Decaying saint

Я никогда не любил ходить в церковь. Вся эта напускная, безмолвно гнусная мутная пелена спокойствия, когда вокруг едва слышно поскрипывает пол от нарочито кротких или почти бесшумных шагов, когда кто-то неистово прижимает, уже вспотевшую от усилия поверхность кожи к засаленному временем кресту, отчаянно устремив взгляд в пустоту, а остальные выражают безмолвное повиновение, вновь и вновь склоняя головы перед выдуманными идеалами. Обрамленные извилисто-мрачными узорами лики известных святых, глупо устремив свой угловатый взгляд вниз, взирают на нас, будто обвиняя в том, что это мы силой заставили их образ появиться на этих полотнах позора и наблюдать за царящим вокруг кошмаром. Но так, увы, почему-то всегда казалось только мне. Моя мать, искренне доверяющая старшему поколению и глупо подчиняющаяся их зачастую немыслимым просьбам, всегда заранее готовилась к тому, что она называла важным мероприятием. А именно, походу в эту обетованную землю лицемерия и лжи. Все: уныло покосившиеся от напускной важности проходы, изгрызенные детской нетерпеливостью скамьи, люди в отвратно напряженном оцепенении внимающие бесконечному потоку надуманно священных слов, маленькими гирьками сыплющихся смрадным лживым ливнем на головы людей. Меня всегда от этого жутко тянет в сон. С какой стати я должен весь день или, по крайней мере, пол дня проводить, слушая россказни разодетого идиота, когда-то вдруг решившего, что он каким-то неведомо существенным, но ,в то же время, едва существующим способом связан со знаменитой фигурой, обитающей где-то высоко за видимым нам уровнем облаков. И что более странно, почему люди, даже верно понимающие реальность и прекрасно осознающие что никакие выдумки о возможности лучшей жизни помочь не в силах, иногда чисто случайно и по инерции упоминают его в речи. Когда что-то неожиданно пошло лучше, чем планировалось, или когда просто их что-либо удивило до глубины души. Действительно странно и глупо. Люди-рабы собственного окружения. Хотя не может не радовать тот факт, что даже среди уныло аморфной и абсолютно монотонной массы встречаются образцы исключительной сознательности. Слава богу (простите, вырвалось), есть еще в мире те, кто в силах снять с себя гипноз окружения и отделиться от толпы безмозглых слабаков. О таких людях мы и поговорим. Я считаю себя одним из них, потому что еще с достаточно ранних лет стал осознавать себя в качестве остро не вписывающегося в рамки стандартности индивида. Я не имею в виду внешние определители, скорее это раздробленность и неуравновешенность мыслей, когда ты местами даже не в силах разграничить одну свою сторону от другой. Хотя,будучи одним из представителей унылой популяции человечества, я зачастую абсолютно и всецело ненавижу собственное я за приверженность к острым всплескам той или иной нежелательной активности. Глупый организм и истерзанное сознание не в силах противиться тому, что было заложено с самого начала и потому, даже иногда полностью понимая природу и причину выбора того или иного варианта действий ты не в силах препятствовать этому. А после, когда все взъерошенные и потревоженные участки успокаиваются, ты вновь и вновь коришь себя за то, что родился таким бесхребетным и никчемным монстром. Но пока мы не об этом. Повторюсь, что никогда не любил ходить в церковь. Даже хотя мое имя имеет непосредственную связь с одним из святых. Как глупо было со стороны моих создателей выбрать именно столь убого гнусный способ меня унизить, словно заставить меня появиться в этом гниющем человеческом котле было недостаточно, так теперь я еще и должен стать одним из них, собственноручно нацепить на шею камень с клеймом человек живущий, и едва передвигая конечностями двигаться к краю обрыва с годами все ниже склоняясь к земле. В конце все равно никто не вспомнит. Уже никто не помнит. В мире сложились рамки, оковы и углы примерных моделей поведения и если ты хоть шаг ступишь за пределы, то попадешь в капкан общественного мнения. Изысканная нелепица. Во мне всю жизнь сидит другой человек, но таская на себе злополучный камень, облитый бесконечным шумным потоком общественного мнения, я никогда не могу действительно глубоко вздохнуть и убрать с лица уже набивший оскомину образ. Почему я должен сидеть в тишине разговаривая с единственным понимающим меня человеком? Самим собой. Зачем я вообще здесь нужен. У меня нет желания приносить кому-то великую пользу, нет возможности стать для кого-то хорошим примером, и, разумеется, я не хочу никого больше обременять столь тяжелой ношей как жизнь. Однако, даже нося в себе столь ярко режущий собственное сознание, клубок мыслей, я не мог заставить пересохшие от нервов губы двигаться и хоть кому-то кроме себя поведать линию моих предположений, явно контрастирующих с привычным потоком проторенной дороги предпочтений. Я спокойнее чувствую себя в одиночестве. Когда не нужно изгаляться, вылепливая из себя неведомое нечто, болтающееся на невидимо прочных нитках окружающей тебя действительности, не нужно ничего объяснять и даже не обязательно говорить, потому что ты итак ведешь зачастую нелепо рваный разговор с внутренним я, столь звучно отвечающим тебе полной тишиной и что-то с чувством шепчющим тебе, словно убаюкивая собственными желаниями. Проще, когда у тебя есть разрозненная часть, которая никогда не посмеет предать тебя всеобщему мнению или рассказать какой-то секрет, потому что вы срослись в единое целое еще в момент рождения и ,даже находясь в абсолютной пустоте, у меня всегда есть мой добрый, но немного странноватый ,любящий болтать, молчаливый друг. Уныло пыльная и, как правило, давяще приторно-священная атмосфера в ссохшихся от лживых обещаний стенах, так часто заставляет до этого спокойно дышащее я вдруг скукоживаться и прятаться где-то глубоко внутри, очевидно не в силах соревноваться со столь мощно накатывающей волной гниющей реальности. В такие моменты мне иногда становится действительно одиноко. Это не то, приятное уединение, когда можно просто прикрыть глаза, вслушиваясь в едва ощутимые легкие шуршащие прикосновения мыслей и лишь подумав отвечать на тихие щелчки слов. Это одиночество разъедает, словно насильно пытаясь обнять своим вязким коконом и заставить упасть, запутаться, потеряться. Пускай там часто бывают широко распахнуты узорчато разноцветные окна мне никогда не хватает воздуха, потому что я не в силах заставить себя дышать полной грудью когда знаю что если полностью поддамся натиску и впущу с каждой секундой все сильнее въедающийся в кожу воздух, то рискую серьезно навредить своей неотъемлемо важной частичке. Нужны спокойные шаги и короткие вдохи. Тихой поступью, прячась от искаженных лиц, неровным кольцом окружающих дорогу к выходу, пробираться вперед, сжимая в ладони твою теплую невидимую руку. Я чувствую как ты отчаянно просишь помочь, цепляясь за обжигающе ледяные прутья, с каждой секундой становящиеся рыхлее и приобретающие изрезано желтоватый оттенок. Потерпи еще чуть-чуть, совсем скоро мы сможем спокойно дышать. Ну вот, наконец-то. Мои потрепанные ботинки из поблескивающей на ледяном солнце матово черной кожи оказываются на белоснежно пушистой подушке, взметнув резким движением дюжину ослепляющих частичек и устроив тем самым маленький вихрь. Прикрываю глаза и искренне радуясь сковывающему холоду уже через мгновение ощущаю благодарное тепло где-то внутри. Мы смогли пережить этот день, а это значит пока ничего не изменится. И мне все равно, что где-то позади, кричит мама, выбежав на улицу и закутавшись платком, чтобы укрыться от едва слышно падающего снега. Ей не заставить меня вернуться сегодня туда. С какой стати она имеет право держать меня в удушающей клетке, когда я создан для того, чтобы дышать свободой и не быть скованным ничем удручающе человечным. Но , увы, как я уже объяснил ранее, от некоторых кошмарно типичных черт даже я не в силах полностью защититься. Надо же, я и не заметил, что каким-то образом умудрился испачкать вычурно отглаженную белоснежную рубашку, стыдливо выглядывающую из мрачности пиджака, и теперь на когда-то маняще ярком фоне расплывалось сальное желтое пятно от воска. Хм..не припомню, чтобы я трогал свечи. Ладно, все равно я надеваю это убогое подобие одежды раз в неделю и мне абсолютно все равно, если оно вообще превратится в разноцветное сборище пятен. Мое абсолютно искреннее равнодушие, разумеется, не могло остаться незамеченным. Именно поэтому скованную льдом жесткую ткань воздуха то и дело прорезают в очередной раз повторяемые матерью возгласы. Ну зачем, зачем пытаться в сотый раз навязать мне то, что отдаленно называется верным образом мышления, когда я всю свою пускай и пока недолгую жизнь придерживался проложенной самим собой дороги? К чему эти наигранно сладкие пожелания, отчаянные попытки демонстрации заботы и нелепые ужимки, когда я все равно способен отчетливо слышать полную желчи речь отца, возвращающегося после работы и «едва способного терпеть этот неблагодарный кусок дерьма в своем доме». Поэтому бессмысленно пытаться прикрыться столь хрупкой, но увы абсолютно прозрачной маской любвеобильной матери. Ты всего лишь заставила меня появиться здесь. За это не полагается наград и уж тем более не жди моей благодарности за пожизненную пытку под названием выживание. И глупая лесть про то, что я обладаю какими-то неопределенными природными задатками тебя не спасет. Ты- просто мутно громкое пятно, вечно маячащее рядом, нечто, силой заставившее меня стать одним из участников окружающего потока абсурда. Именно поэтому мне уже давно стало казаться, что какую-то давно гнившую на подмостках бытия душонку запихнули в пригодившееся,изуродованное муками отчаянной непохожести, тело. Оно принадлежит мне и моей второй важнейшей части, которая, судя по всему, вечно следовала за первой, поддерживая и в то же время ярко демонстрируя мерзко человечную жадную натуру. Мое дело как я поступаю, поэтому лучше не сотрясай воздух абсолютно бессильными упреками, я уверен, что на моем лице сейчас все равно играет привычная улыбка. Знакомая насмешка над собой и над всем миром. В этом тщедушном мерзком подобии жизненного сосуда неистово бьется ненасытное, лживое бесчувственное нутро. Хотя, изредка все-таки позволяя себе демонстрировать реальное настроение определенными поступками или словами, я отчасти показываю то, кем являюсь, ни мать, ни остальные прихожане, ни даже мерзкий вонючий старикашка священник не способны увидеть это во мне. Маленький милый мальчик, ничем не отличающийся от остальных, как правило молчаливо сидящий на одной из дальних скамей и отрешенно смотрящий куда-то в пол, будто надолго задумавшись. Это унылое утро вообще начиналось практически идентично остальным, когда дело касалось похода в церковь. Хотя нет, я немного слукавил. Именно в этот день в церкви было интересно. Прощу прощения что, скорее всего, ввел Вас в заблуждение столь долгим вступлением, по содержанию которого Вы скорее всего выявили мою отчетливую неприязнь к данному роду сборищ, но повторюсь, что это было лишь вступление, некоего рода прелюдия к настоящему действию, которое я, хоть и с большой сложностью сдерживая, хочу рассказать в наиболее красочном, точном и ярком варианте, а потому, Вас было необходимо подготовить. Итак. Да, мне действительно понравился этот день. И пускай начало не предвещало ничего особо приятного, когда меня все-таки затащили в тщедушный сжатый мирок, переполненный неясными пятнами людей, маячащих в нелепом оцепенении и словно по команде медленно продвигающихся вперед- к огромной пестрящей золотыми нитями иконе. Что поделать если моя мать все же не оставляет попытки «приобщения» как она частенько их называет. Вот и теперь, распрощавшись с заляпанной пятнами снега улицей, я опять оказываюсь внутри. На этот раз мне намного легче дышать. Видимо мой неотделимый советник заранее запасся воспоминанием о приятно обжигающем ледяном воздухе, но это не умаляет тот факт, что лучше бы мне все-таки тут не задерживаться. Мои промокшие от снега ботинки выдают при ходьбе рваную дробь, то и дело переходя с мерного ритма на отрывистые щелчки. Мать почему-то решила, что если побыстрее меня не затащить обратно, то я могу смертельно простудиться. Будто это что-то изменит…