Mi corazon de cenicero.

Микеле не отрывает взгляд от экрана мобильного телефона, бездумно проводя по нему большим пальцем. Звездочка на дисплее освещает его лицо в сумраке комнаты и заставляет прищурить усталые глаза. В голове вертятся обрывки недавнего разговора. - Ты даже мысли этой допускать не хочешь... Просто объясни, почему. - Я же вижу, как ты смотришь. - И все же, попробуй. Представь нас вместе. В минуты бессонницы его мысли теперь занимал только один образ, постоянный, неизменный, - образ, существующий отдельно от всего, утвердившийся в мозгу помимо его воли и несмотря на сопротивление его сознания. Вряд ли он имел много общего с человеком, что сейчас курил под его окнами. Локонте лениво отбрасывает одеяло и, ежась, встает, чтобы открыть настежь одну из створок. Его названный лучший друг тушит огонек бычка носком ботинка и негромко смеется в кулак. - Фло…- Отчего-то шепчет Микеле, понимая, что ему не быть услышанным с пятого этажа. Мот потягивается, разведя руки в разные стороны, и неспешно уходит обратно внутрь вестибюля. Да, тот образ определенно не имеет к нему никакого отношения. Вот только рука сама тянется к пока нераспечатанной пачке «Парламента». В осеннем небе мерцают звезды, и холодный ветер вместе с первой затяжкой возвращают Локонте к реальности. Октябрьская Одесса это тебе, конечно, не средневековая Верона, но, перегнувшись через подоконник, он заводит монолог своей печально знаменитой соотечественницы: - Ромео, как мне жаль, что ты Ромео! - Прислушиваться дальше иль ответить? – Спустя какое-то время черноволосая голова высовывается из соседнего окна и в предрассветной темноте улыбается особенно мягко и участливо,- Не могу не составить тебе компанию.- Пальцы проворно достают сигарету из пачки, и через два щелчка зажигалки их лица окутывает сизый дым, - С чего это тебя потянуло на романтику? - Сейчас меня потянет на нравоучения, - Микеле зевает и трет виски,- Ты же только что дымил, на улице. - Говорю же, больно хороша компания, - Ладонь Мота накрывает ладонь Локонте так неожиданно, что тот вздрагивает, - Ну же, Джульетта, продолжай. - Лишь это имя мне желает зла, неужто больше нет других имен? – Фло гладит его костяшки пальцев и берет за руку крепче. Микеле, его звезда, его счастье, его друг и его идол. Это все началось лет сто назад, преувеличение,конечно, но где уж теперь вспомнить даты и числа. В воздухе точно разливалось тепло и не было такого холодного,как сейчас ветра, зато ладони Микеле были такими же теплыми, когда он жал ему руку или трепал по щеке. Мот курил на балконе, а Локонте сидел за его столом и писал в своей секретной книге неведомые Фло каракули. Мелодию ли, стихотворение ли, свое или чужое - в мировоззрении этого ""философа" одно всегда неразрывно связано с другим. Каждая нота, каждый штрих создавали собственную вселенную Микеланджело, в которой Флорану отчаянно не удавалось найти места. И чем дольше не удавалось, тем сильнее и яростнее хотелось. Прикоснуться к этому неясному, непонятному...настоящему, что нес в себе Микеле.Вспоминая одухотворенное лицо Локонте, Флоран не мог уснуть, переворачивался на другой бок и ночами маялся отчего-то, трепыхающегося в груди. Нечто зрело, развивалось внутри него, крало его душу, требовало больше. Он хотел быть миром, который сведет с Микеле счеты и хотел быть человеком,который посадит Микеле на облако и бросит к его ногам весь этот мир. И сейчас, ночи удавалось сделать то, чего не удавалось дню - схватить за сердце, заставить чувствовать, а не думать. Темнота и непредвиденная интимность ситуации искушали Мота подобно демонам. Пальцы сжимаются на тонком запястье, Флоран поддается и проводит носом по шее Микеле, вдыхая знакомый запах его парфюма, поднимается к скуле, оставляя невесомый поцелуй. Доли секунды идут на вес золота, и магия момента разрушается, почти не начавшись. - Не надо. – Локонте напрягается и отворачивается, делая пару глубоких вдохов. - Ответь, зови меня Синтия, у меня были бы шансы? Представлять разворот паспорта Флорана с гордой записью «Синтия Мот» смешно, но, к сожалению, они оба отлично понимают, о какой зеленоглазой сирене идет речь. Тишину между ними разрывает испуганный вскрик Микеланджело, когда Мот со злостью прижимает окурок к ребру его ладони. Вырвать руку не получается, и Микеле остается только сделать ответный выпад своей сигаретой. Будто взрывной волной их отбрасывает друг от друга по комнатам, заставляя баюкать, прижимать к губам обожженную кожу. Через несколько часов звонит будильник. Сердце Микеле сжимается в кулак и ударяет его в горло так сильно, что он подскакивает. Под струями воды в ванной он смывает вчерашнюю косметику, усталость и напряжение. Сон стал для него чертой, границей между днями, но никак не отдыхом. Когда Локонте красит глаза размашистыми мазками, он отмечает, как дрожит его кисть. На чистой бледной коже выделяется воспаленный кружок ожога. В горле сухо и липко, облизнув губы, Микеле ищет бутылку воды, но сдается и глотает прямо из-под крана. Немного успокоившись, он видит в зеркале то, что хочет видеть, запирает номер и идет к лифту. И почти не замечает, как некая мысль овладевает им, заполняет, охватывает все его существо, становится фоном для всех остальных. Именно она составляла опору и главный позвонок мысленной драмы его дней и ночей. И, стараниями Мота, имя этой мысли «Представь нас вместе». Фло заходит к нему в лифт, когда на плазменном экранчике высвечивается тройка, солнечно улыбается и хлопает по плечу. Микеле на автомате возвращает приветствие, но в голове его хаос, а все подготовленные слова разбиваются о стену непонимания– на руке Флорана нет никаких следов. - Что ты делал на третьем этаже? - Я живу на третьем, в соседнем с Каримом номере…Мике, что у тебя с рукой? - Случайно задел сигаретой. – Лифт останавливается, давая Локонте возможность избежать дальнейших расспросов. С этой чертовщиной он уж лучше сам разберется. Но Мот крепко обхватывает его за плечи, разворачивая к себе. - Ты курил? – недоверчивые, недоуменные интонации заставляют нервничать еще больше. Он же помнит, детально помнит сегодняшнюю ночь. Все это не могло присниться. - Почему? Микеле остается только ухмыльнуться и сбросить его ладони. Неподдельная забота и беспокойство в родном голосе наталкивают его на мысль, что он свихнулся. - Захотелось. Не обращай внимания, пустяк. Я задумался и ненароком…- Неопределенно махнув рукой, он садится за стол, сразу заказывая кофе. Флоран несмело улыбается, мол, проехали, отводит глаза, гипнотизирует чашку. Но Микеле не сдерживается и с каким-то истеричным смехом спрашивает: - Боишься, все будут думать, что это ты меня так? Мот крепко прижимается губами к его руке и выдыхает ему на ухо: - Я бы никогда не сделал тебе больно, Микеле. Я бы просто не смог. И одна эта фраза метко расстреливает все его убеждения, замки, пароли и коды. Сам того не зная, или, давно догадавшись, Фло заверяет Микеле в самом главном, в том, что хотелось услышать больше всего. Микеланджело больше не хотел ждать, больше не хотел ранить себя одиночеством. Он сам тот человек, который причиняет себе боль, думал он, разглядывая ожог. И тем утром он оставил все сомнения, перестал взвешивать "за" и "против". Тем утром, внимательно всматриваясь в лицо Флорана, он не увидел в нем ничего обнадеживающего. Но Микеланджело был готов совершить новую ошибку. Он улыбался Моту, всем поведением показывая, что его надежды сбываются. Легко пробежавшись кончиками по пальцев по его лицу, Локонте придвигается к нему вплотную и шепчет в самые губы: - Загадывай желание. - Что такое? - У тебя ресница. А теперь попроси и исполнится. Движение приоткрытых губ навстречу,- все, что Фло успевает заметить перед тем, как закрыть глаза и обратить свое мысленное "спасибо" в открытый космос. На следующее утро они уже парой покидают отель, а вышколенный администратор списывает лишние сто евро с кредитной карточки Дова Аттья за внезапную смену номера месье Флораном Мотом. С пятьсот двенадцатого на триста пятый, гласит квитанция. Дов второпях подписывает протянутый чек и только успевает пробормотать, что у солистов свои причуды.