Голодные игры: Возвращение

Когда меня приводят в комнату, то оказывается, что моя лодыжка (а то и голень!) немного опухла: это чувствовалось по тому, как трудно стало ходить. Снимаю левую туфлю и швыряю её непонятно куда. Всё равно больше не понадобится. Сейчас сяду где-нибудь и таки взгляну на свою ранку. Наступать на правую ногу больно, потому прыгаю на левой ноге до кресла, обитого чем-то нестерпимо мягким и белым. Неохота марать такую дорогую вещь своей кровью, поэтому я опускаюсь на пол и изучаю-таки свою «рану». Оказалось, что я содрала кожицу на щиколотке, а всё около неё опухло. Интересно, а если будет заражение крови? Входят мои родные. Бабушка сразу же садится рядом со мной на пол и начинает ощупывать мою ссадину. Хоть и больно, но я пытаюсь особо не показывать этого. Это ещё больше расстроит и меня, и маму, и бабушку. - Бедная моя... Дарра, Даррушка... – мама садится рядом со мной и крепко-крепко целует в щёчку, прижимаясь к моему плечу. Она плачет, украдкой смахивая слёзы со своих глаз, старается скрыть горе, мягко улыбается и гладит меня по длинным волосам. Кого ты обманываешь, мама? Перевожу взгляд на бабушку. Та тоже плачет, видя мою ранку. Подзываю её к себе и нежно обнимаю. Она начинает потихоньку напутствовать меня в духе «не связывайся с профи, на тренировках старайся изучать флору и фауну, чтобы не остаться голодной, особо никому не доверяй» и тому подобное. - А... а где дедушка? – интересуюсь я. Если с ним всё хорошо, то он бы обязательно пришёл. Потому меня охватывает беспокойство. - Его посадили в карцер, - сквозь слёзы сообщает мама. – Поговаривают о том, чтобы казнить его. - Казнить?! – вскрикиваю я. Как же так? Зачем, ну вот зачем он травит себя этим пойлом, толкающим на ужасные и глупые поступки, чреватые последствиями?! Теперь он умрёт на глазах всего Капитолия. Не замечаю, как сама начинаю плакать. Сначала Лидия, потом дедушка... А дальше, наверное, я. Внезапно мама прерывающимся голосом громко шепчет: - Одну вещь... ты можешь взять из дистрикта одну вещь... пускай это будет ленточка, что вплетена в твои волосы! Я киваю, хотя у меня возникает масса вопросов по этому поводу. Зачем символ маминой и папиной любви должен купаться в моей крови, когда я умру на Голодных Играх от рук каких-нибудь профи? Я не понимаю этого... Почему именно эта вещь? Ведь мама ей так дорожит, этой лентой, как единственным подарком отца, который исчез. - Время! – заявляет миротворец. Мы напоследок крепко-крепко друг друга обнимаем, и самые дорогие люди уходят от меня, и, кажется, навсегда. Я закрываю глаза. Всё. Если у меня был шанс продержаться хотя бы три дня, то с больной ногой я и дня не выдержу. Остаётся надеяться, что в Капитолии что-нибудь сделают хотя бы для того, чтоб была потеха для капитолийцев на Битве у Рога. Слышу, как открывается дверь. - Дар! – Мира подбегает ко мне, поднимает с пола и, невзирая на сопротивление с моей стороны, сажает в кресло. – Не сиди на полу, а то простудишься. - А какая разница? – интересуюсь я, открыв глаза и вглядываясь в её веснушки. Крупные, как кончики солнечных лучиков. – И да, я не сидела на кресле из-за пораненной ноги. - И то верно... – замечает моя добрая подружка и вертит на указательном пальце прядь пламенных волос. - Ладно, Дар, давай не будем о грустном? – вмешивается Каэли. Отчасти она права, но как тут не говорить о грустном? Киваю. Ведь больше ни на что не способна. Ни кричать, ни плакать. И в душе ничего нет. - Мы тут это... – отчего-то мнётся моя мягкая подруга с короткими волосами и вытаскивает из кармана своего платья кулёк с печеньем. - В общем, - огненно-рыжая же наклоняется к моему уху и нежно шепчет: - Я украла его для тебя у местных пекарей. Услышав это, я обмираю. Как?! Она своровала такую дорогую сладость, и всё ради меня? - Ты не должна была это делать! – от волнения голос срывается на крик. – Что теперь с тобой будет?! – даже вскакиваю с кресла и гляжу на неё снизу вверх. – Ты подумала о том, что будет, если пекари узнают? Так я злилась только на деда, когда он приходил домой пьяным посреди рабочей недели и терроризировал бабушку, выклянчивая последние гроши на жуткое пойло, которым он травится. - Они знают, - отрезает Каэли и кладёт руку мне на плечо. Это действует успокаивающе, и я замолкаю. – И, кажется, были даже не против. Во всяком случае, их сыновья не возражали. - Сыновья?.. – не понимаю, о чём или о ком речь. В нашем городе я не знавала пекарей, у которых много сыновей. - Ну, они мои друзья, - с упрёком произносит Мира и заставляет меня сесть обратно. Делаю вид, что поняла, хотя на деле мне ничего не понятно. Вот абсолютно ничего. Впрочем, у рыжика такое большое количество знакомых, что даже удивляться этому не приходится. Вторая же моя подружка подходит и, кладя на мои ноги кулёк с печеньем, мягко пожимает мне руку. По-лисьи рыжая девушка же целует меня в щёчку и улыбается, подносит к своим губам три средних пальца левой руки и протягивает их в мою сторону. - Ты обязательно победишь, - говорит она, глядя на меня ярко-зелёными глазами. - Я не хочу побеждать, - внезапно выдаю я. – Не хочу идти по тёплым трупам тех, кого ждали дома... Не хочу обагрять свои руки чужой кровью. Не хочу! И не нужно этих древних символов, я не заслужила... Не заслужила! Да, я знаю, что глупо себя веду. Ну, не могу я перешагнуть через себя! Я в жизни никого не убивала! Да я даже мясо резать не умею, что уж говорить о другом? - Гм... – только и отвечает на это Каэли. Я сама пребываю в прострации от высказанной мной тирады. Кулёк так и лежит на моих дрожащих коленях. - Время! – кричит миротворец за дверью. Подруги с жалостью смотрят на меня, Мира даже утирает случайную каплю на веснушчатой щеке. Наконец, они уходят. Их приход меня немного успокоил. С Мирой и Каэли нельзя долго пребывать в плохом настроении. Они обе такие... солнечные... Обе работают на одной фабрике, обе не попали на Игры. Иногда они бывают до того похожи, что даже возникает мысль о том, что они сёстры. Смотрю на печенье. Оно покрыто узорчатой шоколадной глазурью и, должно быть, стоит очень дорого. До того дорого, что, возможно, ценой станет жизнь вора. И я снова ничего не смогу сделать. Но, наверное, раз Мира так сказала, то, значит, всё и вправду хорошо. Ладно, съем их потом, когда захочу есть. Заходит Эллис. Меньше всего я ожидала, что придёт именно она. Конечно, у нас с ней были достаточно хорошие отношения, но всё же не настолько, чтобы она приходила прощаться со мной. - Дарра, мне так жаль... – она достаёт из кармана какой-то тюбик и подходит поближе. – Я видела, что ты поранила ногу, потому принесла мазь, которая если не поможет вмиг всё вылечить, то хотя бы обеззаразит, обезболит и немножко остановит кровь. Спасибо вам, Эллис. Честное человеческое спасибо. У нас дома отродясь не бывало обезболивающего, разве что зелёнка, но она только увеличивала боль. Интересно, а откуда у неё такое средство? Она опускается около моей травмированной ноги, кладёт её на своё колено, выдавливает около ранки немного бурой и пахнущей полынью мази и аккуратными движениями размазывает лекарство по всей ранке, включая припухлость вокруг. - Спасибо вам, Эллис, - говорю я уже вслух. К счастью, мазь начала действовать на удивление быстро, и вскоре боль покидает ногу. - Это тебе спасибо, Дарра. Ты плетёшь чудесные корзины. Надеюсь, что тебе это поможет на Играх, - мадам Эллис, вы что, издеваетесь?! Чем может мне помочь это практически бесполезное умение? И это глупо, я согласна тоже. Она просто хочет успокоить меня, вот и пытается хоть как-то подбодрить. Но почему-то выходит не очень, если честно. Продолжаю благоразумно молчать до тех пор, пока она не заканчивает растирать ногу. - А откуда у вас такое лекарство? – интересуюсь я. А что? Вроде как, она немногим богаче нашей семьи. А, насколько мне известно, такую мазь не купишь за копейки в местной аптеке. - Я попросила его у моих работодателей, - отвечает она, закручивая тюбик. Ну, хорошо, что хоть не своровала, как Мира. – Ещё я хочу пожелать тебе удачи, - женщина берёт в свои шершавые ладони мою кисть и говорит, глядя в глаза: - Если бы у меня был ребёнок, я бы хотела, чтобы он был таким же, как ты. И потому я желаю тебе удачи. Если честно, то меня пугает такая откровенность с её стороны. Обычно она не бывает такой ласковой, разве что в те минуты, когда угощала меня орешками. Внезапно в голову приходит неожиданная идея, и я подчиняюсь ей. - Будете печенье? – интересуюсь я, беря в руки кулёк. Все равно одна не съем весь: бабушка предупреждала, чтобы я не ела в Капитолии слишком много, а иначе будет плохо и в тот момент, и потом, на Играх, когда привыкнешь к хорошей еде. - Я не могу взять его у тебя, - начинает отнекиваться торговка. – Это твой подарок, так что ты и только ты можешь его съесть. - Да, это мой подарок, - всё же я настаиваю на своём и отдаю ей парочку сластей. Вскоре миротворец кричит за дверью о времени, и Эллис выходит, отчего-то опустив голову и крепко сжав в руке печенье. Я так устала от всего этого. В такие минуты действительно жалеешь, что тебя не пристрелили на площади. В душе так пусто, так плохо и обидно, что даже закрадываются мысли о самоубийстве. Но в комнате нет ничего острого, а вазы не разбиваются, насколько я знаю. Откусываю немного от печенья с какой-то необычной начинкой и без аппетита посасываю этот кусочек. Помогает скоротать время и успокоиться. Не знаю, сколько времени я сижу в одиночестве, закрыв глаза и ни о чём не думая. Но вот меня и Садара выводят из Дома правосудия и, так сказать, погружают в машины. Никогда раньше не ездила на машинах. Для меня это первое хорошее впечатление за всё время, которое я нахожусь под стражей. Садар на удивление спокоен: просто смотрит на дома и людей, мимо которых мы проезжаем. На вокзале полным-полно незнакомых людей, которым так и охота заснять меня на большую видеокамеру во всех мыслимых и немыслимых ракурсах. Кто-то пытается снять мою поцарапанную ногу, но, судя по всему, у него ничего не выходит. И ладно. Наконец, все, кто должен ехать, садятся в поезд, не имеющий окон, и бесшумно едут навстречу своей смерти.