Момент силы

Июль 2006 «На конечном этапе уточнения структуры молекулы лизоцима и укладки его полипептидной последовательности в имеющуюся электронную плотность R-фактор, являющийся…» — дочитать предложение до конца Лешка не смог. Он вдруг споткнулся, и распечатка статьи вылетела из рук. Попытался поймать ее, но упал сам, проехался коленками и ладонями по асфальту, расцарапывая их в кровь. Было обидно и больно, хотелось сесть посреди дороги и разрыдаться как маленький ребенок. Но плакать Лешка себе позволить не мог. Сморгнув подступившие слезы, он несколько раз глубоко вдохнул и принялся собирать валяющиеся вокруг листы. Пара страниц угодила аккурат в непросохшие после утреннего дождя лужи. Бумага скукожилась и размякла, сделанные шариковой ручкой пометки растеклись неопрятными пятнами. Лешка попробовал взять одну из этих страниц, но она расползлась, превратившись в бесформенную целлюлозную массу. Ну конечно… в воде растворяется используемый при изготовлении бумаги клей — что-то из класса соединений силикатов, — распадаются водородные связи… Лешка мотнул головой, прогоняя ненужные сейчас мысли о целлюлозных волокнах, пучках фибрилл, силах Ван-дер-Ваальса и трения. Совсем рядом послышались чьи-то шаги. Лешка вскинул голову и посмотрел на прохожего. Это был молодой сотрудник лаборатории химии нуклеопротеидов, то ли Арсений, то ли Андрей. В «Фермион-лаб» он приехал почти одновременно с Лешкой, и пока они не освоились каждый в своей исследовательской группе, они общались, но потом закрутилась работа, эксперименты, и общение само собой сошло на нет. Лешка поймал взгляд то ли Арсения, то ли Андрея и сконфуженно улыбнулся. Тот нахмурился, прибавил шагу и демонстративно отвернулся. Лешка прикусил губу и потянулся за следующим листом. Месяц назад, после происшествия с холодильной камерой, ему оформили допуск на работу в секретную группу, и теперь Лешка разрывался между двумя лабораториями. А вот Степана Атюхина тогда же уволили, причем с очень нехорошей формулировкой. И все почему-то решили, что Лешка приложил к увольнению руку. Нет, никто ему, конечно, ничего такого не говорил — в «Фермион-лаб» работали в основном цивилизованные люди, — но и молчания, и косых взглядов хватало. Даже Дэвид, не добившись от Лешки внятных объяснений, отдалился от него, и теперь их общение сводилось исключительно к обсуждению профессиональных вопросов. Об отъезде в Америку речи больше не заходило. Хотя, может, оно и к лучшему: Лешка не был уверен, что сейчас у него хватило бы сил на столь радикальные изменения в жизни. Порой ему казалось, что он сильно болен. Он чувствовал слабость во всем теле, уши словно закладывало ватой. Пару раз он даже померил температуру. Но нет, все было в порядке: тридцать шесть и два, тридцать шесть и три… такая слабость не мешала ему работать. Теперь, когда он официально числился сразу в двух лабораториях, свободного времени у него вообще не оставалось. Он перестал гулять, кататься на велосипеде и только работал, работал, работал… проводил эксперименты, изучал статьи. Он спал теперь всего по четыре часа в сутки и даже за едой, по дороге домой или из корпуса в корпус что-нибудь читал, делал пометки, сосредоточенно думал. При этом если бы кто-нибудь вдруг спросил у него, чем он занимался вчера, а чем — два дня назад, Лешка затруднился бы с ответом. Но, к счастью, никто не спрашивал, не интересовался его делами. И Лешке, если бы только он об этом задумался, подобная тактичность понравилась бы. Он любил одиночество. Оно было… безопасным. И все же в такие минуты, как сейчас, когда он сидел на мокром асфальте и смотрел вслед уходящему приятелю, ему становилось тоскливо. Он, оказывается, успел соскучиться по человеческому теплу и участию, по той интеллектуальной дружбе, что была у него в Москве со старыми профессорами. Ему не хватало Ивана Петровича и Сергея Николаевича, их вечерних чаепитий и долгих разговоров. Но та жизнь осталась в прошлом. А здесь и сейчас ему нужно работать. Не отвлекаться. Не думать ни о чем постороннем. Не вспоминать… Скомкав ставшую бесполезной после пребывания в грязи бумагу, Лешка поднялся на ноги. Рассаженные коленки протестующе заныли. Джинсы оказались не только испачканы, но и порваны. Ну да ладно… зашьет, не впервой. Странно и непривычно было идти, ничего не читая. Сразу стало некуда девать руки, и мир вокруг вдруг начал казаться пугающим, чужим. Птицы запели оглушающе громко, назойливо зазвенели комары. Трава и листья деревьев в предвечернем свете казались серо-зелеными, неестественными, сделанными из пластмассы. Даже сам воздух будто утратил прозрачность, стал плотным, густым. Лешка зашагал быстрее, торопясь спрятаться от окружающей действительности за ноутбуком или какой-нибудь очередной статьей. Ах да… он же не закончил еще с предыдущей, той, что упала в грязь. Говоря по правде, эта статья оказалась не особенно интересной. Посвященная новым кристаллографическим методам в установлении пространственной структуры белка, она не содержала в себе ничего по-настоящему ценного. Все изложенное в ней было известно Лешке и так. Но ему требовалось знать, кто и чем занимается по его основной специальности в российских университетах. Вспомнив статью, он успокоился. Кристаллография виделась ему чем-то надежным, незыблемым, скалой, за которой можно укрыться в самую страшную бурю. Постепенно его мысли вернулись к недавно проведенным экспериментам и к тому, что еще предстояло сделать. Окружающий мир привычно отступил на второй план, и больше по дороге домой Лешка ни на что не обращал внимания. Он все еще жил один на окраине незаселенной улицы. Сюда почти никто и никогда не заходил, но Лешку это давно уже не пугало. А вот черный джип, стоящий напротив его двери, вогнал в дрожь, заставил резко остановиться. Эту машину он знал. Однажды он на ней уже ездил. Нет, нет! Не было того вечера, не было! И не могло быть! Наверное, это какая-нибудь ошибка, машина просто похожа на ту, что виделась ему в кошмарах. Тех, из-за которых он не мог спать. Тех, из-за которых работал на износ, по двадцать часов в сутки. А, может, он просто переутомился, вот и мерещится всякая жуть? Ведь если подумать логически, что этой машине здесь нужно? Нечего, ровным счетом нечего ей тут делать! Лешка сделал пару шагов вперед, настороженно глядя на черную махину. Так человек, отчаянно боящийся собак, задерживает дыхание, приближаясь к стае бродячих псов, и надеется, что те пропустят. Но хищники чувствуют страх. И у мироздания, похоже, с ними было немало общего. — Здравствуйте, Алексей Викторович, — непонятно откуда взявшийся амбал перегородил ему дорогу. Лешка зажмурился, будто надеялся таким образом избавиться от пришедшего наяву кошмара, и отступил. Мелькнула мысль броситься бежать без оглядки: прочь от страшной машины, с пустынной улицы, из «Фермион-лаб»… Но амбал, словно что-то почувствовав, рыкнул: — Не делайте глупостей. Садитесь в машину, вы поедете с нами. Лешка отчаянно замотал головой. — Я… нет. Мне нужно работать, — прошептал он и зачем-то продемонстрировал мятые листы бумаги, которые все еще сжимал в кулаке. Амбал окинул его с головы до ног цепким взглядом, поморщился и сказал: — Вам необходимо вымыться и переодеться. Жду вас в машине через пятнадцать минут. Только тут Лешка вспомнил о своем недавнем падении и о том, что его руки и одежда в грязи, брюки порваны, а ладони рассажены в кровь. Да, действительно, нужно принять душ и обработать царапины, надеть что-нибудь чистое и сухое. Однако он не двинулся с места, и амбалу пришлось легонько подтолкнул его в спину. — Время пошло. Лешка опрометью бросился к дому. Его руки дрожали, и он далеко не сразу сумел попасть ключом в замочную скважину. Зато дверь за собой он запер моментально. И на замок, и на задвижку. Он лихорадочно осмотрел прихожую, пытаясь понять, что делать дальше. Бежать? Но как? И куда? Так, главное успокоиться. Паника в критических ситуациях — не помощник. Нужно подумать: куда его хотят отвезти? Что от него может быть нужно? То же, что и месяц назад, когда… нет, даже мысленно Лешка не решался дать название тому, что сделал тогда с ним Лисовский. Это было… настолько слишком, настолько не укладывалось в его картину мира, что он едва не сошел с ума, пытаясь понять, зачем, почему Лисовский поступил так. За что?! Нет-нет-нет! Нельзя вспоминать! Лешка ведь обещал себе все забыть и жить дальше! Специально погрузился в работу, лишь бы только прогнать липкий страх. То чувство беспомощности, уязвимости, что преследовало его в первые дни. Он боялся тогда собственной тени, вздрагивал от любого резкого движения, не мог разговаривать даже с коллегами. Вон и Дэвида настроил против себя. Нет, ни в коем случае нельзя возвращаться к тому состоянию. Он сильный, он умный, он справится. Ведь все стало почти хорошо! Так что же теперь от него нужно?! Решили добить, доломать? Или все проще? Может, на этот раз с ним хотят поговорить о Карабаше? О тех диких предположениях, что были высказаны месяц назад, и о которых как будто забыли. Но что же делать?! Как быть?! Он вновь обвел взглядом прихожую. Посмотрел на окно. Вылезти через него и сбежать? Но куда? Не в Москву же… подставлять Ивана Петровича и Сергея Николаевича было немыслимо. Да и побег… это как-то по-детски. Взрослые люди решают проблемы иначе. Понять бы еще только, как. Тут в дверь постучали, раздался зычный голос амбала. — Алексей Викторович, поторопитесь, пожалуйста. Нам еще ехать. — Да-да, сейчас. Пять минут… — и Лешка бездумно стал раздеваться. Принял теплый душ, полил ссадины одеколоном, надел чистые джинсы и рубашку. Куда бы его ни повезли, главное — сохранять спокойствие и достоинство. Путь от двери до машины он проделал на дрожащих и подкашивающихся от страха ногах, но при этом не забыл поблагодарить открывшего ему дверцу водителя. И даже заставил себя улыбнуться. Что бы ни происходило, вежливость — превыше всего. Они выехали с территории «Фермион-лаб» и помчались по трассе к Челябинску. Но на этот раз Лешка не переживал из-за слишком высокой скорости. Он сидел и молился всем Высшим Силам лишь об одном: чтобы его везли не к Лисовскому. Однако кто-то там, на Небесах — ну или на земле, смотря во что верить, — остался глух к его мольбам. Они подъехали к знакомым воротам в высоком заборе, а затем — и к деревянному дому-терему. К горлу подступила тошнота, по всему телу выступил пот, и сердце забилось гулко и часто. Резко стало нечем дышать, и Лешка открыл рот, судорожно хватая воздух. Не думать, не думать ни о чем плохом! Нужно дышать. На счет: раз — вдох, два — выдох, раз… — Приехали. Дмитрий Сергеевич ждет вас, — амбал распахнул дверцу машины, и Лешка каким-то чудом нашел в себе силы выйти. Но легче ему не стало. Наоборот, перед мысленным взором появилась картина случившегося в тот вечер. Вот Лешка заходит в комнату, Лисовский смотрит на него взглядом оголодавшего маньяка. Приказывает сесть, а сам нависает над ним и говорит, говорит всякий ужас. Велит раздеваться, затем набрасывается на него и… дышать, нужно дышать! Лешка прислонился к стене, крепко зажмурился и глубоко вдохнул. Попытался представить схему биосинтеза белка. Два этапа, сложные и энергозатратные действия… На удивление, это ему помогло. В голове прояснилось, дышать стало легче, и он увидел, что находится уже внутри дома. Стоит перед той самой дверью, за которой… не думать! И когда только он умудрился войти в дом?! За спиной стояли амбалы. Даже не видя их, Лешка слышал их дыхание, спиной чувствовал их любопытные взгляды. Да в конце-то концов! Он не обезьяна из цирка, представлений показывать не собирается. Нужно войти в эту дверь, снова встретиться с нападающим на людей олигархом-психопатом? Что ж… бежать стоило раньше. Теперь уже поздно. Сейчас главное — не провоцировать сумасшедшего, может, все еще и обойдется. И Лешка решительно, пока не передумал, распахнул дверь. Лисовский стоял у того самого стола, на котором… эммм, да, стоял у стола и смотрел прямо на Лешку. Его брови были нахмурены, губы поджаты. Весь его вид выдавал недовольство, в теле чувствовалось напряжение. В воздухе так и витала нерастраченная агрессия и желание причинить боль. Лешка сглотнул и попятился. Но кто-то заботливый уже закрыл за его спиной дверь. — Ну, здравствуй, детка. Соскучился? — Н-н-нет. — Что же ты так? Разве тебе не понравилась наша прошлая встреча? — Н-н-нет. — В самом деле? Ну, значит, тебе не повезло. Эта не понравится тебе еще больше. Раздевайся. — Нет! Вы не можете… вы не должны… пожалуйста! Снова это унизительное чувство абсолютной беспомощности. Снова страх, снова боль… и насилие над неспособным оказать сопротивление телом. Лешка вдруг сам себе стал противен. Чего стоят все его знания, ум, настойчивость и усердие, когда он не способен постоять за себя. И любой негодяй, обладая силой и властью, может сделать с ним все, что захочет. Очернить в глазах коллег, лишить работы, избить, изнасиловать… Лешка подумал, что похож на тупого барана. Который знает, что его ведут на убой, и все равно идет под нож мяснику. Идет собственными ногами. Еще на что-то надеясь, наивный! — Мне повторить? Я сказал — раздевайся. У меня сейчас нет настроения для игр. Ну! Лешка отчаянно замотал головой, но начал расстегивать рубашку. А что он может? Начать сопротивляться? Это только разозлит маньяка. Да и Лешка по прошлому разу помнил, насколько тот физически силен. — Быстрее. Если бы я хотел посмотреть стриптиз, вызвал бы не тебя. Лешка дернулся, как от пощечины. Никто и никогда не сравнивал его с проститутками. Боже, как же выдержать все это?! Дай ему сил! Он снял рубашку, кеды, носки и джинсы и замер, не решаясь избавиться от последнего предмета одежды. На Лисовского он не смотрел, тщетно пытаясь обмануть себя, убедить, что в комнате никого нет, а потому чужие руки на бедрах стали для него неожиданностью. Он не заметил, как Лисовский подошел к нему, но вот на его дальнейшие действия не отреагировать, увы, не мог. Сильные пальцы сдавили его над подвздошными косточками так, что уже завтра наверняка выступят синяки. Лешка вскрикнул и инстинктивно попытался прикрыться руками, но Лисовский до обидного легко поймал его запястья и сжал их огромной ручищей. Грубо сдернул трусы, приподнял, как куклу, и буквально вытряс из белья. Не церемонясь, пинками, заставил подойти все к тому же столу. Выкрутил руки за спину, так что непривычные к такой нагрузке суставы обожгло болью. Нагнул… Лешка взвыл, захлебываясь слезами, и, наплевав на данное себе обещание сохранять достоинство, закричал. Он просил, умолял отпустить его, скулил и плакал, говорил, что ему больно. Извивался, пытаясь вырваться… но ничто не спасало. Лисовский приподнял его над столом, уложил, как ему было удобнее, полил чем-то холодным зад и резко, ничуть не заботясь о его ощущениях, вставил в него пальцы. Все тело Лешки прострелило болью, он задохнулся и замолчал. Кричать он почему-то больше не мог. Лишь тихо всхлипывал да как заведенный повторял про себя: «Нет, пожалуйста, не надо, нет…» Голос вернулся к нему, когда вместо пальцев в него вставили член. Он заорал, но чем громче он кричал, тем яростней и сильнее вбивался в него Лисовский. Корежа, насилуя, уничтожая. Казалось, что этот кошмар длился вечность. Но наконец Лисовский отпустил его. Сказал: «Все, свободен» и сам вышел из комнаты. Лешка остался один. Раздетый, лежащий на столе. Использованный, грязный. Он понимал, что нужно вставать, одеваться, как можно скорее убираться из этого страшного места. Но у него не было сил. Он смог лишь перебраться на пол, обхватить колени, сжаться в комок и заплакать. Горько, взахлеб, как ребенок. Ребенок… он вспомнил детство и то, как обиженный дворовой шпаной, приходил вечерами к маме. Садился рядом на диван, клал голову ей на колени и плакал. А она гладила его по голове и что-то говорила тихим ласковым голосом. Слов Лешка не помнил, лишь интонации: успокаивающие, дарящие чувство защищенности и уверенности в себе. Ах, мама, мама! Тут Лешка встал и принялся одеваться. Он знал, что делать дальше. Все, хватит. Больше это не повторится. Только не с ним!