«…Затянулась бурой тиной
Гладь старинного пруда,
Ах, была, как Буратино,
Я когда-то молода…»
Едва заметна рябь на глади пруда, с поклоном к воде ива, и утки, не спеша, беззвучно проплывают под ее ветвями. Простые кряквы, а сколько самомнения в их дефиле, но общая картина все равно покой и безмятежность. Однако поймать миг, когда на снимке будет все это, с четкостью в каждой детали, нелегко. То рука дрогнет, то шальной лучик солнца блеснет в не подходящий момент, то резкое движение птицы «смазывает» кадр, то автофокус подведет - проблем не мало, и результат не редко отрицательным выходит. И все же, глядя на зеленовато-серый пруд, вокруг которого алеют и золотятся опадающие листья, душа переполняется незримым, величественным и прекрасным чувством благодати. Но умиротворяющая пастораль внезапно разлетелась на куски, стоило мне услышать: - Эй ты, маньяк и гомосек! Ты чего творишь? Я кому сказал? Ты чего меня тут снимаешь? Выкрикивал нетрезвый парень, и обращался он ко мне. Кошмар! Дезориентация, непонимание, паника и нестерпимое желание исчезнуть! Все потому, что прозвучало, обрывая сердце, правдивое и ненавистное определение – гомосек. Мое позорное клеймо, пожизненное наказание за какую-то провинность, которой я не совершал, не покушался даже, но несу свой крест. Быть не таким, как все – безостановочный путь на Голгофу под улюлюканье безжалостной толпы. И утешает только мысль о том, что сотворением мира и всего в нем ведает Тот, кто собственному сыну предначертал подобные страдания. А все мы - люди - этого Творца произведения, и правильные с точки зрения морали, и нетрадиционные, культурно говоря. Сдерживая желание закричать, сжав внутреннюю пружину побуждения бороться в одиночку с серой обывательской ордой, закостеневшей в своем ханжестве, я задержал дыхание, и ничего не отразилось на лице. Внешнюю невозмутимость и спокойствие с годами привыкаешь сохранять: - Молодой человек, я не понял, о чем вы? Попытка выйти сухим из воды, как утки! Я все еще действительно не понимаю, откуда такой странный интерес к моей особе. - Чё? Не понял? Да я тебе сейчас твою харю на немецкий крест порву! Извращенец! Ты что потом с этими фотками делать будешь? Лысого на меня погонять решил? «О Боже!» - растерянность, а следом дикая, безудержная ярость: «Да на кой черт ты мне!? Ты в зеркале-то себя видел? И что там было? Неужели Аполлон!? Или очертание Геракла померещилось по пьяни?» - Молодой человек, какое вы имеете право мне так говорить? Стараюсь удержать себя от необдуманных поступков, а не его остановить. В ответ напористое продолжение: - Право? Ты чё, гомосятина, не понял? Я все знаю! Ясно тебе?! Ты сюда приходишь меня фотать! А потом дрочишь на меня. «Он тронулся рассудком? Больным родился или случайно уронили в детстве?» - пытаюсь размышлять, оттягивая столкновение. Нельзя! Ни в коем случае нельзя позволить себе распускать руки - это поражение. Признание, приговор и подпись под согласием на кару, а я устал страдать. Опять, снова и снова только за то, что предпочтения мои иные, но я готов их защищать. Отстаивать, как право на свободу и быть самим собой, любить и быть любимым. И счастливым! Да, я счастлив, чего ни этому болвану не понять, ни большинству, так называемых, нормальных граждан. И вообще, откуда ему знать, этому подвыпившему парню, кто я и какой «окраски»? - Мы знакомы? «Я не припомню, чтобы мы встречались, и не интересуюсь, в определенном смысле, зелёным молодняком. Я мог быть не в себе? Нет, врядли, чтоб настолько!» - буря эмоций в мыслях с чередой предположений. - Я с гомосеками дружбы не вожу! «Конечно, раз с гомофобами прихлебываешь из одной бутылки!» - желчная мысль не лучший способ себя успокоить, но любой обозленный человек жаждет мщения, хотя бы в такой форме: - А я бы и не стал ее с тобой водить, ты не в моем вкусе. Терпеть не могу глупых, заносчивых юнцов, не гнушающихся столь отвратительно себя вести в общественном месте. А если ты решил таким нетрадиционным способом привлечь мое внимание, то у тебя получилось произвести на меня впечатление. Негативное, причем. Презрением и холодностью мне его не обмануть - я взбешен, торжествуй, провокатор! Еще немного и от слов мы перейдем к кулачному сражению, тогда лавровый венок твой, а мне морально и физически зализывать очередные раны. - Так ты сам начал первый! Кто меня тут с лета еще пасет, а? Не унимается, но напор ослабил и я, развязно, свысока роняю: - Без понятия. - Да, что ты! А я вот думаю, что ты! И фотаешь меня постоянно! - Я? – невинность пополам с недоумением. Я и, правда, не могу понять, о чем он. - Ты, чертов извращенец! Ты! Каков наглец! И еще тычет в меня пальцем! Удивляюсь: - Когда? - Когда? Да постоянно! То так присядешь, то эдак. Он раскривлялся, как мартышка, чем даже рассмешил, вот только смех не всякие недуги лечит и не всегда способствует разрядке напряженной обстановки. - Одно из двух, либо у меня амнезия, либо ты врешь! - прибавив мысленно: «Щенок!», выпалил я, повысив голос. Терпение кончилось, «железным» я не обладаю! - А еще чё у тя, может прогрессирующий склероз? Может, мне тут зачитывать начнешь, что все лето уток фоткал, а? Да ты – поганый извращенец, только что меня снимал! Я видел! С апломбом правдоруба и ехидством он обличает, а у меня шальная мысль: «Что это – провокация, с целью устроить драку, или комедия ошибок?» Однако снисходительно произнести не получилось, когда я отчитал его: - Снимают проституток и носки. Зато потом уже вполне прилично вышло, без менторского тона и опасений собственника за свою вещицу: - А я действительно уток фотографировал. Держи, полюбуйся. От сердца отлегло, когда недавний яростный противник, пересмотрев отснятые мной кадры, стал пристыжено блеять: - Крантец... А я вас... я думал... Извините меня, пожалуйста! Он поспешил ретироваться! Я вслед смотрел и грустно улыбался своим мыслям. Главенствовала в них не судьба фотоаппарата или снимков внутри него, с ними ничего плохого не случилось, хоть иногда о чем-то не существенном полезно думать после пережитого стресса. Я размышлял о том, как ожиданием проблем, мы сами себе создаем проблемы, и в молодости это происходит чаще, с непредсказуемыми последствиями, оставляющими рубцы в памяти и в сердце.