть Фред со своей новой женщиной развлекается, она актриса, красивая, «англичанская». А ей, Петушинской простушке, и столовой хватит, без люстр и картин на стенах. Незачем терпеть измены, раз он ее больше не любит. А любил ли? Теперь не важно уже. Чемодан руку оттягивает, вроде ничего в нем нет, а тянет, наверное, грузом осознание предательства висит, тянет душу, сердце. Сейчас Аэропорт, прямой рейс Лондон – Москва, там метро, поезд. Петушки, где ждут ее лазурные дали, небеса голубые, нет, теперь уж серые, осень ведь, березки белоствольные. И не нужна красивая жизнь. Темза. И модные платья.