Я не унижусь пред тобою...

Если мы владеем многим, То и многого лишиться можно. Если мы владеем малым, Многого лишиться невозможно.

      Я смотрела ему вслед, не понимая, какие чувства терзают мою душу. Серый сидел, сжимая в руках баранку, и смотрел перед собой. Я видела, с каким трудом он повернул ключ зажигания, как сильно были стиснуты его зубы: он чувствовал себя предателем, бросая здесь Пашку, но и как все люди, когда приходит опасность, большинство бегут, поджав хвосты. Возможно, если бы в данный момент я не сидела с ним рядом, он, не задумываясь, пошел бы с Пашей, но нарушать приказ не осмеливался. Он, потянувшись к магнитоле, включил на полную мощность музыку. Я поморщилась, но промолчала. Музыка выражает то, что мы не можем сказать, и то, о чем невозможно молчать. Потому что, когда нам бывает плохо, мы утопаем в этих словах, которые передают наши чувства.       Я отвернулась к окну. В голове метались мысли: «Свобода!». Я увижу своих маму и папу. Как они обрадуются, когда я вернусь домой. Я так соскучилась по своей комнате, которая обклеена разными постерами, подушке, под которой спрятан ежедневник, за который я так желала сесть и поделиться мыслями - написать, выплеснуть все, что накопилось во мне. Я уверена, те записи, сделанные до встречи с Пашей, писала маленькая девочка, которая жила в добром светлом мирке, где нет насилия и зла. Сейчас же я изменилась, я поменяла взгляды на жизнь, я стала другой…       Машина подъехала к той самой гостинице, где мы останавливались. Я потянулась к ручке. Серый продолжал сидеть за рулем. Я стояла, глядя на него через лобовое стекло. Неужели он сейчас уедет? Парень, взглянув на меня, заглушил мотор и вышел из машины. Молча заходя в здание, я следовала за ним. Распахнув дверь, он сел на кресло, закурив сигарету, и принялся барабанить пальцами по деревянному подлокотнику. Я, бросив на него взгляд, пошла в другую комнату. Волнуется. Интересно, надолго его хватит? Может, убежит? Вернется ли Паша? Посмотрев в огромное окно, за которым горел ночной город, я прислонилась к нему лбом, чувствуя холод на коже. В душе шевелился какой-то странный червячок. Наверное, я уже переживаю о том, как вернусь домой, увижу родных. Деньги мне его не нужны. То, что он со мной сделал… я не нуждаюсь в его грязных, кровавых деньгах. Простояв так какое-то время, я вышла к Серому, который уже принялся шагами мерить комнату. Я, склонив голову набок, продолжала за ним наблюдать. — Почему ты ему не поможешь? — Потому что я должен как пес сторожить тебя. — Он выдохнул облачко дыма, даже не взглянув в мою сторону. — А может, ты просто струсил? — Еще слово, и завтра ты отправишься домой в целлофановом пакете с сорока миллионами, — рыкнул он. — Он хочет взорвать этот банкет?       В ответ мне было молчание. Он продолжал мерить комнату нервными шагами. — Думаю, если бы ты не был трусом, ты бы мог меня оставить здесь, а сам помочь ему. — А ты бы с радостью сбежала. Вот только мы тебя даже из-под земли достанем… — Тогда я вообще не понимаю, в чем проблема, — фыркнула я. — А чего это ты так за него переживаешь? — Он остановился, сверля меня взглядом. — Тебе не все равно?       Я, закатив глаза, вышла. И правда, чего это я начала этот разговор. Если Паша не вернется, для меня же будет лучше.       Я упала на кровать. В комнате была темнота. Закрыв глаза, я попыталась заснуть, чтобы поскорее проснуться. Когда ложишься спать, хорошо бы иметь функцию "ни о чём не думать". Я ворочалась с одного бока на другой. Сколько прошло времени? Двадцать минут? Час? Я все никак не могла заснуть, перед глазами всплывал образ Паши: его глаза, его прощальный поцелуй… Я вскочила с кровати. Подойдя к окну, распахнула его, вдыхая полной грудью прохладный воздух. Почему я думаю о нем? Паника сковала мое сознание, страх охватил тело, не позволяя пошевелить даже пальцем. Стало так больно и обидно. Я сижу и думаю о хорошем, о плохом. Мне не хочется в этот момент быть одной, мне страшно.       Я, вздрогнув, выбегаю туда, где должен быть Серый. Он сидит на полу, оперевшись спиной о стену, и смотрит в потолок, при моем появлении бросает мимолетный взгляд. — Чего не спишь? — Паша еще не вернулся? — А ты его где-то видишь? — Он вскинул руки. — Паша! Паша, выходи, хватит прятаться!       Я смотрела на него, выпучив глаза. Его голос был каким-то сиплым. — Нет его, нет! — закричал он. — Проваливай спать. Бесишь, сука! — рыкнул он, сделав глоток из бутылки.       Он пьян. Я попятилась назад, лучше с ним не связываться. Значит, Паша не вернулся, и пьянство его друга говорит, что прошло уже немало времени, а он все еще не вернулся. Теперь шансов на то, что он не вернется, стало больше, но почему на душе так плохо? Почему я не радуюсь? Я присела на подоконник, обхватив свои ноги, и уткнулась в колени. «Где же ты, Паша?»       Медленный рассвет будил спящий город, а я продолжала сидеть на окне. Мышцы затекли от неподвижной неудобной позы. Я так и не смогла заснуть, в голове пролетали картинки моей жалкой, никчемной жизни. Протерев глаза, я отправилась в ванную. Приняв пенную, расслабляющую ванну, я, еле шевелясь, заглянула в комнату, в которой гремел посудой Серый. По его опухшим глазам и неприятному запаху перегара можно понять, что глаза он, как и я, сегодня не закрывал. — Доброе утро, — буркнула я.       В ответ, как и ожидалось, мне было молчание. Устроившись за столом, я принялась уплетать свежие булочки. Он, включив телевизор, принялся листать каналы, пока не остановился на местном канале новостей. «…подозреваемых пока нет, местные власти уже начали расследование…»       Серый, вскочив с дивана, взял телефон и принялся набирать номер. В ответ раздался голос девушки «Абонент временно…». Телефон полетел в стенку, разбиваясь вдребезги. — Да ебаный в рот! Где же ты, сучонок? — выругался он.       Я посмотрела на экран телевизора, где показывали тот самый загородный коттедж, в котором мы были вчера. Только сейчас его было совершенно не узнать. Пожарные, спасатели, медслужба, местные органы — все толпились возле груды разваленных, обгорелых обломков, когда-то бывшие двухэтажным коттеджем. — А Паша… — Заткнись, сучка! Он не может, — Серый запустил пятерню в волосы, — не может, он жив… — Парень лепетал что-то себе под нос, в его глазах стояло отчаяние.       Я, проглотив комок в горле, вышла, не доев булочку, аппетит вдруг пропал, и настроение жутко испортилось. Зайдя в комнату, я легла спать. Паша вернется, это же Паша… Вот сейчас усну, а, когда проснусь, он уже вернется. Бессонная ночь дала о себе знать, и стоило моей голове коснуться подушки, как я провалилась в сон.       Когда я открыла глаза, за окном уже вечерело. Я недоверчиво посмотрела за окно и, спустив ноги и размяв шею, пошла к Серому, уже представляя, как распахну дверь и увижу самодовольную рожу Паши. Но, распахнув дверь, увидела одиноко сидящего Серого. Его глаза были красными, на лице была еле заметная щетина, волосы находились в «творческом беспорядке». — Выспалась, спящая красавица? – ухмыльнулся он, осмотрев меня брезгливо.       Шутит. Настроение вроде хорошее, значит, Пашка дал о себе знать. — Собирайся, мы уезжаем, — сказал он, со вздохом поднимаясь со своего места.       Я, кивнув, пошла за ним, потому что брать мне было нечего. Сев в машину, он закурил. Я всю дорогу смотрела в окно, когда Серый решил заговорить. — Ты уже придумала, куда денешь такую сумму денег? — Что? — прохрипела я, повернув к нему голову. — Ну, двадцать миллионов — немаленькая сумма. Вот я поеду, наверное, в Европу… — Подожди… подожди. А Паша? Он что… Что… — Я не могла закончить предложение, мой язык никак не хотел его заканчивать.       Глаза начало щипать, дыхание участилось, я отвернулась к окну, чтобы не смотреть на Серого. — Там что-то пошло не так… Больше половины людей выжило, хотя здание взорвано, а это значит только одно…       По моей щеке непроизвольно покатилась слеза. Быстро смахнув ее, я прикрыла глаза. — Сама подумай, он бы уже вернулся… или хотя бы дал знак. Он звонил мне, говорил, что поставил детонатор, и через пять минут все взлетит на воздух… Только вот здание взлетело на воздух, и вместе с ним потерялась связь с Пашей.       Он надавил на газ. Деревья сливались в одно зеленное пятно. Может, из-за скорости, может, из-за слез, что стояли на глазах, я не видела, что проносилось за окном. Закрыв глаза, я с улыбкой прошептала: — Я не унижусь пред тобой, мой Павел. Уже никогда…