Я все жду, что ты мне ответишь

Скажи мне, Мэс, как объяснить Элисии, что папа больше не вернется домой? Сама я всегда знала, да, родной, знала, что когда-нибудь придется смириться с тем, что тебя не станет. Но, прошу, не вини меня за это. Когда становишься женою военного, то на тебя наваливается столько страхов, столько мыслей, что не думать о твоей смерти было невозможно. И вдовы сослуживцев, которых мы то и дело встречали на вечерах, посвященных памяти об Ишварской войне, были ярким примером тех страданий, что по счастливой случайности обошли нас стороной. И я вновь и вновь повторяла этим женщинам слова утешения, а потом, дома, не могла заснуть, заставляя тебя волноваться. Помнишь, как мы однажды просидели, обнявшись, всю ночь, а потом Элисия нашла нас на диване, когда солнце уже заливало всю комнату? Вроде как, тебе потом пришлось отчитываться за опоздание перед начальством. Ты ведь помнишь тот наш разговор, да, милый? Я вот помню поцелуй и свое обещание, что никогда тебя не отпущу. Что не дам уйти. Что никакие твои шуточки не подействуют на меня, мистер Хьюз, и я хоть из-под земли тебя достану, потому как Элисия растет, как на дрожжах, и скоро придется вести ее к алтарю, а потом пытаться в твой кошелек прикрепить еще и фотографии внуков… Прости меня, Мэс. Ты никогда не рассказывал нам о войне. И я не спрашивала тебя о ней – лишь укрывала одеялом, прижималась к спине и сцепляла пальцы на твоей груди. Прислушивалась к глухим всхлипам и молча делила с тобой кошмары, которые стали потом чуть реже с рождением нашей малышки. Но я так и ни разу не спросила, что за ужас тебе пришлось пережить. За это тоже прости меня, любимый. Но друзьям твоим я всегда была рада. Видит Бог, Рой был прав, когда ворчал, что ты приводишь домой каждого встречного. А ведь все потому, что Элисия обожает гостей и с рук самого Мустанга слезает только перед сном. И мне было приятно знать, что люди, которые так же, как и ты, прошли через ад, находят в себе силы жить дальше. Взять тех же самых братьев Элриков. Ты всегда был добр к ним, впрочем, как и ко всем остальным, но ведь тебе было жаль их, да, Мэс? И я угощала их своими пирогами и старалась сделать так, чтобы мальчики хотя бы у нас чувствовали себя, как дома. Эдвард и Альфонс только что ушли. Они и их подруга Уинри – та самая девчушка, из-за которой наша малышка захотела себе старшую сестру. И, когда узнала, что это невозможно, согласилась сама ею стать и начала все выспрашивать, когда же у нас… Никому из них не рассказали про тебя. И, надеюсь, я поступила правильно. Надеюсь, я поступила так, как поступил бы ты. Да, именно так. Я же знаю тебя, как облупленного, Мэс. Ты не дал бы Эду и Алу прекратить их поиски. Наоборот - бросился бы вместе с ними в этот омут и... Элисия просит меня не плакать. Все смотрит на меня и не понимает, что происходит. Даже после похорон она спросила, когда ты вернешься с работы. Мэс, она сегодня отложила тебе два пирожка, потому что ты придешь домой голодный. А они с черничным джемом, как ты любишь. Они так и стоят там, на столе. В твоей тарелке. А теперь скажи мне, Мэс, как объяснить нашей дочери, что ты умер? Как?! Как сделать это, если я сама все жду, что ты мне ответишь?.. *** - Мамочка, не плачь, - детский лепет уже сам звенит от слез, но маленькая Элисия продолжает обнимать материнскую шею. Благо, Грейсия умела плакать молча. Научилась за этот месяц давить в груди рыдания и лишь, закрыв лицо руками, тяжело и прерывисто дышать. Но ее дочь в свои три года уже прекрасно знала, что такое горе. Быть может, не до конца понимала, но то, что дверь не откроется, она знала. Знала, что отец не зайдет - весь растрепанный, измотанный, но с самой счастливой улыбкой на лице. И Элисию больше никто не назовет "моим ангелом". Хотя нет, назовут. Но уже не отец. - Иди ко мне, солнышко, - шепчет, наконец, Грейсия и притягивает дочку к себе. Усаживает на колени, касается губами покатого лба и еле заметная улыбка в тот же миг успокаивает малышку. - Мамочка, - Элисия хлюпает носом и, свернувшись калачиком, устраивается поудобнее, - ты больше не будешь плакать? - Обещаю, - отвечает ей та и целует дочурку еще раз в светлую макушку, - больше не буду, золотце. Слышишь, Мэс? Я больше не буду плакать.