Музыка - здесь и сейчас

Бьякуя Кучики раздраженно сдул мешающуюся прядку с идеального лба и скрестил руки, глядя на наручные часы. И тут же отвел взгляд. Подумаешь. Какая ему разница, сколько времени? Всего-то только… половина третьего ночи. Кучики прикрыл уставшие от долгой бессонницы глаза. Неудобное кресло, жесткое сиденье, надоевшая и сухая книга – все навевало только тоску, и ничего более. Усталость навалилась на плечи мешком с цементом, и трудно было даже ворочать языком. Он не помнил, как они с группой добрались до номера в гостинице, как разгружались, как отвечали на вопросы журналистов… Очнулся мужчина только в своей комнате, когда с кровати раздалось мерное посапывание Рукии. Очнулся от дурного, долгого сна, стряхнул тягучее наваждение, огляделся. Мерный свет нагревшейся настольной лампы, книга на коленях, упавшая на пол закладка, спящая на кровати и свернувшаяся калачиком Рукия… И пустой, даже не разложенный диван, на который небрежно кинут буро-серый портфель барабанщика группы «Кукловод». Ренджи больше не приближался к Бьякуе за весь этот долгий день. Не подошел, не удостоил даже взглядом, даже полувзглядом, даже намеком на взгляд. И это при том, что они… что они были… что Ренджи… На этом месте мозг Бьякуи неизменно давал сбой, и мужчина благополучно возвращался к самому началу своих тяжелых мыслей. Обдумать следовало многое, очень многое. При одном только воспоминании о том недоразумении, что произошло в гримерке – Кучики упорно отказывался называть произошедшее поцелуем, именуя это исключительно «недоразумением» - губы жгло огнем. Яркий момент выжженной картиной остался в памяти, никак не желая оттуда выметаться. Кучики устало вздохнул и снова машинально глянул на часы. Три пятнадцать. Продюсер группы Кукловод был женат почти шесть лет назад. Тогда они только-только начали выездные концерты, посыпались предложения, контракты, проблемы и победы. Бьякуя чувствовал себя невероятно легко – ощущение собственной значимости придавало веса в глазах окружающих и самого себя. Кучики мог назвать точную дату – месяц, число, день недели и даже время, когда это случилось – когда он впервые встретил свою жену. Это случилось восьмого мая, в половине пятого. Бьякуя прекрасно запомнил этот день – он сидел в кафе вместе с хозяином звукозаписывающей студии. Мужчины обсуждали контракт, контракт никак не хотел устроить их обоих. В костюме было невыносимо душно, воротник натер шею, а галстук был сродни удавке. Их тогдашняя встреча так ничем и не кончилась, и из кафе мужчина вышел в самом плохом расположении духа. Вот в этот-то момент в него и врезалась его будущая жена. Первое, что сказала она ему, было: «Простите, мсье, ради бога, простите! Я не хотела сбить вас… Ну, не именно вас, а вообще кого-нибудь сбить». Велосипед лежал чуть поодаль, а хрупкая девица в летнем, нежно-голубом платье комфортно расположилась на собеседнике. Бьякуя до сих пор помнит ощущение маленького хрупкого тела и тоненьких пальчиков, которые сжимали ткань его пиджака. Девица подняла голову… А сам Бьякуя ее потерял. В тот же миг, в ту же секунду. Огромные синие глаза смотрели чуть испуганно. Встрепанные черные волосы касались его щеки. Она была… Полуматериальной, словно призрак из сна. Он смотрел в ее глаза, смотрел, и никак не мог насмотреться. Это была, как это ни банально, любовь с первого взгляда, а точнее – с первого прикосновения. Дальше был обмен номерами телефона, и долгие поездки к ней в город – жила она на окраине Парижа, в то время как сам продюсер мотался по всей Европе, - и звонки, и прогулки по самому Парижу. Бьякуя был счастлив. Он писал песни, писал каждый вечер – стоило только услышать ее голос, как в голове звучала новая мелодия. Его с головой увлекла музыка и любовь, Кучики был самым счастливым человеком на планете. И ему казалось – куда больше? А оказалось, что можно и больше, когда она, украдкой вытирая слезы с глаз, согласилась стать его женой. Бьякуя склонил голову набок, усмехнувшись пролетевшим в мгновение ока воспоминаниям. Да… Как же это было давно. И как же это было прекрасно – любить, любить до сумасшествия, до бреда, до отмены целых концертов, потому что она заболела, и надо мчаться и лечить, сидеть, держать за руку, хотя ей этого совсем не надо… И как же мучительно, мучительно было все это потерять – в одно мгновение. Хисана тяжело заболела на пятый год их брака. Она болела часто и подолгу, и из-за слабого здоровья не могла иметь детей. Ослабленный организм угасал, угасал медленно и неизбежно. В последний – страшно сказать, последний! – год их жизни Бьякуя старался не отлучаться от нее дольше чем на день. Как это называется – перед смертью не надышишься? Наверное… Умерла его жена дома, крепко держа мужа за руку. Даже тогда, в последний миг жизни она улыбалась – нежно, хоть и несколько вымученно, видя полное отчаяние, написанное в серых глазах любимого. Хисана Кучики умерла, оставив безутешного мужа одного, без поддержки. После ее смерти почти две недели мужчина ни с кем не разговаривал. Он потерял смысл жизни, он потерял саму жизнь, потерял свою душу. Он не пил, не кричал, не резал вены и не пытался повеситься – он просто молчал, часами не двигаясь и смотря в одну точку пустыми глазами. Это его молчание было самым страшным, что когда-то видели в своей жизни его родственники и немногочисленные друзья. Он пришел в себя – с трудом, с огромным трудом. Он выкарабкался, встал твердо, ровно. Только, когда выбирался, оставил в могильной яме свое сердце – навсегда. Похоронив его вместе с женой, Кучики Бьякуя навсегда прекратил писать музыку. Это казалось чем-то… недопустимым. Нельзя писать музыку без души, это преступление. А его душа умерла вместе с ней. Кому теперь эта музыка, к чему?.. Кучики Бьякуя железной рукой пресек все попытки жалких ошметков сердца вернуть контроль над телом. Только логика, только железный расчет – ничего личного. Мужчина отчасти понимал, что этим продолжает с поистине ослиным упрямством себя гробить, отрезая все чувства и эмоции. Даже к Рукии, к родной сестре покойной жены, он теперь относился с гораздо большим отчуждением, чем раньше, что поначалу неизменно убивало малышку, а потом она просто привыкла к тому, что у нее нет старшего брата – по крайней мере, нет его любви. Кучики Бьякуя навсегда запретил себе чувствовать и уж тем более любить. Так что, черт подери, произошло в этой треклятой гримерке?.. Он устало вздохнул, забив полностью на жалкие попытки предаться чтению. Строки из книги выветривались быстрее, чем сигаретный дым в открытое окно. Не давало покоя, грызло душу это самое «недоразумение». Надо разобраться. Ренджи. Острое имя обожгло мозг, яркими импульсами промелькнуло перед глазами. Ренджи. Барабанщик, парень. Мужчина. Дикий, неприемлемый, совершенно несобранный и неогранизованный. Тот самый, что громко смеется и треплет по макушке Рукию. Тот самый, что может себе позволить громко смеяться и трепать ее по макушке. Тот самый, что может себе позволить все то, что сам Кучики с таким упорством от себя гонит. Нет смысла скрывать – Бьякуя ему завидовал. Завидовал яростно, отчаянно, до спазмов в горле. Завидовал белой завистью – белой, черной, зеленой, какая разница? Бьякуя отчетливо понимал, что Ренджи – это Ренджи. Дикий парень без царя в голове, свободолюбивый, зверь без рамок и правил. И он, Ренджи, может себе это позволить. А он, правильный и местами нудный Бьякуя, нет. И это жгло, неприятно жгло грудь, заставляя поджимать тонкие губы и относиться к барабанщику с показной презрительностью. Инцидент в гримерке заставил Бьякую потерять самообладание. Проще говоря – он растерялся. Легко растеряться, когда тебя вот так вот целуют – и кто! Собственный барабанщик. Мужчина. Бьякуя устало откинулся на спинку кресла и помассировал виски, которые уже ломило от переизбытка ненужных вопросов. Мужчина… Бьякуя никогда раньше не целовался с мужчиной. Видел, да, и не раз – что ж, в наше время мало кого этим удивишь, уже четверть Европы состоит из гомосексуалистов. Бьякуя относился к ним ровно – не осуждал, но и не одобрял. Его подобное никогда не касалось… До вот этого вот «недоразумения». То, что Ренджи – гей, его несколько удивило. Хотя от Абарая он ожидал всего, что угодно, даже этого. И в принципе, ему было наплевать на ориентацию членов его группы. Было наплевать… До тех пор, пока эта тема не коснулась его самого. И теперь Бьякуя решительно не знал, что ему делать. Тот…«инцидент» не был противен продюсеру. Целоваться Ренджи умел, умел так же хорошо, как и вгонять окружающих в недоумение. Бьякуя весь сегодняшний чертов день упрямо себе внушал: «Мне не понравилось. Мне было… противно. Это неправильно, ненужно, мерзко. Да, именно так – ненужно и мерзко». Внушать-то внушал, вот только прекрасно отдавал себе отчет в фальши собственных слов. Ему не было ни мерзко, ни противно, и одно только осознание данного факта приводило Кучики в состояние, очень напоминающее панику. Бьякуя снова совершенно машинально глянул на часы. Стрелки показывали три часа тридцать две минуты. Мужчина резко поднялся и с изрядным раздражением принялся раскладывать кровать. Диван все еще пустовал, и Бьякуя упорно приказывал себе не думать об этом. Вот только что-то не очень получалось. *** Рукия успела три раза пожалеть о своей, достаточно-таки глупой затее. Но упрямства девушке было не занимать – раз решила, значит, решила. Весь день она старательно дулась на Куросаки – избегала, игнорировала, как девчонка-пятиклассница. И сейчас лежала на достаточно жесткой кровати, укрываясь одеялом с головой, и жалела о подобном. Глупо, как же она себя глупо повела!.. Точно блондинка из анекдота – обиделась, а на что… Сама не знает. От этого «незнания» становилось стыдно. Ичиго посмотрел тогда на нее, как на идиотку – ну и правильно! Накричала на него, а из-за чего? Из-за того, что он ее не… А разве должен был? Ничего он ей не должен! Мало ли, что она там себе нафантазировала! Дура круглая. Брат ее не спал до трех часов – все сидел в кресле, читал, наверное. Рукия видела его сегодня – нервного, дерганного. Если бы ее голова была менее озабочена собственными проблемами, она бы задумалась – все же очень мало существует в природе вещей, которые способны вывести ее брата из душевного равновесия. Но черноволосая головка девушки была забита только чувством собственной обиды и отчасти стыда, так что она полностью списала все на сегодняшний мандраж перед выступлением и на это успокоилась. Наконец-то Кучики-старший погасил свет, устроился на кровати, перестал ворочаться и нервно вздыхать. Надо же – а она и не знала, что ее брат может вздыхать во сне! «О, сколько нам открытий чудных…», - пробормотала девушка, осторожно выбираясь из кровати. Девушка осторожно, на цыпочках прокралась к двери, стараясь не скрипнуть ничем и, упаси Господь, ничего не свалить. Маечка на тонких бретелях болталась на костлявых плечиках, доходила до середины бедра и все время неприлично задиралась, и приходилось ее подтягивать, чтобы она не открывала супер-короткие шортики с выцветшими бантиками. Рукия чувствовала себя круглой дурой. Ох, плохая идея, ох плохая… Девушка осторожно выбралась из номера, прикрыв за собой дверь. Лампы не горели – видимо, на ночь их отключали, для экономии энергии. Рукия остановилась в нерешительности, нервно теребя подол дурацкой маечки. Мозг отчаянно сигнализировал, умоляя никуда не ходить и вернуться в номер, под надежное крыло брата и одеяла. Рукия вздохнула – нет, не пойдет. Она решила извиниться – значит, она извинится. И плевать, что сейчас половина четвертого утра! Девушка и под страхом смертной казни не призналась бы, что до утра подождать было бы просто немыслимо долго. Рукия осторожно выдохнула и толкнула дверь соседнего номера, где расположились братья Широсаки-Куросаки. В номере было темно и тихо – ну, еще бы. Бардесса тихонечко прикрыла за собой дверь, изо всех сил стараясь ничем не грохнуть. Чуть не споткнулась о брошенные возле двери тяжелые ботинки и едва сдержала рвущиеся с языка проклятия – а вот если бы она сейчас упала?! Да… Девушка на цыпочках прокралась в комнату и замерла в нерешительности. Две кровати – абсолютно идентичных. Одежда аккуратно убрана в шкаф, и даже спали братья одинаково – с головой укрывшись одеялами! Кучики прикусила губку, напряженно переводя взгляд с одного брата на второго. И она была совершенно не уверена, где какой именно брат спит. Мозг окончательно капитулировал, решив удалиться и оставить спятившую хозяйку наедине со своими бредовыми идеями. Рукия еще с полминутки помялась и решительно двинулась в сторону левой кровати. Девушка мягко присела на краешек кровати. Та чуть скрипнула, и этот скрип показался в ночной тишине просто духовым оркестром. Лежащий на кровати парень – девушка так и не удостоверилась полностью, что это Ичиго, - недовольно заворчал, ворочаясь и еще сильнее натягивая на себя одеяло. Рукия вздохнула тихонько – ну, и что теперь прикажете делать? Что делать дальше, брюнетка совершенно не представляла. Ну, пришла она. Зачем пришла? Извиняться? Ага, в три часа ночи. Ну и дура… Братья спят, спят крепко – кто услышит ее вообще? Рукия отчетливо улавливала дебилизм сложившейся ситуации. И в то же время отчаянно не хотелось себе признаваться – пришла просто так, потому что захотелось. Вот ничего ей не хотелось уже долгие годы, ничего так сильно не было нужно – а теперь вот захотелось. Приспичило так, что сразу ясно – не увидит, не придет – и все. Умрет, пропадет. И нельзя было ждать эти дурацкие несколько часов до утра, ну, никак нельзя. Если она и минутки-то подождать не сможет, то как же она сможет вытерпеть эти ужасные несколько часов?! Рукия чуть поерзала на краешке дивана. Тот заурчал – тихонько-тихонько, словно понимал, что нельзя шуметь. А что, если браться проснутся? И увидят ее здесь, в этой дурацкой тоненькой маечке, да еще и в этих шортиках с бантиками! Как же глупо получится… Кучики осторожно положила руку на одеяло – туда, где теоретически находилось плечо Ичиго. Теоретически Ичиго. Парень – Ичиго или его брат – признаков жизни не подавал, и девушка осмелела еще немного. Она повела ладошкой вниз, по теплому одеялу – по руке, чувствуя тепло мужского тела. Именно – мужского тела. «Господи, что я делаю…», - прыгали у нее в голове мысли. Жесткий матрас все никак не хотел оставить девушку в покое – приходилось постоянно ерзать, чтобы не соскользнуть с его жесткой и гладкой, как клеенка, обивки. И кто делает такие матрасы? Садисты? И как, собственно, на нем спать?! За спиной у девушки совершенно непозволительно громко тикнули часы. Тикнули и замерли, заставив девушку подпрыгнуть на месте. Подлый матрас этой оплошности ей не простил и удачно отомстил – зазевавшаяся в буквальном смысле Рукия, так тщательно скрывавшая свое здесь присутствие, с грохотом и вырвавшимся непристойным ругательством свалилась на пол, раскинув в стороны худые ноги и пребольно треснувшись коленкой о подлокотник гадской кровати. Раздался отборный мат, скрип вредоносной кровати. Вспыхнул свет, с непривычки резанувший по глазам. - Скрииип! – сказал матрас, когда с него кто-то встал. - Б***ь! – сказала прикрывшая глаза рукой девушка. - Рукия? – заспанно сказал металлический голос Широсаки Хичиго, возвышающегося над ней, как Родосский Колосс. Рукия, щурясь на противный после мягкой полутьмы свет, задрала голову. Хичиго – встрепанный, сонный, с синими тенями под глазами - стоял, придерживая рукой синие трусы в ярко-фиолетовый горошек, и таращился на девушку. Картина маслом, блин! Кучики мгновенно почувствовала, как щеки наливаются краской – черт… Вот принесло же тебя сюда, дура! Рукия глухо застонала и опустила голову, чувствуя жуткий стыд. Что теперь скажет брат, было даже подумать страшно. - Я даже не хочу спрашивать, что ты тут забыла, - прокомментировал Хичиго, уже стряхнув сон и вернувшись в состояние язвы и огромной занозы пониже поясницы, - Хотя могу попробовать отгадать. Ты перепутала двери? Или сюда заполз любимый хомяк твоего брата? Ах, да, у него же нет хомяка… Тогда твой хомяк? Рукия испепелила белого шута взглядом и встала, кряхтя и потирая поясницу. Широсаки насмешливо хмыкнул и скрестил руки на груди. Синие труселя парня тут же предательски поползли вниз, не держась на худых жилистых бедрах. Рукия заверещала, старательно краснея, как и положено девице из приличной семьи. И плевать, что она временами переодевается в мальчика!.. Хичиго рывком подтянул трусы, зашипев на девушку и едва сдерживая жгучее желание заткнуть ей рот. - Кучики, твою мать!.. – Поздно. - Ммм… Какого черта?.. Рукия широко распахнула глаза и уставилась на ворочающуюся груду одеяла на соседней кровати. Одеяло нехотя распуталось, и на кровати сел недовольный, сонный и встрепанный Ичиго, щурясь на яркий свет. Кучики мысленно еще раз от души выматерилась. Черт… Только она может прокрасться ночью в комнату парня, перепутать его с его братом-близнецом, а потом еще и разбудить их обоих! И как теперь ему все это объяснить? Объясняться она почему-то считала нужным только с Ичиго, а Широсаки может и без объяснений обойтись. - Рукия?! – удивлению рыжего не было предела, когда он продрал, наконец, глаза. Рукия живописно замерла, уставившись на парня во все глаза, будто не она, а он пробрался в ее комнату. Дурацкая маечка неприлично съехала с плеча, открывая тонкие кости и белую, неприлично-гладкую кожу. Шортики с дурацкими бантиками полностью девушку добивали. Куросаки порывисто встал, чудом не потеряв равновесие. Рукия чуть было не заверещала повторно – на втором брате были только белые спортивные трусы, весьма низко посаженные на бедрах. Ичиго быстро понял причину смущения девушки и, чуть покраснев, порывисто сорвал с кровати одеяло, обернув его кое-как вокруг бедер. Матрас мстительно скрипнул, и Рукия мысленно сделала заметку сжечь его. Да, именно так – попросить разрешения у Ичимару и сжечь нахрен эту скрипучую падлу! Ичиго, справившись с природным смущением, окинул брюнетку взглядом. Хичиго стоял, еле сдерживая смех. Вообще ситуация была такая… Двусторонняя, что ли. С одной стороны, хотелось просто придушить эту мелкую заразу за то, что она разбудила его так рано. А с другой стороны – это же так угарно! Посмотрим, как ты сейчас отбрехаешься, Кучики… - Рукия, что ты здесь делаешь? – Ичиго явно пытался совладать с изумлением в голосе. Сонные мозги ну никак не хотели дать хотя бы одном более или менее логичное объяснение, какого черта забыла здесь эта девчонка почти… Твою мать, почти в четыре часа утра! «Признайся, ты ведь хотел ее увидеть», - ерничал внутренний голос, - «Да еще и ночью, в своей спальне…». «Это наша с братом общая спальня», - отрезал Куросаки, пристально глядя на мило покрасневшую девушку. Тоненькая серая маечка с дебильным и довольно уродливым кроликом служило ей фактически мини-платьем, скрывая тоненькую фигурку – только руки торчали да острые коленки. Так, не смотреть на коленки!.. - Я… - замялась девушка, нервно теребя подол своей маечки, - Я тут… Такое дело… Широсаки прищурил свои наглые глаза, и старший брат кинул на него недовольный взгляд. Похоже, не ему одному тут нравится присутствие этой девушки ночью в их спальне… - Я… пряталась, - выдала наконец Кучики. Теперь Ичиго, совершенно отупевший за ночь, перестал вообще вникать в сложившуюся ситуацию. Мозг отчаянно хотел спать, а нижней части тела становилось жарко под теплым одеялом. Вот же… Черт… - От кого… пряталась? – тупо переспросил Ичиго, еле поборов зевок. Девушка пожала плечами, быстро обшаривая глазами комнату. Наткнулась взглядом на младшего брата, которого веселила вся эта бурда, и улыбнулась. Она пожала плечами и буднично указала подбородком на Широсаки: - От него. - Что? – одновременно выдали оба брата. - Ты е*нулась? – поинтересовался младший. - Он что, к тебе приставал? – вскинулся старший. - Ага, - подтвердила Кучики как нечто само собой разумеющееся. Ичиго нахмурился, переводя взгляд с совершенно спокойной девушки на предельно возмущенного Хичиго. Блондин еще раз, в доказательство своего предельного возмущения, поддернул трусы. Рукия тут же мелко закивала – мол, вот видишь. Ичиго тяжело вздохнул. Видимо, не тому человеку он морду набил… - Да она врет! – пропищал Хичиго, уже задницей чувствуя надвигающийся пиздец. – Нет, ну это же просто нелогично! Она пряталась от меня – где, в моей же спальне?! И с какого хера я стал бы к ней приставать?! Она… она не в моем вкусе! Совершенно! Рукия, оскорбленная в лучших чувствах, решила, что если начала врать, ей никто не может запретить врать и дальше. Ну, и она принялась самозабвенно и вдохновенно возводить напраслину на готового ее убить солиста. - Я шла по коридору, - начала она, даже чуть привстав на цыпочки, - И увидела Хичиго. Он, наверное, был немного пьян… - Отлично, - перебил ее мрачный Широсаки, - теперь я не только педофил-насильник, но еще и алкоголик! Что дальше? Убийца? Некрофил?? Рукия не обратила на него никакого внимания, продолжая вещать что-то о явно нездоровом поведении младшего из братьев. Ичиго слушал ее с довольно мученическим выражением лица. Устало так слушал, совершенно не вникая в суть ее слов. Его брат свинья – так он это понял уже давно, еще классе в первом, наверное. Сейчас четыре часа утра, и он безумно хочет спать – да, это вот важно. Рукия ночью пришла в его спальню – ну, допустим, даже спасаясь от вдруг воспылавшего нечеловеческим желанием Хичиго. Но ведь пришла. К нему. В спальню. Ночью. Усталый и сонный мозг Ичиго окончательно коротнул, отказываясь строить какие либо логические цепочки. - Так, - увесисто припечатал он, тяжелым взглядом окинув чуть ли не дерущуюся парочку. Парочка тут же притихла, настороженно глядя на такое зловещее видение, как не выспавшийся и мрачный Куросаки с одеялом вокруг бедер, аки римский император. Ичиго удовлетворился полученной реакцией и продолжил: - Ты, - кивок на Рукию, - в номер, под крылышко старшего брата. И под моим конвоем лично, чтобы никто больше не приставал. А ты, - убийственный взгляд на притихшего младшего брата, - живо в кровать, я с тобой позже поговорю. Вопросы есть? Никак нет. Рукия тихонечко кивнула и мышкой шмыгнула в коридор, прикрывая за собой дверь. Черт подери… Вот уж попала, так попала. А если Ичиго из вредности сейчас поднимет брата? Девушка поежилась… Да уж, радужная перспективка… - Ну? – спросил Куросаки, устало привалившись спиной к двери в свой номер. Ичиго успел набросить майку с каким-то принтом и тканевые шорты, оставив одеяло в комнате. Рукия сосредоточенно изучала паркет и собственные ступни. Куросаки чувствовал, как начинает раздражаться. - Ну? – повторил он, уже с большим нажимом. Рукия дернула плечом. Ичиго раздраженно закатил глаза и повторил медленно, отделяя каждое слово: - Рукия. Что. Ты забыла. В моей. Спальне. Ночью?! Видимо, получилось слишком громко. Девушка подняла на него испуганный взгляд, вжав голову в плечи. Ичиго покаянно подумал, что не стоило так давить. Но эта мысль тут же была вытеснена потоком раздражения. Рукия. Чертова Рукия, которую он увидел, стоящую возле изголовья кровати. Кровати брата, мать его за ногу. Кровати его младшего брата. Черт… Непонятно почему, но было бы в сто раз легче, если бы он ее увидел у своей кровати. - Ты приходила к Хичиго? – спросил гитарист, пытаясь заглянуть в еле различимые в темноте глаза. Рукия молчала. - Рукия, - Ичиго чувствовал, как выходит из себя. Положив теплую сухую ладонь на узкое плечико девушки, он чуть сжал руку, заставляя посмотреть на себя. И повторил, хмурясь и чуть ли не давясь злыми словами: - Зачем ты приходила ко мне в спальню? Рукия дернула плечом и пробурчала, изо всех сил отводя взгляд и чуть краснея: - Зачем, зачем… Сам виноват! Мозг Ичиго дал сбой, наверное, раз сотый за этот вечер. Стоп-стоп-стоп. Он виноват? Ну ни фига себе… Это еще что за новости?! - В чем это я виноват? Рукия! Девушке, видимо, все это надоело. Рукия скинула с плеча широкую жилистую ладонь Ичиго и, быстро развернувшись, взялась за ручку двери своего номера. Сейчас уйдет, понял Ичиго. Просто так. Уйдет. И стало так… противно. Показалось – если уйдет сейчас, без объяснений, то тогда точно, приходила к Хичиго. А почему-то так не хотелось, впервые так не хотелось, чтобы эта брюнетка ночью приходила к его брату. Рукия, которая уже открыла дверь, замерла на пороге. Не обернулась на привалившегося к двери Ичиго – только негромко, чтобы не разбудить брата, бросила в сторону: - А к кому я, по-твоему, пришла?.. Куросаки только беспомощно проводил взглядом закрывшуюся дверь. Постоял немного в коридоре, тщетно пытаясь разобраться, что же за пиздец творится у него в голове и в сердце. А потом плюнул на это столь неблагородное занятие и отправился дальше – досыпать оставшийся огрызок утра. *** Орихиме воровато огляделась. Да… Вот уж принесло же ее. Главное – чтобы никто не заметил, чтобы никто… Никаких свидетелей. Никто не должен видеть ее здесь, посреди ночи. Сердце сделало кульбит. Вот, ну ничего не могла девушка с собой поделать. Она корила себя, говорила, что так нельзя, даже пробовала по рукам бить – но все равно… Это повторялось неделя за неделей. Орихиме уже не раз говорила себе, что это, как-никак, преступление. Но почему-то это совершенно не останавливало девушку. Она снова огляделась, прислушиваясь к каждому шороху. Скрипнула дверца холодильника, в ней отразился тусклый неоновый свет лампы. Итак… Она на кухне отеля. А если быть точным, то перед открытым холодильником и с куском торта в руке. Орихиме быстро заработала челюстями, заглушая чудным вкусом тортика муки своей кристально чистой совести. Девушка никогда, никогда-никогда ничего не крала. Но тут уж ничего не поделаешь – был у нее такое пристрастие, есть по ночам. И ладно бы яблоко или салатик, так нет! Тортик, кусок колбасы, булочку, огурец с джемом – в ход шло все. Один раз, когда она ночевала у Исиды, тот застал ее перед холодильником с наколотой на вилку котлетой и банкой сгущенки в руке. Урю до сих пор снисходительно посмеивался, вспоминая тот эпизод и забавную мордашку Иное. Девушка облизнула губы и поудобнее устроилась у холодильника, извлекая оттуда банку соленых огурчиков. После воздушного торта самое то, гарантировано! То, что у Иное несколько извращенный вкус, все ее друзья и родственники уяснили уже давно. Первым это осознал Исида, после того как вежливо отхлебнул сваренный заботливой хозяюшкой супчик. Укрепился он в этом только после поставленного врачами в местной инфекции диагноза. Орихиме схрумкала первый огурец, и на ее мордашке расплылось мечтательное выражение лица. Ну, что может быть лучше? Деньги она положила в кассу бара – там должно хватить, и с лихвой. Значит, ее совесть чиста. А кто сюда вообще может зайти в такое-то время? Все уже спят… - Кхм. – За ее спиной раздалось вежливое покашливание. Иное, девушка весьма впечатлительная, быстро припомнила подобный эпизод в одном когда-то просмотренном ужастике. И, как и положено по законам жанра, слабо вскрикнула и выронила на пол банку с огурцами. Орихиме стремительно обернулась. От ее впечатлительного сердца мгновенно отлегло – на пороге кухни замер Улькиорра Шиффер. Парень смотрел безразлично, спокойно, переводя взгляд с открытого холодильника на перепуганную моську девушки и обратно. Из одежды на нем были только черные брюки и простая белая рубашка на выпуск, кое-как застегнутая на три, а то и всего лишь две пуговицы. - Приятного аппетита, - на полном серьезе выдал Шиффер, проходя вперед. – Только вот не поздно ли? Почему вы не спите? Или опустошать стратегические запасы пищи гостиницы намного интереснее, чем тратить время на сон? Орихиме отчаянно покраснела и присела на корточки, поднимая банку с пола и собирая в нее рассыпавшиеся огурцы. Уши ее пылали, как и щеки. Стыд-то какой… Господи, какой стыд! Что он теперь о ней подумает!.. В поле зрения девушки появилась холеная бледная рука с черными ногтями. Орихиме тут же вскинулась – Улькиорра присел напротив нее, держа в руке огурец. Девушка еле сдержала улыбку – с таким серьезным выражением лица он смотрел на этот несчастный овощ, как будто от него зависела, по меньшей мере, жизнь всего человечества. - А почему… Вы не спите? – поборов смущение, спросила девушка, поднимаясь на ноги и прижимая банку с огурцами к груди. Улькиорра пожал плечами, тоже поднимаясь и протягивая ей огурец. - Не спится, - ответил он, глядя куда-то в сторону, - Увидел в кухне свет, решил проверить, все ли хорошо. Не залезли ли воры. Орихиме слабо пискнула, снова заливаясь краской. Как стыдно-то! - Я… - выдавила девушка, чувствуя, что краснеет еще больше, - Я… Не… Это не то… Улькиорра мазнул по ней равнодушным взглядом. Ему-то какое дело, то или не то. Ну, захотел человек поесть – так это его дело. И его личное дело, когда ему нужно есть. Захотела эта странная женщина поесть в три часа ночи – да пожалуйста, ему-то что за дело. Пускай себе ест… Главное, чтобы несварение не заработала – от огурцов-то, да после торта… Улькиорра снова вздохнул, а потом медленно протянул руку к ее лицу. Орихиме выдохнула и замерла, испуганно таращась на парня. Тот в неоновом свете ламп казался еще более бледным, чем в жизни – совсем как в том фильме ужасов, просмотренном когда-то давно вместе с Исидой. Шиффер дотронулся холодными пальцами до уголка губ девушки, провел по подбородку, задумчиво, словно изучая что-то. Иное слабо пискнула. Улькиорра отдернул руку и снизошел до разъяснения: - Крошки. От торта, - пояснил он, сунув руки в карманы джинс. Орихиме растерянно кивнула, крепче прижимая к себе банку с огурцами. Молчание, немного неловкое, накрыло обоих. «Что сказать? Что сказать??», - мучительно раздумывала Иное, глядя на безразличное лицо Шиффера, - «Он же сейчас уйдет!». И выдала, снова краснея: - А вы… Не хотите? И протянула ему злополучную банку. Шиффер посмотрел на нее – на банку – со слабым таким интересом, а потом перевел взгляд на Иное. Рыжая женщина стояла с этой дурацкой банкой в руках, и выглядела она так… Трогательно, что ли? «Любовь к кошкам – зло», - мельком подумал Улькиорра, принимая из рук Орихиме презент. - Спокойной ночи, - серьезно кивнул он и двинул к выходу, стараясь не задаваться вопросом, на кой ляд ему банка огурцов и что он будет с ней делать. Скормит Гриммджоу? Сам Улькиорра огурцы на дух не переносил и ни за что бы не взял, если бы… «Если бы их тебе предложила не она», - закончил Шиффер, уже лежа на кровати и в задумчивости взирая на поблескивающую стеклянным боком треклятую банку.