Это одна большая-пребольшая партия. — Нельзя поверить в невозможное! — Просто у тебя мало опыта, — заметила Королева. (Льюис Кэрролл «Алиса в Зазеркалье»)
– Вот они: Бретт Стайлз, Гейл Бертрам, Реймонд Хэффнер, Рид Смит, Боб Кёркланд, шериф Томас Мак-Алистер, Бретт Патридж… – голос женщины звучит тускло и обреченно-спокойно. Потрясенная Тереза берет лист из руки консультанта, читает имена. Слышится жужжание дисковода, и спустя мгновение диск разлетается на куски в руке Джейна с пронзительным писком. Писком?!. У самой подушки пищит-разрывается будильник. Ночь на исходе. Тереза по-детски трет глаза, потягивается, расправляя затекшее тело. Надо вставать, пятнадцать минут разминки под музыку, душ, кофе, и в контору. Не подняли в полночь, и на том спасибо. А тоску надо просто загнать поглубже. Терезе не привыкать. Пожалуй, вся ее жизнь одно большое Надо. Что ж, за минувший год у нее были времена и потруднее. Джейн пропадал на полгода, и все эти полгода она не знала покоя. Потом неудачная, в общем-то, операция по ликвидации Кровавого Джона – наивные, самонадеянные авантюристы! – и опять поиски... Джейн, по выражению Чо, закусил удила, сутками просиживал на чердаке, пытаясь сузить круг подозреваемых. Но маньяк нанес удар, и какой! Терезу передернуло от воспоминания о той записи, что передал им Кровавый Джон. Диск, разлетевшийся на мелкие осколки, окаменевший профиль Джейна на фоне окна, глухое «уходи» и лязг запираемого засова за спиной… Что она могла сделать? Разве теперь что-то объяснишь? Старший агент Лисбон оформила отпуск консультанту, первый за годы совместной работы, и следственная группа продолжала работать без него. За восемь дней пять бытовых убийств, одно из них на почве ревности, смерть от передозировки наркотиков, два самоубийства, разборка в мексиканском квартале (пять трупов, из них трое несовершеннолетние) да несчастный случай с парнем, нырнувшим на спор не в том месте и не в то время. Хотя при переломе шеи время вообще теряет значение. Джейна она видела раза два мельком издалека. Даже чай он пил теперь в своей каморке под крышей, вопреки всем правилам противопожарной безопасности обзаведясь электрочайником. Что ел, вообще непонятно. Спускался лишь по нужде или в душ да поздно вечером, когда отдел пустел, занимал свой диван, чтобы несколько часов поспать. Дважды или трижды за неделю, похоже, пропадал из здания КБР на сутки. Чем занят был его ум, неизвестно, а в душу, пожалуй, кто посмелее Терезы заглянуть не решился бы…☙ ☙ ☙ ☙ ☙
Огромный «Форд» плавно скользит по спящему Сакраменто. Пять утра. К девяти отчеты по пяти делам должны лечь на стол Бертраму. Машина останавливается у круглосуточной кондитерской. Старик в доме напротив мается бессонницей. Дальнозоркие его глаза видят, как из черного внедорожника легко выскальзывает изящная темноволосая женщина и скрывается за дверью заведения. Попка и ножки что надо. В старике просыпается давно забытый азарт. Интересно, а на личико? Спустя несколько минут она выходит с бумажным пакетом, садится в свой «танк» и уезжает. «Хороша, чертовка!» – старик вздыхает и, шаркая ногами, плетется за снотворным… В пустом коридоре КБР стук каблучков подобен грохоту камнепада в Кордильерах. Тереза сначала пытается ступать на носочках, потом разом скидывает туфли, подхватывает их и дальше бежит босиком. В отделе тихо и царит полумрак. Жалюзи опущены, и рассветное солнце почти не проникает в офис. Она минует стол Грейс и видит Джейна. Консультант укрыт легким шерстяным пледом, который Тереза неделю назад оставила на подлокотнике дивана, словно бы он всегда там был. Июньское солнце часами вылизывает раскаленный Сакраменто, но кондиционеры работают круглосуточно, и температура в помещении не поднимается выше восемнадцати-двадцати, так что хочется укрыться. Джейн спит, по-детски положив ладонь под небритую щеку. Лицо осунулось, тени залегли под глазами, в уголках глаз четче обозначилась сеть морщинок, а в светлых волосах прибавилось тускловато-серебристых нитей. Но лицо спокойное, даже умиротворенное, губы едва тронула улыбка. Тереза ставит пакет тихо опускается на пол перед спящим, долго смотрит на него и вдруг, поддавшись порыву, наклоняется и целует его. Сухие теплые губы спящего дрогнули и приоткрылись, отзываясь. Он улыбается, что-то бормочет во сне. Но вот дрогнули веки, консультант открыл глаза, однако Терезы уже нет. Она стремительно и бесшумно подбегает к двери своего кабинета, и спустя мгновение в коридоре пусто и по-прежнему тихо. Неужели никто не слышит, как гулко колотится ее сердце? Ему снился дивный сон, странный и волнующий. Джейн смотрит на часы. Почти шесть. Еще полчаса, и надо бы убираться восвояси, разве только спуститься прежде в спортивный сектор, к тренажерным залам и бассейну. Там душевые. Консультант по-мальчишески легко вскакивает, выбрасывая ноги вверх и вперед, и застывает, видя пакет на полу у изголовья дивана. В нем черничные кексы, сыр в нарезку, банка с его любимым сортом чая, клубничный джем и небольшой заварной чайник китайской работы, похожий на те, в которых подают этот дивный напиток особо придирчивым ценителям в ресторанчиках Чайна-тауна. Ком в горле. Джейн судорожно сглатывает, берет пакет и уходит, неслышно ступая. Плед аккуратно сложенный, лежит на подлокотнике, как и неделю назад, когда был положен туда рукой хозяйки. Проходя по коридору, Джейн видит Терезу за компьютерным столом, заваленным бумагами. Он не остановится, не заглянет по старой привычке и уж тем более не обнимет ее, как делал все эти годы, то ли флиртуя, то ли забавляясь, а больше всего ради того, чтобы испытать ни с чем не сравнимое чувство радостного умиротворения и сердечной истомы, когда в груди сладко тает, словно стоишь на пороге. Но, пока шаг вперед не становится неизбежным, как падение в пропасть, объятия надо разомкнуть. И он размыкал, долгие годы оставаясь «на пороге». Почему? Не мог объяснить. Но, как оказалось, к лучшему. Если Кровавый Джон с маниакальной последовательностью взялся уничтожить все и всех, кто ему дорог, Тереза Лисбон тем в большей опасности, чем чаще он будет видеться с ней. После той памятной встречи в соборе все стало еще сложнее. Мистификация с ее «убийством», последовавшее затем отчуждение в их отношениях, побег с Лорелией, двухмесячное затворничество на чердаке со списком более чем из полутора тысяч имен и победа, украденная у него Кровавым Джоном, что опять оказался на три шага впереди… Патрик Джейн чувствовал себя Алисой в Зазеркалье: чем быстрее бежит, тем меньше шансов догнать и остановить маньяка. Алиса? Да, этот странный сон… Наслаждаясь упругими, горячими струями душа, Джейн, вспоминал удивительную картину, приснившуюся ему перед самым пробуждением. Ему виделась кухня их с Энджелой дома, залитый солнцем стол, покойная жена раскатывает тесто, а Тереза лепит из него что-то затейливое и вкусное. Они чему-то весело смеются. Наверно, их забавляет малышка Шарлотта, вся в муке и в потугах вылепить нечто изящное из куска непослушного теста. Сам Патрик сидит на другом конце стола и тоже прыскает со смеху, наблюдая за дочерью. Перед ним лежит огромная книга энциклопедического формата – подарочное издание дилогии об Алисе Льюиса Кэролла. Он отрывает взгляд от книги, встречается глазами с Терезой – и вдруг оказывается, они в гостиной ее дома. Она подходит совсем близко, он чувствует ее запах, словно наяву, и понимает, что на пороге уже не устоять. Она целует его, и острое желание пронзает Патрика, но тут неведомая сила выталкивает его из мира сновидений. Полумрак, тишина и… запах давно желанной женщины.☙ ☙ ☙ ☙ ☙
Ну, кажется, все. Тереза сладко, до хруста потянулась, сцепив пальцы в замок, и, поднявшись, сделала несколько упражнений на растяжку. Им когда-то учила ее и еще пятнадцать девчонок и ребят мисс Мендоса, учитель танцев. Мама очень хотела, чтобы дочь умела танцевать. И это был тот счастливый случай, когда желания матери отвечали наклонностям ребенка. После смерти мамы Тереза еще какое-то время пыталась заниматься, но работы по дому было так много, а денег в семье, где отец все чаще прикладывался к бутылке, так мало… Мисс Мендоса одно время даже занималась со способной девочкой бесплатно, частным порядком. Но в конце концов к четырнадцати годам со школой танцев пришлось расстаться. Правда и теперь почти каждый день Терезы Лисбон начинался в ритме пасодобля, мамбы или танго. Квикстеповым шагом она бежала из кухни в гостиную, в медленном вальсе обдумывала, что скажет на совещании у Минелли… Тереза глянула на часы: четверть девятого. Судмедэксперты, возможно, уже в конторе. – Алло, доктор Штайнер? Доброе утро. Это Лисбон… Да, Патридж обещал мне к половине девятого заключения в отчеты по трем делам… Да, огнестрел в мексиканском квартале, самоубийство и ножевое на Гарден-хайвэй, у лодочной станции… Нет, я сама спущусь, пусть заканчивает. Морг встретил привычной тишиной, неестественной, и впрямь мертвенной чистотой, слепящим глаза никелированным сиянием. Яркий, почти режущий глаза «дневной» свет ламп, издающих едва заметный гул, сухая прохлада и запах дезинфекторов, лишь оттеняющий жутковатый дух боли и смерти – едва-едва различимый, но стойкий запах крови, мочи, тлена. В таком месте всегда немного сжимается сердце, даже если видел всякое и вроде привык ко всему. Ну, и где эти жрецы Анубиса? Тереза, тряхнув головой, отогнала дурацкие ассоциации и, чуть растянув губы в улыбке – естественно получилось, ура, – толкнула дверь ординаторской. Бретт Патридж споро стучал по клавиатуре. Услышав звук закрывающейся двери, бросил приветливый взгляд через плечо и с удвоенной скоростью продолжал выбивать дробь, не забывая при этом быть вежливым: – Прости, Лисбон, чуть-чуть не успел. Еще пара абзацев, – он одним движением откинул со лба непослушный вихор. – Нанесена острым предметом… Хочешь, сделай себе кофе. Он стоит того, чтобы ты его попробовала. Там в шкафчике миндальное пирожное, сливки в холодильнике. – Спасибо. Тереза сделала кофе себе и доктору и невольно улыбнулась, рассматривая напряженный профиль. Тонкий, с горбинкой нос, волнистые волосы, внимательные серо-голубые глаза. Сейчас он перечитывал то, что написал, и был похож на птицу, что зорко всматривается вдаль. Наконец, видимо удовлетворенный своим творением, Патридж послал документ на принтер и с удовольствием отпил ароматный напиток. – Тебе спасибо. Вещь, да? – Да, такого кофе, как в морге, нигде в КБР не попьешь, – улыбнулась Лисбон. – Знаете вы, прозекторы, толк в маленьких удовольствиях жизни! – Это точно. Нигде так не ценишь жизнь со всеми ее радостями, как в морге. – Патридж, говоря это, подписал последний лист и положил заключения стопочкой на край стола подле Терезы. – Ну, что, допьем кофе, как люди? Еще только без двадцати девять. Успеешь. – А где док Штайнер? – Пошел потолковать к Карсону. Там не все благополучно с версией о самоубийстве подростка. Похоже, группе Карсона придется переквалифицировать статью и расследовать дело как убийство первой степени. – Да, приятного мало, – согласилась Тереза. – Карсон темпераментный, амбициозный, обломов вообще не терпит. Старик хоть валерьянкой запасся? – Да ладно! Его даже ваш двинутый Джейн не мог довести до инфаркта, где уж Карсону… Почувствовав привкус провокации, Тереза и бровью не повела, только фыркнула и усмехнулась, скривив уголок рта. Кого как не ее «двинутый Джейн» доводил больше всех? Всё КБР свидетели. Уж она-то знает, каково беднягам судмедэкспертам иметь дело с их расчудесным менталистом! Этот «юноша бледный со взором горящим», enfant terrible всея КБР, вымотал ей больше нервов, чем отец-алкоголик и трое братцев вместе взятые. И все это знают. Вот! Допив кофе и ополоснув чашку, агент на прощанье улыбнулась коронеру и подхватила папку с заключениями, чтобы бежать к себе наверх. Патридж поднялся проводить. Его глаза до странности напоминали глаза умной птицы. Он виновато улыбнулся: – Прости, я не должен был так про Джейна. Он малый со странностями, конечно, но в его случае это понятно. Мы как-то с ним… не сработались. Не скрою, что мне легче без него. Вы же, я слышал, близкие друзья, – в его тоне слышалось не столько утверждение, сколько скрытый вопрос. – Да, – просто кивнула Тереза. – Порой его манера вести расследование несносна, но я привыкла. В конце концов, с его помощью мы раскрывали самые запутанные дела. Это стоит того, чтобы терпеть маленькие странности нашего консультанта. Думаю, Минелли не ошибся, когда взял его. «Между прочим, это правда. Минелли, а не я, тогда еще совсем «зеленая» воспитанница Боско, принимал это решение. Странно, что старик вообще стал советоваться со мной. Так взрослые порой «советуются» с малышами, давая тем почувствовать свою значимость». Тереза усмехнулась, вспоминая тот разговор. Она до сих пор скучала по Минелли и Боско, и теплые воспоминания всегда отдавали грустью, какая приходит со временем, сглаживая острое чувство потери. – …но знал, что делал. «Это он о Минелли?» – Это точно, – Тереза нажала кнопку лифта. Патридж стоял на пороге морга, так и придерживая дверь, которую только что распахнул для нее. – Не хочешь сходить пообедать «У шкипера»? А то лет десять работаем вместе, а видим друг друга только в морге да на месте преступления. Тереза глянула на него в изумлении и улыбнулась: – И правда. Почему бы нет? Зайдешь за мной? – Всенепременно! – он тоже улыбнулся, по-мальчишески открыто, и лучики морщинок вокруг сияющих глаз что-то напомнили Терезе.☙ ☙ ☙ ☙ ☙
Директор Бертрам был как всегда сдержан, отчеты принял с видимым равнодушием, но те, кто знал его, видели: остался доволен группой Лисбон. Доказательная база не позволит развалить дела в суде, к тому же адвокаты двоих подозреваемых уже вовсю хлопотали о сделке, а это равноценно признанию. Карсон был смурен и напряжен, изо всех сил стараясь сохранить невозмутимость. Видно, Штайнер его и впрямь разозлил. Пойми старик все на месте преступления, можно было бы как следует допросить свидетелей, по горячим следам многое выяснить, поискать повнимательнее, лабораторию поднапрячь. А теперь… От шефа расходились парами и группками, что-то оживленно обсуждая. Лишь Карсон и Лисбон держались каждый особняком. У Карсона кошки скребли на сердце, а Терезе надо было многое обдумать. Расследование, которое она затеяла, пугало ее. При таком списке подозреваемых… Бертрам, похоже, чист. Если и виновен в чем, то лишь в том, что позволил кому-то умному держать его, Гейла Бертрама, болваном в своей игре, и то едва ли. Ну, то есть Терезе так хотелось думать, не получалось у нее иначе. В списке Джейна он, кстати, на предпоследнем месте. В списке Кровавого Джона – на втором. Ох уж эта последовательность имен в обоих списках! Ведь что-то есть в их несоответствии. – Шеф, вызывали? – Грейс прикрыла за собой дверь. – Что случилось? Забавная она все-таки, Грейс ван Пелт. Необычное сочетание модельной внешности и по-детски искреннего азарта. А еще она точно знает, что такое хорошо и что такое плохо. Не то чтобы не признает полутонов, но почти всегда понимает, доброе перед ней или злое. Как дети. Глядя на нее, Тереза всегда вспоминала уроки в католической школе. «Если не станете как дети, не войдете в Царствие Небесное». А еще – слова, кажется, апостола Павла про чувства, что «навыком приучены к различению добра и зла». Дети любят или ненавидят, они не признают суррогатов любви в виде политкорректности, толерантности или патриотических лозунгов. У них сердце умнее головы, их разум не запутать логически тонкими подменами. И все дети, с какими сталкивали группу Лисбон расследования, тянулись к Грейс, как к своей. И к Джейну… Стоп! Вот об этом не надо. – Да… Нет… Вызывала… То есть… – Тереза совсем сбилась. Грейс поняла, что разговор будет совсем уж необычный, и не об их с Ригсби «неуставных взаимоотношениях». Чем же так озадачил их шефа Бертрам, что на Лисбон лица нет? Похоже, уход Джейна вроде как в отпуск она пережила. Статистика раскрываемости преступлений отличная. Группе не мотают нервы внутренними расследованиями, Ларош совсем присмирел, словно сдулся после общения с Джейном. Вот и до них с Ригсби никому нет дела, всех занимает скандал с коррупцией в пресс-службе. А позавчера, когда Чо уехал в суд, им с Уэйном просто крышу снесло. Набросились друг на друга прямо в офисе, и Джейнов диванчик кстати пришелся. Их стоны должно было слышать все КБР. Стыдно-то как! Как восхитительно стыдноооо!.. Грейс остаток дня ходила будто в тумане с распухшими от поцелуев губами, смутно осознавая, кто она и чем занимается, а Ригсби пришлось срочно отстирывать рубашку от следов помады и потуже затягивать галстук, чтобы скрыть следы страсти. Смешно же он выглядел в рубашке с коротким рукавом и галстуке! И что, они образумились? Как же! Вечером она демонстративно села в его машину, но им хватило выдержки проехать лишь два квартала, до моста, под которым спустя несколько минут она снова трепетала в руках Уэйна, обхватив ногами его бедра, почти не чувствуя спиной теплый камень опоры моста. Весь мир тогда был для нее его руками, его губами и тем, что она ощущала внутри себя… Уффф... И как их никто не застукал? Два агента КБР занимаются любовью под мостом в центре Сакраменто – вот это был бы скандал! Молодая женщина тихонько улыбнулась своим мыслями и села на стул по другую сторону стола, готовая слушать. – Мне нужна помощь, Грейс. Но это необычное расследование. Я бы даже назвала его частным, если бы КБР, и наша группа в частности, не расследовала преступления этой серии на протяжении последних десяти-двенадцати лет. – Кровавый Джон? – Да. – А Джейн? – Он предпочитает действовать в одиночку. – Я в деле. Вот и все. В этом вся Грейс. «Знала бы ты, сколько я проверяла тебя, наводила справки, сопоставляла и анализировала, пытаясь выяснить, можно ли тебе верить, а ты просто согласилась, и, я уверена, пойдешь до конца». – Ты должна знать, Грейс, для меня в этом деле много, очень много личного. Обычно в таких случаях агента, как лицо заинтересованное, отстраняют от расследования. – У меня тоже много личного. – Да. Понимаю. Плечо заныло, вспомнив о пуле О’Лафлина, а сердце – о розовом платье. «Он хотел видеть меня подружкой невесты», – Тереза грустно улыбнулась этим воспоминаниям и подняла взгляд на ван Пелт. – В этом деле мы партнеры. Мне было бы проще и приятнее, если бы ты звала меня просто Терезой. – Хорошо. Но только наедине. При ребятах все по-старому. – Разумно. Мне кажется, Чо и Ригсби на первых порах не должны знать о том, чем мы занимаемся. Но мы команда, и позже нам понадобится их помощь, а значит, они должны будут знать все. К тому же, в любой момент могут возникнуть форс-мажорные обстоятельства. Грейс кивнула. – Что до Джейна... Не представляю, что у него в голове. – Да уж… – задумчиво протянула ван Пелт. – Значит, сойдемся на том, что в первое время, пока нам самим не станет ясна линия расследования, каждая из нас держит своего парня подальше от наших дел. То есть… Я что-то не то?.. –Ну, у нас с Джейном чисто деловые отношения, – Тереза нервно потерла пунцовую щеку. – Но суть такова. Да… Что? Грейс смотрела ей в глаза внимательно и печально. – Что? – Прости, я не люблю лезть людям в душу. Но если ты мне доверяешь, позволь тебе сказать честно. Ты любишь Джейна, это факт. Он любит тебя, это тоже факт. И лучше вам для начала осознать это. Тереза вскинула голову, пытаясь возразить, но Грейс протестующе взмахнула рукой и продолжала слишком торопливо, сознавая, что своими откровениями вторгается в личное пространство и боясь, что, не скажи она это сейчас, потом не хватит духу: – Пойми же ты, потерять друг друга по причине ложного стыда, предрассудков или тщеславия легко! Вернуть бывает невозможно, во всяком случае, очень трудно и всегда с потерями. Не всем судьба дает второй шанс, как нам с Уэйном. Зачем испытывать ее? Когда-то я упивалась своим благородством. Как же, не позволила парню пожертвовать своей карьерой в Сакраменто! А ведь он искренне был готов служить в Сан-Франциско. А даже если и нет, подумаешь, полтора часа езды! Но мы бы могли пожениться, быть счастливы, – она горько усмехнулась и вздохнула, словно отгоняя наваждение. – А теперь нас не двое. Есть еще малыш Бен и Сара, и нам предстоит выстраивать отношения с ними, чтобы жить в любви и согласии, – она печально усмехнулась. – Конечно, мы сможем. Любовь может все, как говорят сказочники. Но ведь можно было и не нагромождать столько преград в угоду собственной гордости. Вот и вы... Грейс устало смолкла, не договорив, и не решалась поднять взгляд. Тереза тоже молчала, потрясенная ее словами. Грейс не сказала, но Тереза вдруг поняла, что еще мучит ее: О’Лафлина тоже могло не быть в ее жизни. Обжигающее дыхание Кровавого Джона не коснулось бы Грейс лично, не было бы всего того кошмара, который она преодолевала долгих два года. Маленькая загорелая рука легла поверх бледной. Ладно, откровенность за откровенность, раз уж теперь они партнеры: – Не вспоминай о нем. Да, его могло не быть в твоей жизни. Но скажи, разве та Грейс ван Пелт, что легко отказалась от своей любви, могла чувствовать так, как теперешняя? Разве твоя любовь к Уэйну та же влюбленность, что и четыре года назад? А он? Он тот же Ригсби? Не отвечай. Сама вижу, что нет, – Тереза задумчиво водила пальцем по узору столешницы. – Я часто думаю, хорошо, что не бывает шанса вернуться и прожить все заново, избежав горя, потерь и ошибок. Это было бы для меня несносным искушением, хоть я и понимаю, сколь многим обязана этому опыту потерь. И вот ведь странно, горе, зло делает нас сильнее и лучше? – Не всех и не всегда, – Грейс покачала головой. – Кого-то да, а кого-то губит, озлобляет, убивает надежду. И остается только жажда мести. А свершится месть, и душа пуста, и жить вроде незачем. – Да, пожалуй, чего-то такого я и боялась в Джейне, пока не узнала его лучше… Но это не ваш случай, правда? Какое-то время обе молчали, потрясенные неожиданной откровенностью друг друга. Тереза первой прервала молчание, испытывая потребность, наконец, сказать правду, достаточно очевидную для окружающих, как выяснилось: – Да, я люблю Джейна. Давно. В этой любви сердечной боли больше, чем радости, горечи больше, чем меда, тревожной бессонницы больше, чем грез. И мало надежды, что когда-нибудь станет легче. Может показаться, что моя личная заинтересованность в деле Кровавого Джона связана с Джейном, но это не так. У меня с ним свои счеты. – Понимаю, – пробормотала Грейс. «Думаю, не вполне...» Какое-то время обе женщины молчали, каждая о своем. Грейс думала о том, что в их новых отношениях с Уэйном не убавилось жгучей страсти, но стало больше нежности и заботы, какие рождаются в отношениях людей, которые теряли и вновь обрели друг друга. А Тереза – что никто кроме нее не знает, как фатально ее судьба связана с судьбой Джейна, даже он сам. Он – самое большое ее горе и самое большое счастье, и только ей одной вполне понятен смысл этих слов. Наконец, Тереза подняла глаза: – Грейс, я должна рассказать тебе все, что мне, то есть нам с Джейном, стало известно за последнее время, в том числе по последнему эпизоду — убийству Эйлин Тернер и похищению малышки Кейтлин в мотеле «Торчлайт» полмесяца назад. Грейс умела слушать – редкое качество для хорошенькой женщины. Напряженно глядя в одну точку, она изредка кивала головой, словно окончив очередной этап анализа и сортировки информации. Почти не переспрашивала, скорее резюмировала факты, выявляя их связи. Не хваталась за карандаш, чтобы по привычке сделать пометы, словно сразу настроилась запоминать. «Умница», – Тереза решила, что сделала правильный шаг. Вдвоем с Грейс они, пожалуй, сила. – Ну вот, теперь ты знаешь все, что было известно мне до сегодняшнего дня, – Лисбон прошлась по кабинету, глянула в окно сквозь жалюзи на безлюдный двор, на заполненную машинами парковку. Июньское солнце палило нещадно, и над асфальтом колыхалось марево раскаленного воздуха. Канун летнего солнцестояния, самого долгого дня в году. – Значит, единственную копию записи послания Джейн уничтожил… – Это было импульсивное движение. Да она ему и ни к чему. У Джейна феноменальная память, он помнит все покадрово и слово в слово. Отец с раннего детства тренировал его, готовя к карьере циркового иллюзиониста и «экстрасенса». Умение наблюдать, запоминать и анализировать – часть его профессии. А вот мне приходится напрягать извилины. – «Поймай меня, если сможешь, или я поймаю тебя»? – Да, это близко к тексту, Грейс. А что ты думаешь об этих двух списках – Джейна и Джона? – Они идентичны, но… – Ага! – … Джон дает имена в другом порядке. – Вот! И в чем фишка, как думаешь? Грейс пожала плечами: – Кровавый Джон имел доступ к выводам Джейна. Ну, прочитал его записную книжку… – Вряд ли. Джейн прятал все даже от меня. Только промежуточные наброски, ими была увешана вся стена. Но дело даже не в этом. На момент гибели Лорелии Джон уже знал имена, на которые Джейн выйдет лишь спустя два месяца напряженной работы. Так что наброски нашего консультанта Кровавому Джону были, вроде как, не нужны. Он словно бы просчитал ход мысли Джейна, понимаешь? А кроме того… Стук в дверь и одновременный толчок. В кабинет просунулась голова Ригсби. Увидев напряженные лица обеих дам, он покраснел как рак. Ну, а что он мог подумать? Лисбон вызвала Грейс, мурыжит ее час. И вот картина маслом: начальница сидит с напряженным лицом, словно взвешивает, что бы такое предпринять. Грейс кусает губы – значит, либо упорно думает (как выкрутиться), либо досадует (оно и понятно). Вот засада! И ведь его, мужика, постеснялась возить мордой по столу за аморалку, а девчонку – можно! Ригсби набычился и решительно двинулся к столу: – Вот что, это моя вина. Я это… Короче, это все я! Изумившаяся было такому вторжению Грейс прикрыла рот ладошками и как-то подозрительно хрюкнула. – Да, агент Ригсби, это все – вы. И вы мне нужны, – роль строгого начальника Терезе давалась неплохо – опыт. Только бы не прыснуть, а то вон Грейс еле сдерживается от смеха, того и гляди сползет под стол. – Агент ван Пелт, можете идти. Мы договорим позже. Грейс, кивнув, спешно вышла. Справедливости ради, надо сказать, рвущийся из груди хохот она-таки сдержала. Тереза перевела взгляд на Уэйна: – Я рада, что это вы, агент, и что вы в штанах. – ??? – Уэйн, у тебя снесло крышу, это я понимаю. Но память-то не отшибло. Три года назад здесь, в здании КБР, была расстреляна группа Боско. Сэм и его люди погибли, секретарша Минелли была убита, а сам директор ушел в отставку. После этого во всех офисах и прочих помещениях, кроме, пожалуй, душевых кабинок и кабинок туалетов, были установлены камеры. Видеонаблюдение круглосуточное. Мне стоило огромного труда добиться, чтобы в моем личном кабинете камеру сняли, в обмен на обещание держать жалюзи открытыми. И я неделю честно солировала в этом шоу «За стеклом», после чего наплевала на все обещания. Джейн в свое время потратил день, выискивая тут «жучков», и ведь нашел! А вчера утром меня вызывает начальник охраны и, краснея, как институтка, отдает мне крайне увлекательную запись. Честно говоря, я и не предполагала всех возможностей холостяцкого диванчика. – Я… это… Мать моя Калифорния, про камеры-то он и не вспомнил! Ну да, вроде было когда-то какое-то указание насчет видеонаблюдения, две недели все оглядывались, пытаясь понять, откуда за ними следят, а потом плюнули и забыли. Черт! Пунцовый, он поднял глаза на шефа... Лисбон тряслась от смеха: – Пссс… Ой! Все, Ригсби, иди с глаз моих! – простонала она. – А… это?.. – А «этим» будете заниматься подальше отсюда, – отхохотав, Лисбон посерьезнела. – И не смей впредь склонять девчонку к неподобающему поведению в конторе! Я не полиция нравов, но хочу иметь основания отрицать интимные отношения между своими сотрудниками. Ну дайте же мне шанс вас отмазать! – Ясно… Э-э-э… Сп-пасибо. – Я передам твою благодарность начальнику охраны. Он нарушил инструкцию ради меня и вас, уничтожив запись, – она все же не удержалась и хихикнула. – Похоже, вы ему понравились. – Угу, – для звезды реалити-шоу Уэйн Ригсби выглядел мрачновато. – Ладно, я… это… пошел... – Иди-и-и... И больше не греши!☙ ☙ ☙ ☙ ☙
Патридж возник на пороге ее офиса, когда Лисбон почти закончила разбирать бумаги по делу о бытовой поножовщине. Скучное и тем более ужасное в своей обыденности преступление, в предыстории которого, как часто бывало, оказалась злосчастная бутылка дешевого виски. Тереза устало подняла глаза на вошедшего. Боже, о ланче с Патриджем она совсем позабыла! Судмедэксперт по-мальчишески задорно улыбнулся, откидывая со лба непослушный вихор: – Прекрасная леди, позвольте пригласить вас отобедать «У шкипера». Терезе только и оставалось, что подхватить сумочку и грациозно взять кавалера под локоток. Проходя мимо офиса своих агентов, Тереза не без удовольствия заметила остолбеневшего Ригсби и Чо, глаза которого совершенно противоестественно округлились. Сделав мальчикам ручкой, она вошла в лифт, дверь которого плавно закрылась у Патриджа за спиной. Спустя пару минут они, оживленно болтая, пересекли залитый солнцем двор КБР. Навстречу им возвращались с ланча агенты и сотрудники Бюро, приветливо кивая коронеру и старшему агенту. Тереза лучезарно улыбалась, кивала в ответ, слушая вполуха байку о незадачливом интерне-патологоанатоме, и, что называется, спинным мозгом чувствовала тревожный взгляд откуда-то сверху, из-за георгианского окна мансарды. «У шкипера» в полуденный час всегда оживленно и людно, но, как ни странно, не шумно и не суетно, как бывает в других ресторанчиках. Здесь даже в самый солнечный день царят полумрак и прохлада, можно спокойно поговорить и сытно поесть. Тереза ела хрустящую картошку фри, макая ее в изумительно вкусный томатный соус, и вспоминала, как примерно то же самое ела скандинавская красотка Ингрид в «Кобре» – полицейском боевике ее далекого детства. У них тоже свой Найт Слэйшер, он, пожалуй, пострашнее киношного. И ее консультант, между прочим, полагает весьма вероятным, что этот самый маньяк сидит напротив нее… Тереза взглянула на доктора. Он улыбнулся и подмигнул. «Ты и представить себе не можешь, о чем я сейчас думаю, – Тереза несколько смущенно улыбнулась в ответ и очень натурально покраснела. – А если знаешь?.. Нет, именно сейчас я выгляжу простушкой. Да еще, пожалуй, увлеченной своим визави. А он и впрямь интересный парень, если присмотреться. Неужели он?..» – Ты так замечательно вкусно ешь, – Бретт Патридж откинулся на спинку стула и с веселым интересом наблюдал, как Тереза дожевывает ланч. – Редко увидишь женщину, которая за едой сочетает изящество и детскую непосредственность. Парни говорили, ты сама неплохо готовишь. В полицейских академиях этому не учат. – Ха, а ты, пожалуй, неплохо сочетаешь способность расточать комплименты и получать сведения. Лицо Патриджа вытянулось, теперь он выглядел обескураженным. Это совсем развеселило: – Ладно, не тушуйся. Это я так, подкалываю. Профессиональная привычка. Так бы и спросил, где, мол, училась? – И где? – Готовить? Дома, у мамы. Пока она была жива, – при воспоминании о маме Тереза слегка поежилась, словно от холода. Время лечит, но как-то уж очень медленно. – А потом у меня была большая практика. Четверо мужчин в семье не шутка, особенно когда денег в обрез и на кухне приходится изобретать что-то вкусное и сытное почти из ничего. Она подняла глаза и встретила сочувствующий взгляд. Патридж смотрел мягко и как-то виновато. Кто ж знал, что разговор так внезапно скатится к больной для Терезы теме? Она улыбнулась и добавила нарочито весело: – А в полицейской академии я не училась. – Вот как? – коронер облегченно рассмеялся. – И где ж тогда? – У-у, какой хитрый! Теперь твоя очередь. – Ну, со мной все понятно. После школы учился в Беркли. Бакалавр химии, доктор медицины. Обычное дело. Криминология – мое хобби, но, как часто бывает, хобби увлекает не меньше профессии. Думаю, при желании я мог бы сдать экстерном экзамен и защитить диссертацию по криминологии. – Впечатляет. Должно быть, твои родители состоятельные люди, если смогли дать тебе такое образование. – Я сирота. – Прости. Я не хотела… – Да все в порядке. Матери давно нет в живых, но и при ее жизни мы не были близки. По-настоящему ей был нужен только отец. А он… Он всегда был чужим, и мне все равно, жив ли он или нет. Напоминание о них - только напоминание. За мое образование платил очень близкий мне человек. Она для меня все – мать, отец, сестра, подруга, тетушка… – он смолк в задумчивости, и глаза его потеплели. – Она одна мое спасение. Не будь ее, я давно погиб бы. Тереза в изумлении смотрела на коронера. Таким Патриджа она никогда не видела. Ей вдруг стало стыдно. За тот злосчастный список, за подозрения, за Джейна, за себя. Она представила малыша, брошенного всеми и обретшего счастье в любви чужой, скорее всего, одинокой женщины. Том Сойер, нашедший свою тетю Полли. Нет, Тереза не была легковерной дурочкой и не понаслышке знала, сколько неприятных сюрпризов скрывается порой за респектабельной внешностью, располагающими манерами и обаянием. Но по странному капризу своей натуры Патриджу она верила. Хотела верить. Лисбон коснулась его руки, погладив сильную, жилистую кисть, внезапно дрогнувшую под ласковым прикосновением. Коронер поднял глаза. И в этот миг Тереза осознала: сколько бы она ни прожила, до конца своих дней она не забудет этот взгляд, потому что он не лгал о боли и нежности и потому что она вдруг поняла, кого напоминают ей эти глаза и непослушный вихор надо лбом. И тогда ей стало по-настоящему жутко… Они вышли из почти опустевшего ресторанчика. Перерыв на ланч давно закончился, и кроме парочки завсегдатаев за барной стойкой в зале остались лишь несколько припозднившихся клерков из офисов по-соседству. Какое-то время оба молчали. Тереза пыталась привести в порядок отрывочные мысли и впечатления. Бретт, казалось, оцепенел и ушел в себя. Странной они, должно быть, казались парочкой, ведь при всем том молодая женщина держала за руку своего спутника, и он не предпринимал попыток эту руку высвободить. Скорее, наоборот, вполне отдался во власть своему поводырю, и с каждым шагом его поступь становилась тверже, а взгляд – спокойнее. Во двор КБР они вошли такими же, какими вышли час назад, разве что теперь доктор сжимал руку старшего агента. И прошла долгая минута, в течение которой они почти пересекли двор, пока Тереза не додумалась высвободить свою ладонь из сильной, горячей ладони Патриджа. – Прости, что-то я рассуропился, – смущенно улыбнулся он, прощаясь у лифта. – У каждого из нас есть нечто, что трогает нас до слез. Или некто, – Тереза подняла глаза на Бретта и вновь опустила, не в силах вынести нежданно открывшегося сходства двух вроде бы непохожих мужчин. – Тот, кого мы любим безо всяких условий. Просто за то, что он или она есть в нашей жизни. За это не извиняются.☙ ☙ ☙ ☙ ☙
К семи тридцати здание КБР заметно опустело. Чо шел по безлюдному коридору, и его шаги, обычно почти неслышные, ему самому казались поступью Командора. Кимбла вызвал начальник объединенной группы быстрого реагирования, с некоторых пор взявший моду собирать сотрудников для «тренировочных мероприятий», как он сам это называл. Слуга двух господ, Чо тяготился необходимостью не столько подчиняться двум начальникам, сколько работать под руководством людей, испытывавших друг к другу заметную неприязнь, во многом порожденную соперничеством. Лисбон в этом противостоянии была на высоте, чего не скажешь об амбициозном федерале. Того порой до смешного переклинивало. Впрочем, с Лисбон Чо работал бок о бок не первый год. Поначалу традиционно воспитанному парню из корейского квартала было в диковинку подчиняться девчонке – своей ровеснице, про которую к тому же шушукались по углам, будто ее активно продвигал Боско. А многозначительные взгляды в сторону чертовски хорошенькой «агентки» не оставляли сомнений, в какой именно сфере, должно быть, одарена эта нимфа. Чо поддался было общему настроению, но очень скоро понял, насколько ошибался. Все эти годы ему нравилось работать с Лисбон, Ригсби, а позже и с ван Пелт. Даже Джейн, попервости раздражавший своей детской бесцеремонностью и странной, провокационной манерностью, давно стал родным. Этакий непутевый братец, который есть в каждой семье, в любой сказке, словно оправдывая старую поговорку: «Дуракам – счастье». Дурак Джейн тоже был вполне сказочный, из тех, кто кажется безобидным простаком, но надо будет – мудрецов перемудрит с дорогой душой. Вот только со счастьем у Джейна как-то не задалось… Однако жизнь не стоит на месте, и, когда тебе поступает предложение, от которого нельзя отказаться, надо иметь решимость сделать правильный выбор. Служба в группе быстрого реагирования, как и ожидалось, была не из легких. И дело не в опасности, к которой детектив, расследующий убийства, готов всегда. Тон в группе задавали федералы, а они с некоторых пор весьма неоднозначно относились к сотрудникам КБР, в особенности к группе Лисбон, что завязла по уши в деле о гибели Лютера Уэйнрайта, и не в нем одном. Чо мог бы дать голову на отсечение, что его пригласили в группу как «перспективного осведомителя». Ха! У него была такая школа жизни, куда эти хлюсты вступительный экзамен не сдали бы. Накрылись бы. Буквально. Могильной плитой. Если бы повезло. Нет, это он сам стал ушами и глазами Калифорнийского бюро среди федералов. И эти уши слышали многое, а глаза примечали все. И чем больше они примечали, тем холоднее и тревожнее становилось на душе у Кимбла Чо. Бывали моменты, когда уважаемая правовая структура неумолимо напоминала ему уличную банду, членом которой агент Чо был в ранней юности. У самого лифта Кимбл глянул на часы в холле. Времени в обрез. Он приветливо махнул рукой Ригсби – того ждало ночное дежурство. Ни ван Пелт, ни Лисбон видно не было. Неужто отправились по домам, как нормальные девчонки? Лифт рванулся вниз, и сердце сладко екнуло, на миг ощутив невесомость, отдалось в паху волной возбуждения. Вспомнилась Саммер, ее жаркий поцелуй у этой самой стены, обжигающее дыхание, нежные, трепетные пальцы в его волосах, ее грудь, небольшая, но упругая, с набухшими сосками, и горячее бедро, все настойчивее упиравшееся ему в пах… Чо тряхнул головой – наваждение пропало. «Пора завести подружку, что ли, а то и впрямь крышу снесет», – агент невесело усмехнулся своим мыслям. Пересекая опустевшую парковку, он отметил, что машина ван Пелт осталась на месте. Усмехнулся, вспомнив взгляды, которые Ригсби бросал на девушку, когда думал, будто никто ничего не замечает, но вдруг увидел знакомую фигуру. А спустя полминуты «ситроен» Джейна, выехал из ворот КБР. «Ага, и наш чердачный куда-то намылился. Что-то затевает, тихушник. Интересно, Лисбон-то в курсе?» Автомобиль Чо промчался мимо уютного ресторанчика, где две хорошо знакомые ему особы обсуждали предмет весьма далекий от текущих дел их группы. – И что ты думаешь о нем? – Грейс говорила очень тихо, стараясь ничем не выдать волнение. Со стороны все выглядело так, словно две подружки ведут обычный треп про шопинг и парней, перемывая косточки общим знакомым. Обычная болтовня двух хорошеньких девчонок. – Сложно сказать... – Тереза с трудом подбирала слова. – Фактически я не узнала от него ничего такого, чего не могла бы узнать за его спиной. Но… Знаешь, мне кажется, на маньяка он не тянет. Скорее уж на жертву. –??? – Нет, не Кровавого Джона, конечно. Но… В нем столько боли, и он… Нет, не представляю… Хотя… есть в нем что-то… пугающее… Тереза совсем смутилась и смолкла. – Ну, знаешь ли, маньяками становятся не от хорошей жизни. У каждого серийного убийцы своя глубинная боль, травмирующие обстоятельства, свой скелет в шкафу, а то и не один, – Грейс задумчиво помешивала соломинкой молочный коктейль. – Я тоже наводила справки по своим каналам. Досье сотрудника КБР, конечно, хакнуть не могу, но в Сети можно накопать немало, если знать, где копать. Патридж – сирота, об отце сведений нет, мать умерла, когда ему было лет четырнадцать-пятнадцать. Учился в Беркли. Степень бакалавра химии, доктора медицины. – Как он и рассказывал… Патронатная семья? – Нет. И никаких данных об усыновлении, опеке и прочем. – Странно… Для беспризорника он хорошо образован. И кто та женщина, которой он так предан? – Никаких сведений. Однако… – Грейс смолкла, закусив губу, словно обдумывала, как бы лучше сформулировать мысль. О, Тереза очень хорошо знала это выражение! Грейс все-таки что-то нашла. Что-то, заинтересовавшее ее. Мелочь, но мелочь важную. – На профессиональных врачебных сайтах, на сайте КБР, еще в двух-трех местах, в том числе на сайте судебных медиков… Да-да, и такой есть, представь себе! Так вот, везде местом рождения Патриджа значится Сакраменто. Но в анкете, которую наш доктор заполнял двадцать лет назад, при поступлении в университет, место рождения другое. Санта-Клэр! – Грейс победно улыбнулась. – Понимаешь? – Понимаю… При поступлении в университет анкетные данные проверяются по свидетельству о рождении. Там не напишут абы что. Значит, в семнадцать лет у нашего доктора в свидетельстве значился местом рождения городок Санта-Клер? И, скорее всего, это было подлинное свидетельство… Но как ты откопала его анкету в Сети? – Обижаешь. Кто ж такое выложит в Сеть? Нет, пришлось подключать связи отца. Он тренирует племянника проректора. Парень – талантливый игрок, но два года назад сильно разбился на мотоцикле. Владельцы клуба настаивали на исключении его из команды: ничего личного, просто с такими травмами обычно на карьере ставят крест. Но отец оставил его под свою ответственность, тренировал индивидуально, поставил на уши спортивных врачей, физиотерапевтов. И восстановил, представь себе! А потом выяснилось, мать этого парня – сестра проректора, – Грейс усмехнулась. – Мир тесен. Короче, опуская подробности, через три часа я знала анкетные данные интересующего лица. Конечно, не будь я сотрудником КБР, ведущим расследование, едва ли мне помогли бы отцовские связи. Собственно, мне просто пошли навстречу, не запросив официальную санкцию прокурора... – …которой мы ни за что не получили бы, даже не принимая во внимание факт, что Кёркланд – один из списка Джейна и, вполне может быть, не заинтересован в расследовании, – закончила Тереза. – Отличная работа, Грейс. – Это еще не все, – ван Пелт загадочно улыбнулась. – Да неужто наш доктор не доктор? – ироничный тон не мог скрыть разбиравшее Терезу любопытство. Все-таки ван Пелт редкая умница! – Почти. Я бы уточнила: наш Патридж не Патридж. – Что-о-о?! – кажется, Тереза, забывшись, сказала это слишком громко. Пергидрольная блондинка за соседним столиком оглянулась с выражением зависти и жгучего интереса. Еще бы, эти две фифочки, похоже, обсуждали что-то поистине захватывающее, совсем не то, что дежурный секс с начальником на предстоящем барбекю в День Независимости. Силиконовые губки презрительно скривились при мысли о похотливом потном существе, которое мнило себя успешным бизнесменом и хозяином жизни. Коз-зёл! – Тише! – Грейс подалась вперед и продолжала почти шепотом. – Да, в университет он поступил под именем Бретт Рейнолдс. Но на третьем курсе изъявил желание взять девичью фамилию своей бабушки по матери. Вполне легально. – Но зачем? – Спроси его, если хочешь. Ты же теперь его… как это… конфидент… Шучу-шучу! – Да уж, – Тереза помрачнела. – На самом деле лучше бы ему не догадываться о твоих изысканиях. Не очень-то мне нравится вся эта совокупность фактов. Хотя, знаешь, Грейс, у него были такие глаза… – Между прочим, и это еще не все. Между вторым и третьим курсами наш доктор брал академический отпуск на год. Где был и чем занимался, неизвестно. – А после сменил фамилию… – Угу, – многозначительно промычала Грейс, и обе смолкли, обдумывая факты. Тереза первая прервала молчание: – Санта-Клэр… Что-то знакомое. Это название когда-то уже всплывало, но в связи с чем? Не могу вспомнить. – Я точно не помню, – ван Пелт задумчиво покачала головой. – Может, позвонишь Джейну? У него феноменальная память. Если… – Нет! – Тереза помолчала и продолжала тише и мягче. – Джейн не станет меня консультировать. Не в этот раз. Он… Думаю, мы должны сами. «Ну как ей рассказать? Как объяснить, что Джейн меня попросту выставил за дверь? И я приняла это его решение. Оно неправильное? Возможно. Но я приняла». – Ну, сами так сами… Они вновь замолчали, каждая погрузилась в свои мысли. Грейс размышляла над сложностью взаимоотношений мужчины и женщины, Тереза прокручивала в уме имена и топонимы в отчаянной попытке вспомнить: «Бретт Рейнолдс… Санта-Клэр… Бретт… Санта-Клэр… Вдова Рейнолдс… Богатая вдова из Санта-Клэр… Таинственное происшествие в Санта-Клэр… Таинство… Сакраменто… Нет… Таинство… Церковь… Христи…анство… Нет... Кристи… Агата Кристи… «Таинственное происшествие… в Стайлз»… Бретт… О боже!..» – Бретт Стайлз… Кажется, она прошептала это имя вслух, потому что Грейс удивленно вскинула брови: – Стайлз? – Сама не понимаю… – Тереза озадаченно терла лоб. – Крутится что-то в голове… Точно! Мы с Джейном останавливались на заправке в Санта-Клэр, за семнадцать миль до места преступления на ферме в Элистоне. Помнишь то злосчастное дело об убийстве членов секты Стайлза – фермеров, бесследно пропавших в восемьдесят восьмом? Там еще на амбаре был смайлик Кровавого Джона, а в подвале обнаружены останки двух мужчин, к убийству которых Холли Престон непричастна, и суд признал это. До сих пор не понимаю, как эта рожа не смылась за четверть века? Не иначе, кто-то позаботился об этом, – она вздохнула и закончила: – Вот откуда я знаю это название – Санта-Клэр. – Интересное совпадение, – задумчиво пробормотала Грейс, – но этого мало, чтобы связать нашего доктора с… Сама знаешь с кем. – С Кровавым Джоном. Он не лорд Волдеморт и не черт из преисподней, так что можешь называть его этой кличкой, пока мы не выясним подлинное имя мерзавца, – Лисбон усмехнулась и вновь посерьезнела. – Должна тебе сказать еще раз: я не вижу в Патридже нашего маньяка. Но, определенно, с ним что-то не так. К столику подошел официант. Ловко убрав посуду, вежливо поинтересовался, желают ли дамы еще что-нибудь. Дамы переглянулись. – Нет. Счет, пожалуйста, – Грейс одарила парня лучезарной улыбкой, мучительно борясь с желанием наступить ему на ногу и послушать звон бьющейся посуды. Смазливый мерзавец откровенно пялился на ее грудь, недвусмысленно ухмыляясь. «В следующий раз пойду ужинать в «Голубую луну». Там все официанты – изящные мальчики с манерами денди и очаровательно нетрадиционной ориентацией. Легко скользят меж столиками, предупредительны, как дворецкий герцога Мальборо, и столь же невозмутимы». Официант отошел. Грейс взглянула на Терезу – та рассеянно мяла салфетку, бормоча едва слышно: – Санта-Клэр… Неужели и он с этим связан? Не может быть… Но Рэй… – Ты о чем? – Видишь ли, Грейс, Рэя Хэффнера, тоже персонажа из списка, если помнишь, на заре туманной юности занесло к визуалистам. Закомплексованного подростка, почти задавленного деспотичным отцом, затюканного сверстниками, презираемого сверстницами, визуалисты встретили с распростертыми объятиями, окружили заботой, убедили, что ждали только его одного… В общем, знаешь, как бывает в сектах? Да что я тебе говорю – ты же сама помнишь, какое влияние оказал на тебя Стайлз, как он может обаять, убедить, утешить. – Да, он невероятно харизматичный человек, – задумчиво кивнула ван Пелт. – Но Хэффнер… Он визуалист? – По его словам, уже нет. Ушел из секты двадцать лет назад, и, по его же словам, никто не пытался его удержать или навредить. Сохранил добрые воспоминания о Стайлзе, о «братьях» и «сестрах». – Ты ему веришь? – Приходится. Он при любой возможности говорит о церкви визуалистов лишь хорошее, всей своей судьбой словно служит примером доброго и вполне демократичного отношения организации к своим адептам, вплоть до признания за ними свободы самоопределения. Между прочим, он пытался оказывать давление на меня в интересах Стайлза, а еще секта ссудила Рэю кругленькую сумму на создание детективного агентства, куда он настойчиво приглашал меня на о-о-очень приличное жалование. – Да ну! – Ну да! Я тогда была почти в отчаянии. Хотелось все бросить и уйти из КБР. Но предложение Рэя отрезвило меня. Я вдруг поняла, что он меня попросту покупает. Дорого покупает. Как шлюху… – она брезгливо передернула плечами. – Но я не о том. Рассказывая мне о визуалистах, Рэй упоминал Санта-Клэр как родину визуализма. Именно там все и началось когда-то в шестидесятые. Грейс удивленно приподняла брови, но промолчала: в этот момент красавчик официант плавным движением деревенского донжуана положил на столик счет, едва не скользнув рукой по руке молодой женщины. Она зыркнула на него с такой «страстью во взоре», что незадачливого мачо буквально снесло, словно взрывной волной, присыпав осколками надежд на чаевые. Тереза не удержалась, прыснув в ладошки. Выйдя из ресторанчика, дамы какое-то время молчали. Наконец Грейс пробормотала: – Значит, трое из семи подозреваемых связаны с визуалистами? – Возможная связь Патриджа под вопросом. Но он родился в том месте и в то время, где практически вся общественная жизнь была связана с сектой Стайлза, – она нахмурилась. – Богатая вдова из Санта-Клэр… А знаешь, это может быть ключом к разгадке, почему наш коронер сменил фамилию. Грейс удивленно посмотрела на Терезу. Собственно, к странным цепочкам ассоциативных связей, возникающих порой у начальницы и консультанта, она с годами привыкла. Частенько их диалог напоминал бред помешанных, но эти двое прекрасно понимали друг друга и, что важнее, суть происшедшего. – Позволь напомнить тебе, я не Джейн. Мне нужны пояснения. Что за вдова? – Прости. Мне вспомнилось одно очень давнее дело, о котором когда-то рассказывал Боско. Он, тогда еще совсем зеленый агент, служил в сан-францисском отделении. Году в восемьдесят пятом в Санта-Клэр произошло потрясающее по своей жестокости убийство вдовы богатого бизнесмена. Собственно, вдовой ее звали по привычке. Дама была намного моложе мужа и овдовела совсем молоденькой в конце шестидесятых. Однако спустя несколько лет она сошлась с мужчиной. «Дело молодое», – как говорил Боско. В общем, спустя какое-то время у нее родился ребенок. В официальный брак она не вступала. Известно также, что она была одной из адепток церкви визуалистов и отчисляла немалые средства на ее становление и развитие. Кажется, это все, что Боско рассказывал мне о жертве, – Тереза помолчала, припоминая разговор десятилетней давности. – Примечательно было само убийство. Будь место преступления помечено смайликом, этот эпизод стал бы первым в серии Кровавого Джона. Уж больно похож был почерк. А сегодня я узнаю от тебя, что… –… это была мать Патриджа? – Очень похоже. Санта-Клэр – маленький городок. Едва ли в шестидесятые-семидесятые там жило много относительно молодых женщин с фамилией Рейнолдс. – Это я постараюсь выяснить. Как и имя отца нашего дока. – По этому поводу у меня есть соображения. Видишь ли, одним из свидетелей по делу об убийстве вдовы проходил преподобный Стайлз. И дело не только в том, что она была его спонсором и… как бы это выразиться… вроде духовной дочери… Ну, ты понимаешь. Грейс кивнула. – Она в течение многих лет была его «близким другом», как выразился преподобный. Вообще, такого рода отношения обыватели чаще всего называют «гражданским браком». – Так они с Патриджем… – ван Пелт споткнулась и едва не подвернула ногу. –… отец и сын, – кивнула Лисбон, подхватив подругу. – Похоже на то. Но требует проверки. – Вообще-то, вполне логично. Вдова по каким-либо причинам не могла выйти замуж за Стайлза. Возможно, она была бы не прочь, но идеология секты предполагала, что духовный лидер должен быть свободен от личных обязательств и сугубых привязанностей, чтобы всего себя отдать служению на благо духовных чад, и все такое. Ну, как у вас, у католиков, священство целибатно и мало отличается от монашества. Ни тебе жены, ни детей… – она бросила взгляд на подругу. Тереза только коротко кивнула, и Грейс продолжила: – Но, родив сына, она поступила согласно обычной англосаксонской традиции, назвав первенца именем его отца. Согласись, Бретт не самое распространенное имя. Не Джек, не Том и не Джон. Хотя и совпадение возможно. Я проверю. – Осторожнее с проверкой. Не исключено, у Кровавого Джона свои люди в нашей конторе. Как и у Стайлза. Кстати, знаешь, кто на протяжении многих лет представлял интересы преподобного в качестве, так сказать, семейного адвоката? Рэй Хэффнер. – Да уж, мир тесен! – усмехнулась ван Пелт. – Но в наших базах мало чем разживешься, особенно что касается всяких сект и прочих закрытых организаций и кланов. За этим скорее к федералам. У них со времен папаши Гувера есть все и на всех. – Только не говори, что твой папа тренирует племянника Роба Мюллера. – Нет, – улыбнулась Грейс, – но у меня в ФБР есть свой Свен. – Ты хочешь подключить Ларсона?! Это невозможно! Мы и так не знаем, кому верить. Тем более в ФБР. А Свен Ларсон был лучшим другом О’Лафлина и несостоявшимся шафером на вашей свадьбе. Тебе не кажется… – Вот именно поэтому он мне помогает и будет помогать впредь во всем, что касается разоблачения Кровавого Джона. Он, как и Чо, в составе группы быстрого реагирования, и с недавних пор они плотно занимаются делом нашего маньяка. Тереза лишь недоверчиво покачала головой. – Ларри пришел ко мне спустя три недели после… – Грейс судорожно сглотнула, вспоминая пустой взгляд О’Лафлина, в котором прочла смертный приговор себе и Хайтауэр, Терезу Лисбон в луже крови на полу, и грохот выстрела, и... – После того… Он видел запись с камер слежения в доме Хайтауэр, видел лицо Крейга в последний момент… В общем, Ларри в деле, если надо добраться до этого урода и вытрясти из него душу. И не смотри на меня так! У Джейна появился серьезный конкурент-единомышленник, и если Свен Ларсон доберется до нашего маньяка первым, то, боюсь, грохнет его, не дожидаясь Джейна. – Похоже, самосуда не избежать, – горько усмехнулась Лисбон. – Осталась сущая «мелочь» – добраться до того, кто знает о нас все, может подчинять себе далеко не самых худших из нас и манипулирует нами, как марионетками, просчитывая ход наших мыслей на месяцы вперед, – она глянула на помрачневшую Грейс. – И все же ты уверена, что Ларсону можно доверять? К тому же ты в упор застрелила его лучшего друга… – Именно поэтому. Ларри говорил, что года за полтора до смерти Крейга начал замечать едва уловимую перемену в нем. Он полагал, что всему виной психологическая травма. Они вместе участвовали в операции по освобождению заложников в Санта-Монике и не смогли предотвратить смерть учительницы. Крейг очень тяжело переживал, считая это своей виной: он руководил операцией. То ли замешкался, то ли избрал не ту тактику – я не спрашивала. Кстати, в ФБР не считали его виновным, просто трагическое стечение обстоятельств, да ведь совесть упрямая штука, сама знаешь. Крейг проходил психологическую реабилитацию, вроде помогло, но… В общем, Ларри был очень рад, когда мы объявили о помолвке. Он сам счастливо женат и говорит, это здорово поддерживает его в жизни. Ну, ты понимаешь. И вдруг… – голос Грейс сорвался. С трудом глотая слезы, она закончила почти шепотом: – Ларсон прав, это был не Крейг. Я убила не Крейга. Настоящий О’Лафлин любил меня, я знаю, а этот… Господи, что с ним сделали?! – Хороший вопрос… – Тереза, до того ободряюще гладившая подругу по плечу, замерла. Взгляд огромных зеленых глаз остекленел, губы дрогнули, словно произнося заклинание, и замерли на полуслове. Ветер тронул прядь волос у бледной щеки. Грейс вдруг почудилось, что она видит эльфа из дивного Лихолесья. Примстится же такое… – Что? Что?! – Н-не знаю, – Тереза тряхнула головой, словно стряхивая наваждение. – Я как будто схватила за хвост какую-то важную мысль... но нет. Не могу понять. Что-то все время ускользает. Знаешь, мне надо собрать воедино все факты, тогда, может, что-то и сложится. «Ах, Джейн, как ты мне нужен именно сейчас! Ты бы понял, ты часто понимал меня лучше меня самой. Тогда это злило, а сейчас я готова кричать: ты нужен мне, Патрик Джейн! Давно. Сейчас. Всегда! Вот ведь засада…»☙ ☙ ☙ ☙ ☙
Машина Лисбон мягко скользила по Гарден-хайвей. За окном сквозь листву деревьев в закатном солнце блестела и переливалась, как чешуя гигантской рыбы, река, по глади которой скользили яхты. Для многих уикэнд уже начался. С реки доносилась музыка, едва слышная сквозь закрытые окна, задумчивое мурчание двигателя и легкий гул кондиционера. Там, должно быть, смеялись и пели, и Тереза поверила бы, что это и есть рай, где нет печали и слез, если бы не одно из последних дел о поножовщине здесь, на Гарден-хайвей, недалеко от парковки, которую она только что проехала, краем глаза приметив патрульную машину на обочине. Они с Грейс расстались на парковке КБР, условившись, что каждая обдумает все дома. Грейс подключит Ларсона, и он, возможно, выяснит, что известно ФБР о личной жизни преподобного Стайлза. Последний несколько раз привлекал пристальное внимание федералов, так что Бюро, скорее всего, располагает информацией о его частных делах, семье, детях, финансах, связях и конфликтах. По словам Грейс, Ларсон – опытный спецагент, понимает, с чем имеет дело, так что будет крайне осторожен. Кстати, он полагает вполне очевидным, что «Кровавый Джон» отнюдь не маньяк-одиночка, а разветвленная, надежно сколоченная организация, куда входят как представители силовых структур, чиновники, служащие, так и, казалось бы, случайные люди вроде гостиничных портье или высококлассных профессиональных шпионок-проституток, каковой, видимо, и была покойная мисс Мартинс. Способы вербовки разнообразны и весьма изощренны. Преданность общему «делу» абсолютная. Идея вроде вполне логичная. Но каков смысл в создании такой структуры? Ведь это очевидно не «корпорация монстров». Большинство приверженцев Кровавого Джона, с коими сталкивались агенты КБР, вовсе не маньяки-потрошители, социопатами-то не всех назовешь. Да и вообще, сама психология маньяка исключает создание организованной преступной группировки. Маньяки, как известно, одиночки. В чем же соль? Дверь гаража плавно закрылась. По привычке заглянув в пустой почтовый ящик, Тереза пересекла газончик перед домом и взошла на крыльцо. Холл белокаменного особняка встретил прохладой и полумраком. Вот уже почти десять лет он принадлежал Терезе по праву наследства, но так и остался «домом тетушки Мур». Тереза проводила в нем слишком мало времени, а дом непременно должен нести отпечаток присутствия хозяйки, чтобы быть ее домом. Правда некоторый минимализм и утилитарность, характерные для жилища сыскного агента, ощущались во всем. Тетушка, натура артистическая, окружала себя необыкновенными, нередко изящными вещицами, большинство которых Тереза бережно хранила на чердаке – так она называла довольно просторную мансарду, некогда служившую покойному дядюшке Муру мастерской. Там в углу до сих пор пылились мольберты, этюдники с набросками и подрамники с натянутыми холстами, баночки с красками, давно засохшими, и кисти всех и всяческих форм и размеров – заботливо вымытые, высушенные и уложенные, готовые к работе. Но, увы, некому было взять их в руки… Усталость последних дней и часов была совершенно отупляющей. По опыту Тереза знала: пытаться что-то осмыслить или хотя бы просто систематизировать все имеющиеся факты бесполезно. Едва доползла из душа до кровати, по детской привычке пробормотала слова молитвы и буквально рухнула в постель. На город тихо, едва ступая мягкими лапами, спускалась ночь, мурлыча слаженным хором сотен цикад в саду под окном. Тереза улыбнулась и пробормотала далекое, детское: Варкалось. Хливкие шорьки Пырялись по наве, И хрюкотали зелюки, Как мюмзики в мове… И провалилась в сон. Она легко бежала по лужайке, подхватив подол любимого детского платья, алого с пышной многослойной юбкой, которое мама купила на рождественской распродаже. Легкие ноги в алых туфельках-балетках несли ее туда, где журчал ручей и в тени по его берегам густо росли незабудки. Тереза не сразу заметила человека в белом, что сидел на странном подобии мраморного трона, обхватив колени и опустив голову, так что ветерок слегка шевелил на затылке светлые вьющиеся волосы. С замирающим сердцем она подошла к незнакомцу, не зная, правильно ли делает, а если да, то что сказать в свое оправдание, нарушив его уединение. Но тут он поднял глаза, и она едва не вскрикнула. – Патрик?! – и от неожиданности застыла, прижав ладошки ко рту. Без малого десять лет они были знакомы, но ни разу она не назвала его по имени. – А, Алиса, должно быть, – он улыбнулся одними губами, отчего глаза показались еще печальнее. – Полагаю, ты вольна называть меня кем угодно. Быть Белым Королем я больше не могу, быть Белым Рыцарем с некоторых пор все тяжелее, но кто-то должен перевести тебя через последний рубеж, – с этими словами он вытянул ноги и принял величественный вид, продолжая смотреть на нее снизу вверх и в тоже время словно бы сверху вниз. – Так ты знаешь, что я – Алиса? – Ну да, ведь ты здесь. Я ждал тебя, – печальный Король тяжело поднялся со своего каменного трона, словно бы от долгого сидения у него затекли ноги, медленно расправил плечи и галантно подал руку даме. Алиса взяла его под локоть, отметив про себя, что более странного Короля, чем этот, в жилетке и сорочке с небрежно закатанными рукавами, представить себе невозможно, и они медленно двинулись к ручью. Ей вдруг стало интересно: – Так, значит, за этим ручьем я стану Королевой? – Надеюсь. По крайней мере, так должно было быть, пока в мире не появилось зло. Алиса глянула в лицо Короля, и сердце заныло от дурного предчувствия. – Ты пойдешь со мной? – она спросила, прекрасно зная ответ. – Нет, ведь я больше не Король. Но, неся потери, перестаешь быть самой беззащитной фигурой, становишься сильнее, ты не замечала? – он по-отечески погладил Алису по волосам, перехваченным алой лентой, как ободком. – Я должен защищать тебя здесь, девочка моя. – От кого? Льва и Единорога я не боюсь, Траляля и Труляля могут тузить только друг друга, Шалтай-Болтай вообще сам скоро лопнет от спеси, – она прыснула, но Белый Король (все равно он Король, Алиса знала – короли бывшими не бывают, даже если кто-то так решил) оставался печален и молчал, глядя вдаль. – Ну улыбнись же! Неужто мне Чеширского Кота позвать, чтоб научил тебя улыбаться? При этих словах Белый Король вздрогнул, до боли сжав руку спутницы, и обернулся, словно желая прикрыть Алису от опасности со стороны лужайки. – Ты что? – изумилась она. – Боишься Че… – Т-с-с-с! – Король бесцеремонно прикрыл ей рот ладонью, мрачно вглядываясь в мирную синеву неба, где из эфира словно соткалась знакомая улыбка и начали проступать контуры морды огромного рыжего котяры. – Поздно. – Что поздно? – опешила Алиса. – Да он вообще не из вашего мира! Он из подземного, где правят карты. Он же кот Герцогини! Что он тут… за… за… был?.. То, что происходило на глазах у изумленной Алисы, трудно поддавалось описанию. Рыжий кот улыбнулся еще шире, сверкнув жутковатыми клыками, плавно стёк на лужайку и вдруг на глазах начал меняться, так что спустя несколько мгновений к ним, мягко ступая, приближался огромный тигр. Нет, странное подобие ухмылки не сошло с его морды, но сомнений не было – он вот-вот бросится на Алису и Короля и разорвет их. Впрочем, Короля уже не было. На его месте стоял Белый Рыцарь, но совсем не сказочный простак с наивными голубыми глазами. Глаза его горели стальной решимостью. Солнце сияло, отражаясь от серебряной решетки поднятого забрала, а в руке посверкивал острием невесть откуда взявшийся меч. – Беги через ручей! Быстро! – бросил Рыцарь через плечо и сделал шаг по направлению к врагу. – И не подумаю, – уже не Алиса – Тереза встала рядом с ним. Сама лужайка изменилась. Не было на ней больше диковинных цветов, не кружились над ней огромные разноцветные махаоны. Солнце скрылось, и небо словно выцвело, посерело. А каменный трон Белого Короля оказался могильной плитой и надгробным памятником. Тереза знала, чьи имена выбиты на нем. В лицо им полыхнуло пламя, жар лизнул кожу шершавым языком. «Тигр, тигр, жгучий страх…» Хохот раздался совсем рядом и словно бы издалека, раскатился пронзительным звуком. Тигр вспыхнул и превратился в столб пламени, который взвился ввысь и пропал, оставив на безоблачно сказочном небе, словно выжженную по живому печать, – забавную рожицу с потеками цвета запекшейся крови.☙ ☙ ☙ ☙ ☙
Тереза захлебнулась обжигающим жаром, содрогнулась и… проснулась. В предрассветных сумерках нащупала разрывавшийся звоном телефон: – Али… ло... А-а… Ли… сбон… – Шеф, это Чо. У нас убийство, – агент говорил торопливо и глухо, словно не хотел, чтобы его слышали. – Наша серия. – Кровавый Джон, – прохрипела она, схватившись за обожженное горло, и почувствовала, как усталая безысходность накрывает с головой. – Где? К ужасу своему, Тереза поняла, что знает ответ почти наверняка. То, чего она боялась больше всего, нет, о чем даже не смела бояться, чтоб не накликать, – свершилось. – Я знаю, где Стоуни Ридж. Наши в курсе?.. Хорошо. Ван Пелт в конторе на связи, Джейну сообщу сама. – Он здесь, – глухо уронил Чо и поспешно отключился. Передвижной парк на Стоуни Ридж, озаряемый огнями проблесковых маячков, выглядел бы как никогда празднично, если бы не жутковатая тишина, в которой двигались и недвижно стояли силуэты людей. «Как в полицейском боевике», – мелькнуло в голове у Терезы, пока она шла к знакомому трейлеру. Усилием воли она взяла себя в руки, окинула взглядом толпу зевак – артистов передвижного цирка. Кто-то беззвучно трясся от рыданий, кто-то, бормотал невнятно себе под нос, кто-то вовсе будто окаменел, не веря своим глазам. Там, куда были устремлены сотни глаз, как казалось, над кучей тряпья, суетились несколько человек. Тереза различила только фигуру доктора Зискина. Странно, а где же Патридж? Бретта нигде не было видно, зато чуть поодаль, рядом с начальником отряда быстрого реагирования, стоял Джейн – неестественно прямой и неподвижный, заложив руки за спину и устремив взгляд в никуда. Чо возник, как ангел, за правым плечом, коротко вводя в курс дела, пока они шли к месту, где вспышки камер на мгновения выхватывали из полумрака ужасное зрелище растерзанной женщины. В лице, искаженном гримасой боли, в пустых окровавленных глазницах не было, казалось, ничего, что напоминало бы живую, улыбчивую Саманту Тернер. До сих пор почти все жертвы Кровавого Джона, какие Лисбон приходилось видеть на месте преступления, были не знакомыми ей при жизни людьми, но Сэм она знала. Когда они с Джейном привезли малышку Кейтлин, жена Пита расплакалась от счастья и облегчения, потом засмеялась и расцеловала полугодовалую кроху, потешно смущенного Джейна и ее, старшего агента КБР. За столом Саманта все поглядывала на Терезу, и в ее теплых глазах было столько веселого лукавства и спокойной житейской мудрости. Она была из породы тех, в ком знание жизни и практицизм, отравлявшие эту самую жизнь большинству зрелых людей, так и не смогли убить детство. Расставаясь, Сэм взяла с Лисбон слово, что та непременно заглянет к ним, как только сможет. Вот и заглянула… Тереза, сморгнув набежавшие слезы, отвела взгляд от жуткого зрелища и встретилась глазами с Зискиным. Тот невесело усмехнулся: – Да, по всему видать, наш маньяк развлекался. Почерк тот же, что и в «Торчлайте». Вот разве что вместо спальни перенес свои «забавы» на свежий воздух. С чего бы? Тереза кивнула, проглотив комок, и судорожно втянула воздух. Мир расплывался за пеленой слез. И впервые она ощутила так остро непоправимость происшедшего. Даже смерть Боско не была так тяжела, как гибель этой, в общем-то, мало знакомой лично ей женщины. Мозг привычно фиксировал слова коронера, а душа выла от безысходности. В сторону Джейна Тереза не смела и глянуть. – У нас неприятности, – Чо говорил едва слышно, наблюдая за тем, как тело женщины прикрывают, готовят к отправке в морг. – Джейн… Лисбон перевела на него пустой взгляд, кивнула – продолжай. – Джейн задержан. – ??? – Патрульный обнаружил его на месте преступления над телом жертвы. Он же задержал и вызвал группу быстрого реагирования. Эти слова Лисбон слышала уже на ходу, оценивая мизансцену, к которой стремительно приближалась. Джейн, остекленевшим взглядом вперился в пустоту предрассветных сумерек, начальник группы быстрого реагирования что-то докладывает только что прибывшему окружному прокурору. Ого! Боб Кёркланд получил сообщение и не поленился приехать в такое время. Сияет, как десятицентовик дядюшки Скруджа. С чего бы? Рядом мнется неизвестный коп, совсем молодой парнишка – бровки домиком, нос картошкой и усыпан веснушками, их видать даже в свете проблесковых маячков. Испуганно хлопает длинными рыжими ресницами. Небось в копы подался, насмотревшись вестернов. Нет бы остался на отцовской ферме где-нибудь в Айове – был бы настоящий ковбой. – А, старший агент Лисбон! – окружной прокурор оскалился самой ослепительной улыбкой – Голливуд отдыхает. – Должно быть, вы не сочтете за труд объяснить, каким образом серийный убийца так надолго пригрелся в структуре, призванной искать и находить убийц? И каково это – десять лет бегать по кругу за собственным хвостом? Тереза, кивнув в ответ на сухой кивок нынешнего шефа Чо, смерила Кёркланда холодным взглядом: – Соблаговолите сменить тон и объясниться. Задержан наш консультант. На каком основании? – Взят с поличным на месте преступления над телом своей жертвы вот этим доблестным полицейским, – Кёркланд с ироничной усмешкой махнул рукой в сторону веснушчатого детины, и тот, слегка покраснев, кивнул. Его, Джека Добсона, с каждой минутой происходящее все больше напрягало. То, что сгоряча показалось взятием с поличным, теперь таковым не казалось. Черт, да что бы он ни думал в тот момент, когда обнаружил перемазанного кровью человека над телом пожилой мулатки, сейчас Джек мог бы поклясться, что человек, которого он задержал, не убийца. – Вот именно, – агент Лисбон (кажется, Джек правильно расслышал имя хорошенькой брюнетки, решительно наехавшей на окружного) будто угадала его мысли. – Снимите с него наручники, констебль, это лишнее. Кёркланд открыл было рот, но передумал. К тому же туповатый деревенщина моментально и с видимым облегчением выполнил приказ самоуверенной кабээровки. Задержанный слабо шевельнул затекшими в запястьях руками, но не произнес ни слова. – А теперь э-э-э… – Констебль Добсон. – Констебль Добсон, – кивнула Лисбон, – расскажите мне все, что, видимо, рассказали этим… господам. – Ну, сегодня мое дежурство. Я патрулировал здесь, вблизи Стоуни Ридж. Вообще-то, мы должны были с напарником, но его старик вчера помер, Томми улетел в Каролину на похороны… Короче, обхожу участок, вдруг смотрю – навстречу леди такая вся перепуганная. Офицер, мол, я слышала подозрительный шум – и указала в сторону этого трейлера. Он за деревьями не виден был, и лужайка перед ним тоже. Я, конечно, пошел посмотреть, а там… В общем, этот человек на четвереньках над ней, шепчет что-то, тихо, не разобрать, а она… – Джек с шумом втянул воздух и замолчал. Потом взглянул на задержанного, на молодую женщину и продолжил: – Нам рассказывали про того маньяка, фотографии жертв показывали, а тут вот так, вживую… Короче, я его задержал, конечно, только, если хотите знать мое мнение… – Джек покосился на окружного прокурора, напряженно сверлившего его взглядом, на человека в штатском с выправкой спецагента ФБР – начальника группы быстрого реагирования, все время хранившего молчание, и закончил, как в море нырнул со скалы: – Никакой он не маньяк. Может, они знакомы… были… Тока он молчит, как истукан. – Вот тут вы правы, констебль, – эти слова Тереза сказала тихо-тихо, но Джек Добсон услышал. – Убитая миссис Тернер вырастила его, была ему второй матерью. Он любил ее. – Тогда что ж… Небось, я б своего старика таким нашел, не приведи Бог, тоже бы к нему бросился. Не больно бы думал, что со стороны подумают, ну там и отпечатки какие, следы... – А что с мистером Тернером? – Тереза тревожно огляделась, ища глазами старика Пита. – Госпитализирован с подозрением на инфаркт, – подал голос фэбээровец. – Задержав мистера Джейна, констебль Добсон проверил ближайший трейлер, разбудил Тернера. Ну, тот увидел жену… – Понятно. – Послушайте, Лисбон… – Старший агент Лисбон, окружной прокурор. – Как угодно. Но вам не кажется, что для разбирательств есть более подходящее место – допросная? Мы сможем предоставить задержанному адвоката, если у него нет своего. – Вы очень любезны, окружной прокурор, но для задержания по подозрению в убийстве нужны основания. Пока я вижу лишь основания для допроса мистера Джейна в качестве свидетеля. У него было найдено оружие? – Охотничий нож. – Нет, не так, – тихо, но твердо произнес констебль, и все обернулись к нему. – Нож был действительно найден недалеко от тела. Но в руках задержанного я его не видел. Оружие взяли на экспертизу. В другое время Добсон сам испугался бы такой своей дерзости, но сейчас он осознавал только, что агент Лисбон ведет необычный поединок с хлыщеватым прокурором и он, Джек, должен быть на ее стороне. Почему? А черт его знает! Конечно, для полицейского аргумент никудышный, но почему бы не назвать это красиво – интуицией? Правда же была в том, что с каждой минутой Добсон испытывал все большую неприязнь к окружному и все большую симпатию к решительной кабээровке. И, между прочим, не потому, что она хорошенькая девчонка. Ну, то есть не только потому… В конце концов, он, возможно, арестовал невиновного, а она может освободить этого странного человека, до сих пор не проронившего ни слова. На него Джек Добсон старался не смотреть. В предрассветных сумерках серое, отрешенное лицо задержанного не выражало ничего, кроме смеси страдания и вины, но не Каиновой, а скорее вины блудного сына, который слишком поздно вернулся к родительскому порогу и попал не на пир, а на тризну. Добсон твердо взглянул в глаза Кёркланду и готов был поклясться, что за презрительной холодностью во взгляде окружного плескались бешенство и… Страх? Впрочем, внешне прокурор оставался невозмутим и сдаваться не спешил: – И все же я настаиваю на задержании подозреваемого. Если по прошествии положенного срока мы не будем иметь достаточно оснований для предъявления обвинений… – При всем уважении, окружной прокурор, вы и сейчас, по горячим следам, не имеете достаточно оснований. Не больше, чем для задержания свидетельницы. Где она, кстати, Добсон? – Э-э… Кто? – от неожиданности Джек опешил и тут же с ужасом понял свою оплошность. – Ах, да, леди, которая привлекла мое внимание! Я… это… – Понятно, – мрачно кивнула Лисбон. – А как хоть выглядела? Возраст? Рост? Блондинка или брюнетка? Было темно, но поднапрягите память. Фоторобот составить поможете? – Ну-у… – нерешительно помялся констебль, – она пожилая, не то чтобы совсем старуха. Типа моей матери по возрасту. Волосы... Что-то типа шляпы на ней было, волос не видно, да еще в темноте. А на лицо бледновата. Блондинка, наверно, или рыжая. В очках. Длинное на ней что-то было… Лицо… Вытянутое вроде… Не помню. – Чо, пишешь? – Угу, – агент выразительно кивнул на свой портативный диктофон, – начиная с комментариев судебного медика. Кёркланд покосился на невозмутимого корейца, владевшего искусством восточного человека быть незаметным у всех на виду. Похоже, открытие, что их с Лисбон дискуссия тоже записывается, его, мягко говоря, не обрадовало. А впрочем, его позиция как раз выглядит принципиальной и объективной, а вот она явно выгораживает своего и даже не стесняется. Неужели правду болтают, будто между этими двумя что-то есть? Надо будет заняться ими плотнее. Неуставные отношения – кто бы мог подумать такое о Лисбон! К ним подошел офицер группы быстрого реагирования – темноволосый молодой человек лет тридцати с небольшим, худощавый и жилистый, с загорелым лицом, прорезанным по щекам вертикальными морщинами, и глубоко посаженными глазами, серо-стального цвета, который в предрассветных сумерках разглядеть было невозможно. Лисбон знала его по фотографиям да пару раз мельком видела издалека – несостоявшийся шафер на несостоявшейся свадьбе. – Допрос свидетелей ничего не дал. Никто не слышал ни криков, ни стонов, никаких признаков борьбы. Миссис О’Нейл, жена смотрителя аттракционов, утверждает, что спит чутко, но при этом ничего подозрительного не слышала, а ее трейлер находится в двадцати ярдах от места преступления. Совершенно не за что зацепиться, если только сам факт… – Как в «Торчлайте», – пробормотала Тереза. – Именно. Мне тоже пришло в голову это совпадение, – кивнул Ларсон, глядя на своего непосредственного начальника. – Да, – невесело усмехнулся тот, оборачиваясь к Бобу Кёркланду. – Кстати, окружной прокурор, загадка, достойная вашего ума. Каким образом немолодая леди с дороги, с расстояния ярдов в семьдесят, да из-за полосы кустарника и деревьев, услышала то, чего не услышала страдающая бессонницей соседка из рядом стоящего трейлера? – Охранник мотеля и вовсе бодрствовал, находясь в пятидесяти метрах от номера Эйлин Тернер, но тоже ничего не слышал. Кёркланд лишь дернул плечом, бросив недовольный взгляд на Терезу, обронившую это замечание не иначе как специально для него. Но, видимо, бабьё в полиции намеков не понимает, поскольку вместо того, чтоб заткнуться, эта сучка припечатала напоследок: – Кстати, практически по каждому эпизоду с участием Кровавого Джона есть схожие показания свидетелей. Никто не слышал ни криков, ни шума борьбы. – И что это доказывает? – Кёркланд с трудом сдерживал раздражение. – Вкупе с другими особенностями, – она кивнула в сторону трейлера, западную стену которого уродовал смайлик в подсохших потеках крови, – то, что мы имеем дело с нашим маньяком. Это деталь его почерка, что, конечно позже подтвердят эксперты, – в противоположность окружному прокурору Тереза чувствовала себя с каждой минутой все увереннее и спокойнее. – А значит, настаивая на аресте нашего консультанта, вы тем самым подозреваете его в том, что он и есть Кровавый Джон. Но, смею вам напомнить, что на время совершения большинства преступлений вышеозначенного маньяка у мистера Джейна НЕОПРОВЕРЖИМОЕ алиби. Во время убийства его семьи он развлекал публику своими «экстрасенсорными» способностями за семьдесят миль от Сакраменто. Полторы тысячи зрителей тому свидетели. В момент гибели мисс Хаммерсмит… – Хватит!!! – Кёркланд сжал кулаки так, что побелели костяшки пальцев и холеные ногти до боли впились в ладони. – Не забывайтесь, Лисбон! Потрясенные мужчины молча наблюдали за их диалогом. То, что происходило между этими двумя, мало напоминало деловой разговор. Все разрешилось внезапно, когда глухой голос со стороны спокойно произнес: – Замолчи, Кёркланд. Хочешь допросить меня – я готов, – Джейн ронял слова, словно избавляясь от тяжкого груза. – Адвоката у меня нет, мне он и не нужен. За свою жизнь я убил одного человека – того, кто назвался Кровавым Джоном. Он и вправду оказался редким мерзавцем, но не тем, кого я искал. Серо-голубые глаза вспыхнули на мгновение, когда лучи рассветного солнца брызнули поверх крон деревьев. Кёркланд вскинул руку, чтобы прикрыться от неожиданно слепящего луча. Но еще несноснее был этот взгляд. – У тебя, с некоторой степенью вероятности, еще будет возможность предъявить мне обвинение в убийстве, потому что я сделаю все, чтобы найти Кровавого Джона. И убить, – с этими словами Джейн направился к ближайшей машине.☙ ☙ ☙ ☙ ☙
К офису КБР подъезжали молча. Дежурные были предупреждены заранее, так что кортеж автомобилей, ранним субботним утром въезжавший в ворота конторы, их не удивил. Четвертым был черный «Ауди» Хэффнера, что сел на хвост честной компании за пару кварталов до КБР. Терезе пришла в голову, на первый взгляд, абсурдная идея привлечь в качестве адвоката допрашиваемого одного из подозреваемых из его же списка. Она не смогла бы вполне объяснить, какую цель преследует, но согласию Хэффнера обрадовалась, да и Джейн, казалось, не возражал, скорее был безразличен. «Вот и славно. Заодно понаблюдаю за ним», – с этой мыслью Тереза уставилась на окно впереди идущего фэбээровского минивэна, который Ларсон уверенно вел по улицам сонного Сакраменто, словно пыталась разглядеть за тонировкой погруженного в свои мысли Джейна. Это был странный допрос. Начать с того, что вел его фэбээровец, начальник группы быстрого реагирования, а впрочем, каждый из присутствующих мог задать вопрос. Джейна допрашивали как свидетеля, за недостатком улик. На ноже не оказалось его отпечатков, собственно, там не оказалось ничьих отпечатков, что стало известно минут за пять до того, как все, наконец, расселись по местам. Тереза только и успела подумать, что все происходящее напоминает ей «запретный плод» ее детства – фильм «Основной инстинкт», сцену допроса Кэтрин, как дверь открылась и в допросную вошел Гейл Бертрам. Кивнув всем в знак приветствия, он мгновенно оценил обстановку и уселся на свободное место между Лисбон и Хэффнером. На вопрос, что он делал глухой ночью вблизи трейлера Тернеров, Джейн отвечал, что прийти раньше не мог, поскольку поздно вернулся в город, а ждать до утра не стал, полагая, что супругам грозит опасность. Тернеры были рады видеть его в любое время суток, а дело не терпело отлагательств, поэтому Джейн пришел к ним без предупреждения, намереваясь помочь старикам собраться и уехать под покровом ночи в уютный мотель «Сомерсет-хаус» в тихом пригороде Сан-Франциско, где за пять часов до этого он под именем Джона Эллиота забронировал номер люкс на двоих для своих родителей – пожилой четы Джорджа и Марион Эллиот. Пока сотрудники КБР проверяли эту информацию, Джейна забросали вопросами, чего ради все эти игры с бегством, вымышленными именами, пригородными мотелями… На это он сказал только: – У меня были веские причины опасаться за их жизнь. Я был прав, но опоздал. И всё. Никаких подробностей. Убийцу он не видел, никаких посторонних звуков не слышал. Потерпевшую нашел лежащей на лужайке в крови, еще теплую. Дальнейшее помнит плохо. Да, кажется обнял, наверно, даже тряс, кричал бы, если бы мог… Пришел в себя, когда патрульный коп защелкнул на нем наручники. В мотеле информацию подтвердили. Портье, тридцатисемилетняя Ребекка Уилсон, прекрасно запомнила мистера Эллиота – «красавчика блондина с вьющимися волосами и офигительной улыбкой». – Та-а-кой душка… – мечтательно простонала она в трубку, и ван Пелт лишь кивнула в ответ на немой вопрос Чо: да, это, несомненно, наш Джейн. Между тем, как оказалось, и патрульные на въезде в город хорошо запомнили светловолосого мужчину на антикварном «Ситроене». Сам по себе весьма приметный, автомобиль привлек внимание еще и тем, что в какой-то момент словно потерял управление, опасно вильнув в сторону обочины, и через несколько метров остановился. Патрульный, заглянув в машину увидел водителя, пытавшегося унять кровотечение из носа. Тест на алкоголь оказался отрицательным. На вопрос полицейского, может ли он чем-нибудь помочь, странный субъект прогундосил что-то в том роде, что патрульный премного обяжет его, если уступит пакетик соленых фисташек, который завалялся в одном из его карманов. Коп так изумился проницательности незнакомца, что безропотно отдал ему пакетик соленых орешков, которые и вправду лежали в кармане его брюк. Тот полакомился солененьким, какое-то время посидел, опустив голову и зажав нос, пока кровь не перестала сочиться в платок, и уехал. Это было примерно в два двадцать пополуночи. К исходу третьего часа допроса даже окружному прокурору стало ясно: несмотря на явные недомолвки задержанного, «пришить» ему убийство не удастся. Кто бы ни убил миссис Тернер, он делал это не впопыхах, основательно и со вкусом. У Джейна же было всего минут двадцать между моментом, когда он тронулся от обочины на въезде в город, и моментом, когда констебль Добсон задержал его исступленно сжимающим в объятиях истерзанное тело Саманты. Попытки Кёркланда инкриминировать Джейну намеренное сокрытие информации натолкнулись на решительный отпор со стороны адвоката. Хэффнер знал свое дело. Его клиент ничего не скрывает, просто сам не в состоянии рационально объяснить, что заставило его волноваться за Тернеров. Положился на предчувствие – в конце концов, в прошлом он один из самых популярных экстрасенсов в Калифорнии и человек с явными паранормальными способностями. Хотел перестраховаться. Тереза с плохо скрываемым удовольствием наблюдала, как работает Рэй. «Да уж, преподобному повезло, а если вспомнить о личной преданности Хэффнера Стайлзу, повезло вдвойне…» Из допросной выходили медленно, разминая затекшие от долгого сидения ноги. На выходе Терезу Лисбон ждала ван Пелт с кипой бумаг. Оказавшись наедине в кабинете Терезы, Грейс, ожидая, пока та просмотрит и подпишет документы, произнесла как бы между прочим: – Возможно, к ночи, самое позднее завтра к полудню Ларсон скинет мне все, что у ФБР есть на Стайлза, – и, помолчав, добавила с усмешкой: – Кстати, Свен под большим впечатлением от вашей с Керкландом… э-э-э… дискуссии. – «Дискуссия» – его определение? – Угу. – Ну-ну… С его дипломатичностью в госдепе надо служить, а не в ФБР. – Кстати, поскольку в деле фигурирует наш сотрудник, расследование убийства миссис Тернер будут вести федералы. – Джейн не вполне сотрудник КБР. – Это частности. Для всех он – наш, и это правда. – Ну, что ж, возможно, оно и к лучшему, – пробормотала Тереза, а про себя добавила: «Нам как никогда нужны свободное время и развязанные руки».☙ ☙ ☙ ☙ ☙
Когда Тереза покинула свой кабинет, в коридорах Бюро было по-субботнему тихо. Ригсби сменился и уехал домой. Грейс заметно спешила. Должно быть, они уговорились встретиться на нейтральной территории. Тереза улыбнулась, вспоминая взгляды, которыми «ветераны-подпольщики» обменивались все утро. Кажется, даже Хэффнер все понял. Невозмутимый Чо, на глазах у которого возрожденный роман этой парочки набирал обороты, срывая крышу обоим, и вовсе день ото дня все больше напоминал статую загадочно ухмыляющегося Будды, если такая где-нибудь есть. Перед отъездом Рэй зашел перекинуться парой слов, но задал лишь один вопрос: – Почему я? Тереза только и могла, что пожать плечами, и ответила, на первый взгляд, маловразумительно-парадоксальное: – Потому что я думаю, это не ты. Но по тому, как Рэй кивнул, выходило, что он понял ее. Словно бы знал о списке. Неужели?.. Нет, это не Рэй говорил с ними устами мисс Мартинс. Он всегда был какой-то очень… сбалансированный что ли. Таким в любовных делах не хватает дерзости и шарма, но они берут стабильностью, постоянством и получают что хотят. В них нет неудовлетворенной страсти маньяка, желающего подчинять себе всех и вся, и нет зависимости ведомого, стремления найти опору и оправдание себе в подчинении несгибаемой воле сильного. Да, он благодарен Стайлзу, но это благодарность сына, а не раба. С этими мыслями Тереза шла по пустынным коридорам КБР. Джейна тоже пропал и след. Она словно бы вернулась в вечер минувшего дня, вот только там, внизу, в морге лежит истерзанное тело Саманты, которая еще вчера в это время, должно быть, напевала любимую мелодию и готовила свинину на ребрышках, весело поглядывая на Пита, что, примостившись на ступеньках, поглубже затянулся и пускал кольца дыма на радость цирковой детворе. А сама Тереза собиралась на ланч с Патриджем, так внезапно уехавшим. Хотя почему внезапно? Ну, уехал человек на уик-энд к родным – что такого? Зискин вроде заикнулся то ли про тетку, то ли про кузину. Для сироты и седьмая вода на киселе близкая родня. Тереза как никто это понимала. Родителей ее давно не было в живых, братья жили каждый своей жизнью. Жена старшего из близнецов, Гая, похоже, так и не простила золовке, что престарелая тетка Мур (вообще-то, она приходилась тетей покойной миссис Лисбон, а Терезе и братьям – двоюродной бабушкой по матери) все свое состояние, и прежде всего особняк с садом, оставила Терезе. Покойный мистер Мур был состоятельным человеком, увлекался живописью, имел прекрасную библиотеку и души не чаял в красавице жене. Детей Бог не дал, но Муры любили племянниц, и девочки все лето гостили в Калифорнии, нехотя возвращаясь в прохладный Чикаго, к суровому, набожному отцу, так не похожему на добродушного фантазера дядюшку Мура. Стоило закрыть глаза, и Тереза словно наяву видела бледное вытянутое лицо с высоким лбом, изрезанным морщинами; волнистые, изрядно поредевшие с возрастом, довольно длинные седые волосы, зачесанные назад, резко очерченный, породистый кельтский нос и веселые синие глаза в окружении морщинок, лучиками разбегавшихся из уголков глаз. Они были такие красивые, эти морщинки, что Тереза мечтала, как у нее будут такие же, но, сколько ни строила физиономий старинному зеркалу, таких чудесных морщинок не получалось… До дому добралась буквально на автопилоте. Тяжесть бессонной ночи, воспоминания о Сэм казались еще невыносимее, к тому же виновник происшедшего до сих пор не найден, и надежды его найти почти никакой. Джейн словно сквозь землю повалился. Все эти годы он и не представлял, что значил для нее, – тогда, почти девять лет назад, когда измученный и небритый, он, вчерашний пациент психушки, впервые перешагнул порог КБР и она узнала, кто он; спустя годы и, наконец, сегодня, сейчас. Горло перехватило от слез, стало трудно дышать. Тереза толкнула заднюю дверь, ведущую в сад, почти упала с крылечка в мягкую траву некошеного газона, сделала несколько шагов, ощущая босыми ногами щекочущее прикосновение травы, и без сил опустилась на старую дядюшкину скамью. Слезы текли ручьем по щекам, она по-детски захлебывалась горьким плачем обо всех, кого любила и потеряла, о тех, кому уже не помочь, о себе, наивной мечтательнице, бессильной, бездарной, нелюбимой. Будь она самым талантливым сыщиком, это не сделает ее счастливее. Тенью пройдет она краешком этой жизни, потому что не нужна тому единственному, кто нужен ей. Ах, если бы понять, суметь, пусть даже ценой никчемной своей жизни остановить молох смерти, перемалывающий жизнь за жизнью, судьбу за судьбой! Но уж так устроен человек, что может сколько угодно думать о самопожертвовании и бесстрашии, но вздрагивает от ужаса, едва доходит до дела. За спиной хрустнула ветка. Тереза вздрогнула и тут же почувствовала, как чьи-то руки обхватили ее сзади. Душа сжалась было в страхе и … Радость узнавания, вспыхнув, осветила самые потаенные ее уголки. Она еще не видела его, но горячее дыхание, напоенное ароматами терпкого чая и трав, обожгло шею. Сухие губы почти беззвучно шепчут ее имя. Она запрокидывает голову, затылком, щекой, виском ощущая трепет его пальцев, тепло ладоней, в которых покоится ее лицо. Губы приоткрываются навстречу его губам - момент касания почти как удар тока, когда бы не тягучее, почти болезненное наслаждение, которое так остро чувствовать на двоих и вдвойне, медленно отдаваясь ему, невозможному, и даря... Все слишком быстро, слишком жадно, на вдохе, без выдоха. Расстегнутая блузка летит в траву, лишенный бретелек лифчик падает сверху. – Патрик… – шепот становится стоном, когда его пальцы, скользнув по обнаженной груди, захватывают сосок. – О-о-о… Тело ее выгибается, не в силах сдержаться, она лепечет что-то несвязное, когда его губы, покрыв поцелуями шею, вновь припадают к ее губам. И в этом нет больше нежности. Он присваивает ее себе, жадно и требовательно, с той исконной, вечной страстью, которая рвет жалкие потуги феминизма. И кажется таким правильным принадлежать и подчиниться, слиться, раствориться в нем без остатка, отдаться этому мужчине и обладать им, дарить ему себя, тем самым властвовать над ним. Одним движением она подается вперед и садится сверху, охватывая его бедра своими. Восторг и удивление – в голубых глазах ни тени насмешки. Она чувствует, как легко расходится молния юбки и под нетерпеливыми пальцами трещит кружево трусиков. Лязга пряжки и шелеста сбрасываемых брюк не слышит, потому что не в силах оторваться от этих губ. Теперь она с неумелой нежностью ласкает его, слегка касаясь, сладко щекочет небо. Легко прихватывает сухие губы, ловя стон вожделения, отрывистый на вдохе, взахлеб. Ее волосы щекочут его лицо. Но тут он вновь принимается ласкать ее грудь – и уже она в его власти, изгибаясь от столь острого ощущения, лепечет что-то глупое и несвязное, всхлипывая, когда ладони мужчины скользят ниже, бесстыдно лаская там, где, строгая католичка, она сама ласкать стеснялась. Ощущение сродни нежнейшей и сладостной щекотке, что зародилось вдруг и стало расти, - в нем она умерла и воскресла, иная - первородно бесстыдная, жаркая, дикая, страстно желанная. Двинула бедрами и, ощутив его близость влажным, трепещущим лоном, с силой подалась, позволяя ему врасти, целиком, разом сметая преграды. Мгновение тупой боли сменилось ощущением заполненности, потонувшем в растущем наслаждении, когда она, потерявшись и вновь обретя себя, поймала ритм все более глубоких и рваных движений, вскриков и стонов, бессвязного лепета, тихого всхлипа, последнего, перед тем как сорваться в сияющий водоворот... Вот сильные руки в последний раз сжали ее ягодицы, и тело мужчины поймав новый ритм забилось, для без того слишком острое наслаждение и деля его на двоих, неделимое в принципе. Любовники сползли с лавки, он оказался сверху. Его последние толчки, настойчивые и даже грубые, для нее, и она подавалась навстречу каждому со всей страстью святого бесстыдства, ничем не сдерживаемого желания, не ощущая, как по щекам льются слезы… Уже захлебнувшись в собственных ощущениях, он чувствовал, как в сладких конвульсиях трепещет лоно женщины, слышал, как она исступленно стонет распухшими от поцелуев губами. И без сил упал на нее, сгребая в охапку самое дорогое, что осталось в жизни, не очень-то заботясь, чтобы не задушить в объятиях единственную, ради которой, сам того не сознавая, жил день за днем последние годы. Поскольку нельзя человеку жить только жаждой мести, не может он так, даже если сам себя в том уверит, даже если нет сил себя простить. …Сладкая истома разлита по телу, и легкость в нем необычайная. Сколько времени прошло, прежде чем женщина открыла глаза? Она увидела мужчину. Светлый завиток надо лбом. Серо-голубые глаза, в которых любовь не оставила и тени всегдашней насмешки, но тихое, радостное удивление тому, что открылось. Влажные от слез небритые щеки. Губы тихо шепчут ее имя. Не в силах противиться желанию, она целует эти губы, ловя их трепет, и нежность, нежность… Она вся теперь Нежность. Патрик прижимает ее к себе. Его рука скользит по узкой, гибкой спине, легко сжимает упругую попку, властно привлекая любимую к себе, проводит ладонью по внутренней стороне ее бедра снизу вверх... И замирает, глядя на ладонь со следами крови. Медленно поднимает глаза, встречая полный любви и доверия взгляд новорожденной женщины, поддавшись порыву, обнимает ее голову, прижимая к своей груди, и замирает, ловя неровное дыхание, вздрагивание плеч… – Любимая, ты… Смеешься?! Она глядит на него снизу вверх, и впрямь беззвучно смеясь его растерянности. – Патрик, ты похож на человека, который по случаю заскочил в обувной купить пару резиновой обуви для загородных прогулок и, сам того не подозревая, разжился волшебными калошами. – Она потянулась и чмокнула его прямо в нос. – Да, ты не знал и не знаешь обо мне всего, и я честно предупреждала тебя об этом при всяком удобном случае. – Болван. Каюсь. Mea culpa, – с этими словами он вдруг легко подхватил ее и понес в дом. Он не видел, как за спиной, в глубине сада, у самой ограды, шевельнулись кусты. В их теперешнем мире это не имело значения. Но тот человек видел все. Теперь наблюдатель точно знал, чья кровь оживит улыбку над изголовьем главной жертвы. Человек в кустах до боли сжал кулаки, испытывая почти сладострастное возбуждение, когда ногти, разрывая плоть, впились в ладони, сразу ставшие липкими от крови… Джейн знал, где душевая в этом доме, благо пару раз бывал здесь в компании ребят из опергруппы. Мыть любимую женщину оказалось дивным занятием, но ему понадобился весь опыт долгих лет балансирования «на краю», чтобы вовремя отстраняться, когда ее игривые прикосновения и ласки, поначалу доверчиво-нежные, как у ребенка, становились по-женски страстными. Теплые, упругие струи воды гладят их тела, словно подталкивая прижаться друг к другу. Поцелуй почти невозможен из-за риска захлебнуться и поэтому желанен как никогда. – Милая, не искушай меня… я… может… и дубина… но не целиком же… – он неловко улыбается, отстраняясь, и отворачивается, чтобы не видеть этих влажных губ, приоткрытых в улыбке, упругой груди с большими набухшими сосками цвета спелого граната. – У нас еще будет… Я не… не хочу… делать тебе больно… но я не… Что ты де… Женщина привстает на цыпочки. Ее влажные губы закрывают ему рот, затевают игру, заставляя его губы раскрыться, ответить на этот призыв. Он отвечает неглубоким, но быстрым и страстным поцелуем, отстраняется, чтоб не захлебнуться и дать ей вздохнуть, вновь целует, ловя с губ ее стон, когда его ладонь сжимает налившуюся от возбуждения грудь, находит сосок. И в этот момент вдруг чувствует, как ее влажные бедра смыкаются, сжимая возбужденный член. Она двигается медленно, словно в танце, скрестив ноги и охватывая член еще крепче. Ощущение даже более сильное, чем соитии. Эта сладкая пытка становится невыносимой. Он запрокидывает голову, издавая странный горловой звук, и теплые струи бьют по щекам и смеженным векам. Возбуждение растет, достигая пика, когда ее пальчики, пробежав по спине, впиваются ноготками в ягодицы. Скрещенные бедра женщины последний раз с силой стискивают член. Он так близок, так желанен, что меж плотно сомкнутых ног, сжатое влажными лепестками, набухает, словно изнемогающие от ласк соски, и начинает сладко пульсировать что-то, разгоняя по телу мягкие волны наслаждения, не такого острого, как в первый раз, но перехватывающего дыхание. Мужчина, утробно рыча, прижимает любимую к себе, понуждая замереть, пропустить через себя конвульсивную дрожь его тела и спустя несколько мгновений обессиленно сползти вниз, увлекаемая им. Струи душа бьют по спине и ногам. Женщина откидывает с лица мокрые волосы и подается вперед, привлеченная мужчиной. Властным движением он укладывает ее на спину. Благословенны старинные дома с их широкими ваннами! Голова женщины покоится на сгибе локтя, и ладонь мужчины служит опорой ее плечу. От глубокого поцелуя кружится голова и немеет затылок. Он прерывается, долго смотрит в темно-зеленые русалочьи глаза, словно хочет запомнить навсегда этот миг; проводит пальцем по детски припухлой, вздернутой верхней губке и вновь целует приоткрытый в улыбке рот любимой, почти угадывая страстное: «Еще, еще…» Едва выбравшись из душа, они уснули голыми, обнявшись под пледом на диване в гостиной.☙ ☙ ☙ ☙ ☙
Знакомое здание красного кирпича с огромными окнами. Как странно, что он никогда здесь не был, хотя мимо проезжал не раз. Но вокзал не для тех, кто с рождения путешествует в трейлерах передвижного парка. Однако сегодня ему надо туда, где в суете тащат, катят и толкают свой скарб разноголосые и разноязыкие толпы туристов, командировочных, студентов, экскурсантов, и всем этим ульем правят огромные часы. Время прибытия, время убытия… Вокзал встретил Джейна необыкновенной тишиной. Шаги гулко раздавались в пустоте зала. Ему надо туда, к поездам дальнего следования. Он уже видит платформу, окутанную то ли туманом, то ли дымом паровоза. Ха! Откуда здесь паровоз? Не иначе как из железнодорожного музея, тот самый, что полтора столетия назад открывал движение на Южно-Тихоокеанских линиях. Бред какой-то! Вдали на платформе у поезда Джейн видит одинокую девичью фигурку. Темнокожая девушка сидит на знакомом клетчатом чемодане. На том самом, в который малыш Патрик любил прятаться в детстве, а однажды так долго ждал, пока приятели его найдут, что вовсе уснул. Когда старина Пит обнаружил мальчугана в нем, то просто проделал отверстия, чтоб малыш впредь не задохнулся ненароком, и уж потом знал, где искать мальца, когда Джейн-старший, подвыпив, срывал на сыне досаду за неудавшуюся жизнь, побег жены с каким-то заезжим фертом, за то, что жизнь собачья, что ради куска хлеба приходится нести всякий оккультный бред скучающим дамочкам вместо того, чтобы попросту трахнуть их всех скопом или по очереди и тем самым решить все их проблемы. – Сэмми?! Ну конечно, это она, такая, какой Патрик помнил в раннем детстве. Гибкая, словно лоза, она жонглировала на канате горящими факелами, и восторженные крики толпы взлетали в ночное небо. А по утрам она пекла лепешки с медом для Пита и местной детворы. Они уплетали их, хохоча и обжигаясь горячим какао. Энджела Раскин сидела напротив и, прыская со смеху, дула в чашку маленькому Дэнни, краснощекому карапузу, что-то несвязно лепетавшему и перемазанному медом, как лепешка. Только сейчас Патрик понял, что вбежал совсем не на ту платформу, и теперь их с Самантой разделяет пропасть, на дне которой холодной сталью посверкивают рельсы. Хотел было спрыгнуть вниз, но платформа внезапно оказалась высотой, пожалуй, с трехэтажный дом. Он в растерянности глянул на Саманту. Она по-матерински улыбнулась ему и тихо покачала головой. Ни слова не проронила, но он услышал ее: «Нет, милый. Твой поезд еще очень нескоро». – Сэмми! Не уезжай! Не оставляй меня! Пожалуйста! «Мы не оставим тебя, малыш, – из клубов то ли тумана, то ли паровозного дыма на противоположную платформу шагнул молодой атлет Пит Тернер. – Ну вот и я, родная, – он обнял жену за плечи и подмигнул Патрику: – Помни о нас, мой мальчик, и мы поможем тебе. И будь счастлив!» – Пит… «И будь осторожен. Мы знаем цену фокусу, мой друг, но мир не цирк, в нем чудеса живут», – с этими словами Пит легко подхватил чемодан, и они с Самантой двинулись к вагону. Паровоз пронзительно свистнул, и Сэм, оглянувшись, сделала то, что всегда делала украдкой, когда думала, что Патрик не видит, – перекрестила его. Платформу заволокло дымом, и Джейн почувствовал, что летит куда-то, слыша затихающий перестук колес… Джейн медленно открыл глаза. Он лежал голышом под мягким шерстяным пледом в полумраке гостиной. Мокрая от слез подушка еще хранила запах волос бесконечно дорогой ему женщины, с которой он так давно знаком и о которой так мало знает. Тикают старинные часы в углу, на подлокотнике дивана лежат аккуратно сложенные женской рукой его рубашка и брюки. Откуда-то, должно быть, из кухни, доносится голос – Тереза что-то напевает. А запах… Только сейчас Джейн понял, как проголодался. В кармане брюк ожил мобильник. – Мистер Джейн, – голос сестры величествен и печален, она не раз говорила это родственникам пациентов. – С прискорбием сообщаем, что ваш крестный мистер Тернер умер сегодня в пять сорок пополудни. Примите искренние соболезнования. Тело можно будет забрать для похорон… Джейн сидел, вперившись взглядом в стену, и перед глазами его стояла все та же картина – поезд в клубах дыма увозит Тернеров навсегда. И он заплакал, вдыхая запах нежных медовых лепешек. Как ни странно, ему вдруг стало легко и покойно, словно кто-то погладил по плечу: «Помни о нас, мой мальчик, и мы поможем тебе. И будь счастлив!» А ведь смерти нет – он вдруг понял это так ясно, что сам испугался. И обрадовался. Все, над чем он всегда смеялся, – это… правда?! Все эти благоглупости его набожных ирландских предков про бессмертие души, всеобщее спасение и воскресение для вечной жизни, и все такое… Нет, не надо ни о чем думать, не сейчас. Он просто сидел и блаженно улыбался, боясь погасить этот тихий свет в душе и радуясь его негасимой силе. Спустя несколько минут, когда умытый и выбритый он вышел из ванной, в голове было светло, а на душе спокойно. Подумав, он не стал надевать сорочку, оставив ее болтаться на спинке стула. Тереза, напевая, смазывала медом что-то напоминающее горячие лепешки, только очень тонкие. В заварнике настаивался чай, это Патрик почувствовал, едва появился на пороге кухни. Она не заметила его и вздрогнула, когда он обнял ее сзади; едва не вскрикнула, но мужчина развернул ее, перехватив так и не сорвавшийся с губ вскрик долгим поцелуем. Лопатка выскользнула из женской руки, что, любовно скользнув по свежевыбритой щеке, утонула в шапке вьющихся волос, тронутых ранней сединой. Наверно, вся эта пантомима закончилась бы страстным дуэтом на кухонном столе несколько быстрее, но тонкий, ажурный пласт теста начал издавать вовсе не ароматный запах гари. – Ой… – не переставая обнимать ногами бедра любимого, женщина легко потянулась, чтобы сорвать с плиты сковороду, и, кажется, только теперь заметила, что сидит на столе практически голая, абсолютно счастливая и на грани оргазма. Вот ведь бывает такое! Тихо шифером шурша, едет крыша не спеша… Счастливого пути! – Это был последний. «Люблю тебя!» – Ну и замечательно. «Люблю тебя!» И пантомима продолжилась, и завершилась дуэтом, и все коты Старого Сакраменто еще долго с завистью вспоминали эту импровизацию на два голоса. Но коты не смеются, а эти двое смеялись. Просто два голых влюбленных человека сидели в обнимку один на коленях у другого и счастливо смеялись, не имея, казалось, ни малейших на то оснований. – С юности не ел медовых лепешек и страшно хочу есть, – говорил один из них, покрывая поцелуями шею и грудь другого. А тот, другой, темноволосая женщина, смеялась тихим грудным смехом, лаская голову Белого Рыцаря своих снов, что сбросил-таки доспехи, и не только, на время вернувшись с войны. – Какие странные лепешки, – Патрик с удовольствием откусил от сложенного треугольником кушанья. – И вкусные! – Это не лепешки, а блинчики. Между прочим, русское блюдо. Меня научила их готовить одна русская леди весьма преклонных лет. Их можно есть не только с медом, но с чем угодно. – Ух ты! И откуда у тебя такие знакомства? – Ну, это отдельная история, – Тереза положила в середину не смазанного медом блинчика что-то желтое и, завернув, дала мужчине. – Попробуй. – Мммм! – Ага! Вкусно? – Угу! Что это? – Миссис Крайнофф называла это «яичной болтушкой». Какое-то время Джейн с аппетитом уплетал блинчики, прихлебывая сладкий чай, совсем как в детстве дуя в чашку. Но вот тарелка опустела, и захотелось сыто мурлыкнуть. И он мурлыкнул, между прочим. Тереза прыснула, спрятав нос в ладошки, сложенные лодочкой, потом посерьезнела. – Миссис Крайнофф была старушкой, которую мой отец когда-то спас во время пожара в пансионате для престарелых. Ей светил центр временного пребывания до того момента, пока ей подобрали бы новый пансионат, поскольку родных уже не было в живых и некому было взять ее хоть на время. Отец привел ее к нам, и она жила у нас три недели. Мамы уже не было в живых, но папа еще не так часто прикладывался к бутылке, а я пока занималась танцами. – Тереза улыбнулась. – Да-да, я занималась танцами в классе мисс Мендосы. А миссис Ольга рассказывала о балах девятнадцатого века, и какие танцы были тогда, и что Наташа Ростова никак не могла танцевать вальс с Болконским, потому что во времена Наполеона это был жутко неприличный и весьма простонародный танец. А знаешь почему Китти Щербацкая так ждала, что Вронский пригласит ее на именно на мазурку? – Это имело особый смысл? – Представь себе! – Тереза очень серьезно округлила глаза и тут же вновь прыснула, потом вдруг погрустнела. – Папа был из тех итальянцев, которые не очень-то уважают условности и больше ценят простоту чувств. В этом они с миссис Ольгой оказались на диво похожи. – Твой отец был итальянцем? Я думал, его предки из Южной Америки. – Вот-вот, и миссис Крайнофф думала, что он выходец из Португалии или Бразилии. Это из-за фамилии… Долить чаю? Ароматная красно-коричневая жидкость наполнила чашку почти до краев. – Ну вот, пей. Так о чем я?.. Ну да, отец был выходцем из итальянского квартала, а мама – ирландкой. Обычный брак для католических приходов Чикаго. Тереза помолчала, словно взвешивая и решая, стоит ли продолжать, и, наконец, уверенно вскинула голову: – Вот что, Патрик, раз так сложилось, я должна рассказать тебе все-все, чтобы меж нами не осталось тайн. – Мне не мешают твои «скелеты в шкафу», – Джейна почему-то напугали ее решимость и напор, хотя мог бы уже привыкнуть за девять-то лет. – Они никак не изменят мое отношение к тебе, даже если вдруг выяснится, что твой папенька – дон Корлеоне… – Наши скелеты, Патрик! Это наши скелеты. Наше маленькое кладбище. Это наше семейное дело, буквально cosa nostra. – Ты о чем? – холодок пробежал по спине, Джейн поежился. Его покровительственно-успокаивающая улыбка натолкнулась на печальный взгляд зеленых глаз и медленно сползла. – Девичья фамилия моей матери – О’Доннелл. Эйрин Мэрайя О’Доннелл, дочь Кевина О’Доннелла из прихода Святого Семейства в Чикаго. – О’Доннелл… Знакомая фамилия, – Джейн нервно потер лоб, снова взглянул в грустные зеленые глаза и… – Так ведь это же… Мисс О’Доннелл – так Пит и Сэм иногда между собой называли… Нет, ну это… – Да. Так они называли старшую сестру моей мамы – Морин Энн О’Доннелл, в замужестве миссис Раскин. Вид ошеломленного Патрика был настолько комичен, что Тереза не удержалась от улыбки: – Ну, теперь я и вправду верю, что экстрасенсов не бывает. А вот наблюдательные люди встречаются. Я несколько раз ловила на себе странный взгляд Саманты Тернер, когда мы приезжали к ней отдать малышку Кейтлин. Мне и в первый раз казалось, что она как-то необычно поглядывает на меня. А причина оказалась проста: Сэм хорошо помнила не только миссис Раскин, но и мою мать примерно в моем возрасте или чуть старше. Мы же с мамой похожи, я, как говорят, «мамина дочка», а Эйрин и Морин были схожи, почти как близнецы. – Тереза задумчиво улыбнулась. – Странно, но, судя по фотографиям и моим воспоминаниям, я похожа на тетю Морин значительно сильнее, чем ее собственные дети, внешне мало что унаследовавшие от матери… В общем, миссис Тернер набралась духу, задала правильный вопрос и получила правдивый ответ. – Сэм?! – Да. Джейн медленно поднял глаза. Нет, он не мог судить о сходстве давно умершей матери своей давно умершей жены с женщиной напротив – просто не помнил, как та выглядела, – но… – Но почему? Почему ты говоришь мне это только сейчас?! – Да потому, что только сейчас ты наконец слушаешь меня! Поверь, я много раз пыталась начать этот разговор, и всегда, ВСЕГДА ты уходил от него – отшучивался, ссылался на занятость, говорил, что это только твое дело, нажимал кнопку лифта и исчезал на недели, на месяцы. Разве ты не помнишь, что ответил мне две недели назад, когда я сказала тебе, что у меня есть тайны от тебя, которых ты даже представить себе не можешь? «Ну да, разумеется!» – снисходительно фыркнул ты и понес вздор про «три вещи», которые якобы знаешь обо мне, совсем в стиле балаганных экстрасенсов. А потом и вовсе выставил меня за порог своей жизни! Тереза резко встала, поборов желание садануть кулаком по столу. Обида и досада больно обожгли ее вновь. Она отвернулась, желая сморгнуть набежавшие слезы. Вот еще! Реветь дважды в день – это уже роскошь. Минуты две на кухне висело молчание. Джейн сидел, стараясь вспомнить все похожие разговоры, и тренированная память «балаганного экстрасенса» услужливо выдавала ему эпизод за эпизодом, и поздравить себя было не с чем. Она права. И все равно все неправильно! Тереза судорожно вздохнула, набрала побольше воздуха, повернулась – и почти уткнулась в грудь неслышно подошедшему Патрику. – Иногда мне казалось, ты знаешь, – прошептала она самое сокровенное. – Казалось, специально избегаешь меня, потому что все-все знаешь. Она спиной чувствовала, как дрожит его ладонь, как пальцы нервно мнут теплый шелк халатика, накинутого на голое тело. – С чего ты взяла? Нет, он не врет, так искренно не врут. Да к тому же вранье она чувствовала с детства. Всегда. Это такой дар, наверно. Для полицейского сыщика подарок судьбы, для любящей женщины порой тяжкий крест. – Помнишь, в прошлом году мы встретились на кладбище у могилы Энджи и Шарли? Джейн вздрогнул: она называла его жену и дочь так привычно и по-домашнему, словно они и впрямь были ее семьей. – Д-да… Но… – Ты даже не удивился, что я без проводника так легко и привычно нашла могилу среди тысяч других? Неужели тебе не пришло в голову, что я здесь не впервые? И тот плюшевый медвежонок. Это я принесла его на могилу в день рожденья Шарли! Ты же узнал его, у тебя дома в детской такой же. Их было два – один мой, другой ее. Я покупала их четырнадцать лет назад в Чикаго, сейчас такую игрушку не найти. Но ты и этому не удивился. Ты, кто раскрывал самые запутанные преступления, кто не упускал ни единой мелочи, ни одной детали! Ничего не видел и не понимал?! – Тереза почти задыхалась. – Господи, да я же выдала себя с головой тогда! Я… я… я почти не помню что там было, в тот день на кладбище… Эта девочка, и Кровавый Джон с его посланиями… Мне было тошно, как в тот день, когда погибла мама, когда папа сгорел, когда я приехала из колледжа на каникулы, обвешанная подарками для сестры и племянницы, а братья, оказывается, просто не стали мне сообщать, что их больше нет!!! Они… меня… «пожале-е-ели-и-и»… И она все-таки заревела, совсем по-детски, обиженно и некрасиво, уткнувшись в грудь до срока поседевшему мужчине, который неловко и неумело гладил ее затылок и вздрагивающие плечи, глотал слезы и боялся вздохнуть, чувствуя, как невидимая рука больно сжимает сердце. Тереза почувствовала, как Джейн покачнулся, вскинулась, и увидела крепко смеженные веки, побледневшие губы и бисеринки пота на лбу. – Джейн! Как она дотащила его до тетушкиного венского стула, болезненно скрипнувшего под оседающим человеком? Просроченная валерьянка тетушки Мур сделала свое дело, благо количества капель Тереза не считала, от души влив в Джейна десертную ложку настойки. Он глотнул, поперхнулся, закашлялся, открыл глаза и виновато усмехнулся, увидев причудливый коктейль любви, раскаянья, страха и надежды, что плескался в зеленых глазах близко-близко. Просипел: – Ну-ну, все хорошо, – и сдался. А что прикажете делать, когда вашу буйну голову обливают слезами и осыпают поцелуями? – Сумасшедшее мое счастье…☙ ☙ ☙ ☙ ☙
Часы в гостиной пробили половину восьмого, а они так и сидели молча, обнявшись, в каком-то странном оцепенении. Наконец Патрик поднял глаза и встретил полный спокойной нежности взгляд – ни страсти, ни огня, ни истерики. – Расскажи мне все сегодня. Сейчас. Я хочу знать все. – Да. Пора. Пойдем, – с этими словами она взяла его за руку и повела через гостиную вверх, на второй этаж, в просторную комнату, служившую ей спальней и подобием кабинета. Собственно, так повелось еще со времен дядюшки Мура. Он любил почитать перед сном, так что их с тетушкой спальня была уставлена массивными книжными шкафами красного дерева, а у окна стоял письменный стол, и тетушка шутила: «Мы живем и умрем в библиотеке». Компьютерный стол в угол пристроила уже Тереза, но работа за ним для нее была скорее необходимостью, чем удовольствием. Гораздо приятнее и спокойнее было сесть в огромное кресло-качалку и в теплом свете старинного торшера перелистывать страницы дядюшкиных фолиантов. Во всем доме давно было газовое отопление, но промозглыми зимними вечерами в спальне-библиотеке зажигали камин, и в жаре объятых пламенем огромных поленьев, в самой середине, можно было наблюдать удивительные картины. Это была особая «дядюшкина» игра. Дядюшка Мур не любил «покетов», принципиально не покупал книг на пухлой, серой, как он говорил, «туалетной» бумаге, считая этот стиль книгоиздания оскорбительным и для книги, и для автора, не говоря уж о читателе. Чудак был, одним словом. «Что бы он сказал об электронных книгах?» – порой задумывалась Тереза. А впрочем, это риторический вопрос, к тому же прошлое не знает «бы». Переступив порог муровских покоев, Джейн какое-то время стоял неподвижно, с удивлением оглядывая просторное помещение не то спальни, не то кабинета заядлого библиофила. Тереза жестом показала ему в сторону дядюшкиного кресла у журнального столика на изогнутых резных ножках, и включила торшер с зеленым абажуром, по ходу дела пояснив: – Это спальня дядюшки и тетушки Мур – кровать там, в дальнем алькове. А также библиотека и малый кабинет. Пожалуй, что и малая гостиная. Во всяком случае, я девочкой играла здесь у камина, сидя на этой банкетке, – она легко катнула банкетку, обитую плюшем, к журнальному столику. – А до меня здесь играли мама и тетя Морин, когда гостили у Муров. Дядюшка был большой любитель книг и не расставался с ними даже ночью. Мои здесь только компьютер, несколько книг. И это. Она подошла к шкафам, сделала трудноуловимое движение, и секция шкафа легко отъехала, обнажив дверцу сейфа, вмонтированного в стену. Спустя минуту на журнальном столике лежал массивный альбом с фотографиями, обтянутый темно-синим бархатом. – Так с чего начнем? – улыбнулась Тереза, удобно пристраиваясь на банкетке. – Похоже, теперь я знаю о тебе лишь то, что почти ничего не знаю, а посему начни сначала. – Ну, что ж, изволь. Мой отец, несмотря на свою географически красноречивую фамилию, потомок выходцев из Италии. Но он так рано остался сиротой, что о его родных я ничего не знаю. Он вырос в католическом приюте Святой Агнессы в Чикаго, учился у монахинь в той же католической школе, что и мои мама с тетей, а потом и я, – она легко и привычно раскрыла старый альбом, и на них со старой черно-белой фотографии глянул темноволосый смуглый подросток. Он смотрел в объектив очень серьезно, и даже на выцветшей фотографии было видно, что глаза у него светлые. Тонкая мальчишеская шея в распахнутом вороте белоснежной рубашки, прямые, упрямые брови и непослушный вихор на макушке. – Это папа, когда ему было лет четырнадцать-пятнадцать, – Тереза перелистнула страницу. – А вот он же во время учебы в школе пожарных, – еще одна страница. – А этот они с мамой в день помолвки. Такие счастливые… Мама уже была на фельдшерской практике. На минуту она залюбовалась старым фото. Молодой мужчина в парадной форме пожарного и на диво хорошенькая темноволосая девушка с такими же, как у Терезы, огромными глазами смотрели не в объектив, а друг на друга с таким безмерным обожанием, с каким могут смотреть друг на друга, наверное, только счастливые влюбленные в день свадьбы. – Ты похожа на мать, – пробормотал Джейн. – И на отца… – А больше на бабушку – Сибил Элизабет О’Доннелл, на мамину маму. Вот она, – со снимка на следующей странице на них смотрела целая семья. По правую руку от немолодой, уже начавшей седеть, но все еще красивой женщины в строгом темном платье с кружевным воротничком – на нее и указывала Тереза – стоял среднего роста хорошо сложенный мужчина в годах. Светлые, видимо, с рыжиной волосы его поредели и поседели, но внимательные глаза смотрели упрямо и властно, а глубокие складки морщин, прорезавшие впалые щеки, делали его облик еще суровее. Нет, он не из тех, кого старость делает мягче, гибче и терпимей. – Это мой дед – сам Кевин О’Доннелл, – Тереза следила за взглядом Джейна, что теперь остановился на главе семейства. – Кажется, его побаивался даже наш священник, падре Риккардо. Мама однажды сказала, будь дедушка среди фарисеев, что привели Христу на суд блудницу, уж он бы не позволил, чтоб негодница отделалась лишь напутствием: «Иди и больше не греши», – она грустно усмехнулась. – Бедный дедушка… А это тетя Морин. Она на два года старше мамы, уже на каблучках. Они очень похожи… Маме здесь лет около пятнадцати, как папе на той, первой, фотографии. Они с папой еще не знакомы. В старших классах католической школы девочки и мальчики обучались раздельно. В хоре папа не пел, а во время службы часто алтарничал, так что некогда было на девочек глазеть. – А как же обычная школа? – спросил Джейн, продолжая вглядываться в лица сестер. Нет, он совсем не помнил миссис Раскин, разве только волосы и почему-то голос. Голос без лица. – Отец Риккардо устроил папу в школу недалеко от церкви, чтобы он мог получить образование, а мама с тетей учились в трех кварталах от дома, в той же школе, где спустя годы учились мои братья и я. – «Мои братья и я», – Джейн с интересом глянул на Терезу, перелистнувшую еще одну страницу. – Ты сказала так, словно они пошли в школу раньше тебя. – Молодец, улавливаешь, – в ее взгляде мелькнула смесь уважения и лукавства. – Но ведь все КБР знает… – Да-да, что Тереза Лисбон вырастила троих младших братьев! Патрик, душа моя, у тебя как с арифметикой? – Ну-у… даже не знаю, что сказать. В отличие от некоторых, я не учился в двух школах разом, одну-то посещал урывками, и то больше по настоянию Пита и Сэм. Есть такое хорошее слово – самообразование, – он назидательно поднял палец, приняв потешно-умный вид. – Это про меня. – Сойдет, – снисходительно махнула рукой Тереза. – Три года назад ты познакомился с Томом и его дочерью. Хотя это против моих правил, напомню, что мне тогда было тридцать. Задачка на сообразительность. Если Томми младший из братьев тридцатилетней Лисбон, то в каком же возрасте он должен был жениться, чтобы представить тете Риз свою тринадцатилетнюю дочь? – Полагаю… лет в двенадцать. – Не старше пятнадцати, если учесть, что Гай и Грэди – близнецы, – улыбнулась Тереза. – Я им заменила мать не потому, что была старшей, а потому, что осталась единственной женщиной в семье, где надо было готовить еду, стирать, гладить, шить и штопать, убирать и чистить – словом, вести дом. Вот и все. Мне тогда было двенадцать, Тому – шестнадцать (он и вправду довольно рано женился), близнецам – по восемнадцать. Ну что, не устал узнавать новое обо мне? – С каждой минутой все интереснее. И почему ты никогда не… – Не опровергала слухов? Как ты себе это представляешь? Напечатать свою подробную биографию и разослать по внутренней сети КБР всем юзерам? И не забыть добавить подробный отчет о моих, прямо скажем, неожиданных приключениях в постели миллиардера Уолтера Мэшборна! – она фыркнула, как кошка, которой пылинка попала в нос. – Уволь. Пусть болтают. – Не напоминай, – Джейн поморщился. – Я, по совести говоря, убить его готов был. – А вместо этого «убил» его пижонский кабриолет? Вот только не говори, что просто забыл поставить машину на «ручник» в десяти метрах от обрыва. Не поверю. – И правильно. Говорю же, убить готов был. – А он – тебя. И, согласись, у него на то гораздо больше оснований, – и она соскользнула с этой темы. – А вот, узнаешь? Это, кажется, садовник снимал по просьбе дядюшки в этой самой комнате. Надо же, ничего не изменилось, разве только обои на стенах другие. Со снимка, довольно четкого для любительской фотографии, на них смотрела немолодая чета: худощавый аристократичного вида джентльмен с зачесанными назад довольно длинными волнистыми волосами, в домашнем пиджаке-куртке сидел на подлокотнике кресла-качалки, в котором расположилась красивая темноволосая дама неопределенного возраста. Она улыбалась тепло и спокойно. Должно быть, ей было не меньше сорока, но время, казалось, не тронуло сединой ее волосы, не избороздило морщинами лицо. У ног дамы на плюшевой банкетке сидели в обнимку уже знакомые юные Морин и Эйрин в совсем коротеньких, по моде шестидесятых, платьях, прикрывавших ноги до середины бедра, и одинаковых туфельках-лодочках. – Это было последнее лето, которое сестры провели в гостях у Муров. Тем летом Морин познакомилась с мистером Раскином. – Странно, я пытаюсь вспомнить миссис Раскин – и не могу, – задумчиво пробормотал Джейн. – Я мало видел ее, мало интересовался миром взрослых тогда. К тому же она часто болела, и ее детьми занимались Тернеры. А потом… было поздно. – Да, «поздно» – самое страшное слово. Как «никогда». Они помолчали, вглядываясь в лица давно умерших людей, которые когда-то сидели в этой комнате, шутили, смеялись, фотографировались на память. Эти четверо любили друг друга, были счастливы в тот день, много лет назад, когда Терезы и Патрика еще не было на свете. Джейн тронул старое фото – оно оказалось не приклеенным, а довольно свободно вставленным уголками в прорези. Сдвинутый плотный матовый прямоугольник выпал из креплений, и мужчина, сам не зная зачем, перевернул его. На обратной стороне нетвердой старческой рукой было выведено: «Моей дорогой Эйлис на долгую добрую память о нас, любивших тебя». – Эта фотография – часть наследства, что тетушка Мур оставила мне, – пояснила Тереза. – Судя по надписи, изначально она предназначалась какой-то Эйлис. Кто эта Эйлис? – Я. Это часть моего наследства. – ??? – Мое полное имя – Тереза Эйлис Лисбон. Правда, когда родители получали свидетельство о рождении, леди, заполнявшая документ, по ошибке вместо ирландского Эйлис написала английское Элис. Родители на радостях не сразу заметили ошибку, а заметив, не стали хлопотать об исправлении. Просто крестили меня как Терезу Эйлис. Первое имя дал мне папа, второе – мама, и ему повезло меньше, – она горько усмехнулась. – Со временем все, кто звал меня Эйлис, погибли или умерли. Так получилось. Для всех прочих мое второе имя тайна. Хотя Чо, наверно, знает. Грейс говорила, этот проныра видел личные дела каждого из нас… Вот она – последняя фотография счастливого детства, – листнув альбом почти до предпоследней страницы, Лисбон указала на цветной снимок величиной, должно быть, пять на семь дюймов, и Джейн едва не вскрикнул. На фото была совсем юная Энджела Раскин в окружении каких-то людей. Вглядевшись повнимательнее, он без труда узнал Терезу (или Эйлис?) – темноволосую, большеглазую девочку-подростка. Кузины сидели в обнимку на скамье под цветущим кустом бугенвиллии. Слева за их спинами стояли еще довольно молодые мистер и миссис Лисбон. Эйрин смеялась, видимо наблюдая за усилиями фотографа. Справа стоял очень серьезный молодой человек. («Это Гай, старший из близнецов, а Грэди нас снимает», – пояснила Тереза.) У ног девушек, на траве, подперев кулаком щеку, во весь рост растянулся Том – рот до ушей, хоть завязочки пришей. – Ты сказала, это последняя фотография счастливого детства? – Да, – Тереза смахнула с ресниц набежавшие слезы. – Спустя две недели мама погибнет под колесами неизвестного автомобиля, и все пойдет наперекосяк. – Разве твоя мама погибла не в Чикаго? – Нет. К тому времени мы уже почти два года жили в Сакраменто. Папа перевез бы нас еще раньше, если бы знал, как маме это важно. Но она все скрывала, – Тереза порывисто встала, прошла по комнате и вновь вернулась. – Я расскажу тебе. С чего бы начать… Она взяла в руки снимок, подписанный нетвердой тетушкиной рукой. Сестры все так же сидели в обнимку, но только одна из них знала, что увезет в далекий Чикаго тайну своей любви, которой даже с сестрой не сразу решится поделиться. – Мама вспоминала, что в ту осень Морин как-то изменилась. Она тайком куда-то уходила и возвращалась то потерянная, то совершенно счастливая. В счастливые дни – их было значительно меньше – сразу по возвращении уединялась в саду или в своей комнате, откуда выходила спустя какое-то время и до конца дня бывала рассеянна и молчалива, разговор поддерживала неловко, на вопросы часто отвечала невпопад. Отец поглядывал на дочь озабоченно, но с расспросами не спешил. Мать тревожилась заметнее. Несколько раз она с пристрастием выспрашивала у Эйрин, не знает ли та причин такого странного поведения сестры, а однажды напрямик спросила, в кого влюбилась Морин. Моя мама тогда сильно удивилась, ведь сестра ей не говорила о мистере Раскине. Должно быть, бабушка поняла, что дочь не врет ей, и отступилась. Мама же еще больше уверилась в своих подозрениях и решила проследить за сестрой. Это было легко, ведь Морин ничего и никого вокруг не замечала. Оказалось, что бегала она на почтамт, куда до востребования на ее имя приходили письма из Сакраменто. Когда письмо ждало ее, она была весела, когда нет – грустна. Ночами в ее комнате горел свет – Морин писала ответные письма, которые отправляла с почтамта. Тереза помолчала, глядя на старую, но нисколько не поблекшую семейную фотографию, сделанную в этой самой комнате больше сорока лет назад. Две юные девушки, сидевшие в обнимку, счастливо улыбались в объектив. Им обеим суждено будет выйти замуж по любви и не суждено дожить до старости. Лисбон вздохнула и продолжала: – К весне Морин заметно повеселела. А однажды, незадолго до своего восемнадцатилетия, она, наконец, решилась открыться сестре, предварительно взяв с нее слово держать в тайне от родителей все, что узнает. Оказалось, все эти месяцы она и мистер Раскин вынашивали план ее побега. Собственно, план был простейший. Дождавшись совершеннолетия, Морин должна была собрать документы, сесть на поезд и отправиться в Сакраменто, где они с Раскиным поженятся и будут жить долго и счастливо, ну, и все такое. Приданое и прочие «пережитки» его не интересовали, у него прибыльный бизнес. Передвижной парк, цирковое шоу, если им эффективно управлять, может приносить вполне сносный доход – так он писал ей. Моя мама тогда не на шутку испугалась и уговаривала сестру не пороть горячку и уж, во всяком случае, не сбегать из дома, но все без толку… Реакция деда на побег дочери была еще ужаснее, чем предполагала Эйрин. Он не бросился в полицию, не кричал, не топал ногами. Прочитав прощальную записку Морин, он повернулся и ушел к себе. Несколько часов все ждали, бабушка Сибил боялась даже всхлипнуть, и мама с ужасом глядела, как беззвучно катятся слезы по ее щекам. Никогда больше, говорила мама, ей не приходилось чувствовать так остро свою вину и раскаянье. Но как можно было нарушить клятву, данную Морин, ведь они никогда друг друга не подводили? Спустя несколько часов дед спустился в гостиную и странно спокойно объявил, что скорбит о безвременной кончине старшей дочери и просит впредь никого не упоминать ее имени. В семье О’Доннелл отныне и навеки только одна дочь – Эйрин Мэрайя. Это было уже слишком. Бабушка Сибил слегла, и какое-то время все мысли Эйрин были только о ней. Спустя несколько недель бедная женщина поднялась, но вполне так и не оправилась от удара. Расставаясь, сестры договорились переписываться через почтамт – что, кстати, станет нашим семейным способом поддерживать отношения на долгие годы, – но моя мама вспомнила об этом, лишь когда бабушка окончательно встала на ноги. На почтамте ее ждало письмо почти месячной давности (его едва не отправили назад), в котором Морин сообщала, что вышла замуж за Раскина и вполне счастлива, а также просила родителей «понять ее правильно и не обижаться». Бедняжка, она даже не знала, о чем просит! Конечно, Эйрин ничего не сказала родителям, а в письме к Морин как могла обрисовала ситуацию в семье – вердикт отца, болезнь матери и собственное раскаянье в том, что стала соучастницей в замыслах сестры, разрушивших счастье их дома. По прошествии лет мама говорила, что, пожалуй, была по-юношески горяча в том письме, ведь ей пришлось видеть воочию, к чему привела их с Морин авантюра. Во всяком случае, на счастливую новобрачную беглянку словно выплеснули бадью холодной воды. Морин обиделась и замолчала на годы. Молчала и Эйрин, полагая, что сестра, которая принесла родным столько горя, должна первой сделать шаг к примирению. Мама давно закончила среднюю школу и уже почти завершила обучение в медшколе, когда познакомилась с отцом – молодым пожарным. Это случилось перед Рождеством. Папа по просьбе падре Риккардо помогал мальчикам мастерить фигурки животных и ясли для вертепа, а мама с другими девушками убирала и украшала церковь к рождественской службе, – Тереза улыбнулась, вспоминая, сколько раз и в скольких вариантах она слышала эту семейную историю. – Папа так боялся свататься, боялся дедушку, его все боялись… В общем, в качестве свата заслали падре Риккардо, – она едва не прыснула, как всегда, когда представляла робеющего священника пред грозными очами самого Кевина О’Доннелла. – Конечно, дед был не против. Это оказался как раз такой зять, против которого трудно было возразить: добрый католик, из нашего прихода, не толстосум, но прочно стоит на ногах, на хорошем счету в пожарной части и может прокормить семью. На свадьбу приехали Муры. От них Эйрин узнала, что за три года в жизни сестры произошли перемены. Жизнь в передвижном парке оказалась не такой уж простой и уж тем более не исполненной достатка. В первый год их с Раскином совместной жизни у Морин произошел весьма болезненный выкидыш, а из-за кочевых условий ей не оказали вовремя помощь, началось кровотечение, потом воспаление. Когда Морин, наконец, попала в больницу, ее уже просто спасали. Еще полтора года она не могла забеременеть и уже совсем свыклась с мыслью, что бесплодна, но по счастью забеременела. Между тем, отношения с Раскиным стали разлаживаться, и однажды, не выдержав, она смирила гордость и пришла за помощью к Мурам, которые до того знать не знали, что произошло. Брат – мой дед – не поставил миссис Мур в известность об истории с побегом дочери, полагая, что значительная вина в этом лежит на тетушке, слишком вольно державшей племянниц и попустившей «греховную связь» одной из них с «бродячим комедиантом». Тетушка Мур все это время полагала, что племянницы заняты учебой в колледже и поэтому не приезжают, как в детстве, погостить на лето. Брат на все ее письма отвечал односложно, мол, все здоровы, а то и вовсе отмалчивался. Увидев на пороге совершенно измученную беременную племянницу и узнав, что произошло за эти годы, Муры, конечно, приютили ее и хотели уже сообщить в Чикаго, но, поразмыслив о том, что родной отец фактически похоронил ее заживо, не стали этого делать. А спустя несколько дней заявился убитый раскаяньем Раскин. Клялся в любви, умолял вернуться, и Морин вернулась. Она все еще любила его. А за несколько недель до свадьбы младшей сестры она родила здоровую девочку, которой дали двойное имя, но не в традициях О’Доннеллов. Отец назвал ее Энджелой Энн, дав дочери второе имя такое же, как у ее матери. Роды были тяжелыми, поскольку девочка оказалась крупной для хрупкой, порядком измученной Морин. Она не знала, как дать сосок, как сцедить излишки молока из груди, и спустя несколько дней родильница вновь слегла в горячке с гнойным маститом. Оплатив лечение в хорошей клинике, Муры уговаривали Раскина позволить им забрать племянницу с ребенком на время, пока обе не окрепнут, поскольку сам Раскин не имел времени заботиться о жене и дочери, но тот и слушать не хотел, обвиняя стариков, что те своей навязчивой заботой лишь вносят разлад в его семью. Говорил, что женщины во все времена сами заботились о детях, тем более что у Морин «не семеро по лавкам». Надо ли удивляться, что отношений с зятем у Муров не получилось? Они привезли Эйрин письмо от сестры, в котором та просила прощение за все, что наделала, и переписка сестер возобновилась вновь. Морин не желала афишировать отношения с родней, а Эйрин с мужем в течение года дважды меняла квартиры, так что ради удобства письма вновь приходили на почтамт до востребования. Папа был в курсе переписки, мистер Раскин о ней не знал. Так шли годы. Поначалу сестры все собирались встретиться, когда мама с семьей приедет погостить к Мурам. Старики в каждом письме не уставали приглашать их с папой в гости. Но меньше чем через год после свадьбы родились близнецы, а когда им был год, мама поняла, что вновь беременна. Там тоже все было не очень благополучно, но маме повезло на врача. Он вел ее всю беременность и принимал роды. Ребенок родился слабеньким, но все остались живы. Того врача звали Том Дженнингс. Вот почему Том носит не традиционное ирландское, а вполне английское имя человека, спасшего нашу маму и брата. Тереза вновь помолчала, собираясь с мыслями. Джейн сидел неподвижно, остановившимся взглядом уткнувшись в окно, за которым почти догорел самый длинный день в году. Перед ним прошла целая жизнь прежде неизвестных ему людей, что были и его семьей. А он даже не подозревал об их существовании. Какими неведомыми нитями связаны мы в этом мире! Вот и он больше десяти лет тщетно ищет человека, лишившего его всего, что он любил когда-то, в чем полагал смысл жизни. Этот неведомый человек знает о нем все и тоже связан с ним, Джейном, неведомыми нитями… – Патрик? – А? Что?.. Да, я слушаю. Так твоя мама увиделась с сестрой? – Нет, – Тереза обреченно покачала головой. – Едва она окрепла, в проекте наметилась я. А у Морин примерно в это же время родился сын – Денни. И опять встречу отложили. Морин к тому времени была совершенно измотана непривычной для нее кочевой жизнью и сложными отношениями с мужем. До нее доходили слухи о его изменах, она чувствовала себя чужой в труппе, беспомощной и зависимой. Но гордость, возможно, деликатность или чувство вины не позволяли ей пожаловаться сестре или обратиться за помощью к Мурам. А может, она все еще любила мужа и боялась конфликта с ним, что было бы неизбежно, вмешайся Муры в ситуацию? Она вела дневник, который попал моей маме в руки, и тогда только Эйрин узнала, в каком аду жила ее Морин. Денни было года полтора-два, когда Морин серьезно застудилась. Надо было бы лечь на обследование и лечение, но дела в передвижном парке тогда шли неважно, лишних денег не было, к тому же мужу надоели ее жалобы на здоровье. Кто-то из женщин дал ей каких-то пилюль, она пила их, и постепенно боли вроде прошли. Между тем Раскин порвал с очередной своей пассией и вернулся к жене. Обычно его «возвращения в лоно семьи» были одинаковы. Он напивался, приходил ночью, задирал подол платья и попросту насиловал жену. Ему было все равно, беременна ли она, больна или у нее месячные. Ему даже нравилось, если она сопротивлялась, молча, чтобы не разбудить детей. Тогда он начинал с того, что насиловал ее в задний проход, а затем во влагалище. Кончал с ревом, не заботясь о том, что может потревожить детский сон. Его особенно заводило, если ей было больно. Презервативов не использовал принципиально, принуждал к оральным ласкам. Он словно мстил в ее лице своим любовницам… – Тереза всхлипнула. – Ты прости, что рассказываю это тебе. Просто однажды пятилетняя Энджи стала свидетельницей такой «любовной» сцены и онемела на несколько месяцев… Это было в дневнике Морин. Не знаю, как моя двоюродная сестра с этим жила… – Тереза судорожно вздохнула и продолжала словно через силу: – Незадолго до гибели мамы я нечаянно… подслушала их разговор с отцом. Было уже очень поздно. Они думали, дети спят. Говорили о тете Морин, о проблемах Энджи. Папа знал, что был какой-то дневник Морин и мама читала его, и думал, что повзрослевшей Энджеле следует знать правду об отношениях родителей. «Какую правду?! – воскликнула мама. – Ты хоть представляешь, что это за правда? – И вылепила отцу прямым текстом все, что прочитала в том дневнике, добавив: – Неужели ты хочешь, чтобы я рассказала девочке это? Чтоб она онемела на всю оставшуюся жизнь?»… Не помню, как я уснула в ту ночь. Верно, я долго переживала бы услышанное, если бы горе пострашнее не свалилось на нас. Странный звук, не то хрип, не то стон, заставил Терезу оторвать взгляд о фотоснимка. Одним движением Джейн вскочил на ноги, едва не снеся ее с плюшевой банкетки. Он стоял неестественно ровно, как натянутая струна, сжав кулаки так, что побелели костяшки пальцев. – Я знал, я чувствовал, с ней что-то не так! – просипел и закашлялся мучительно и сухо. – Почему… Почему она никогда?.. Я бы понял. Я помог бы. Я помог… – Она стыдилась, – Тереза поднялась и посмотрела в глаза Джейну. – Мучительный стыд – вот что она чувствовала. Сострадание к матери, животный страх перед отцом, перед всяким мужчиной, который делает это, и стыд от соприкосновения с такой грязью, от которой не отмыться. Но тебя она любила. Мало кого любили так, как она любила тебя. И тем невозможнее было рассказать тебе обо всем, что ее мучило, – она опустила глаза, и плечи ее поникли. – И зря я это. Не надо было тебе рассказывать. – Нет. Я должен знать все. Хотя бы теперь. Ну же, говори! Расскажи мне все! Пожалуйста. Тереза молча кивнула, помолчала, собираясь с мыслями, и продолжала, порой останавливаясь, подбирая слова, неспешно, вспоминая все, что знала: – Спустя несколько недель после того последнего «возвращения» Морин поняла, что беременна. Все изначально протекало «как-то не так». Морин думала, всему виной недолеченное воспаление. Наконец, она не выдержала и позвонила из Сакраменто сестре в Чикаго. Прежде она никогда не звонила, только писала. Она плакала и просила мою маму приехать в Сакраменто, чтобы увидеться, «хоть на денек». Мама испугалась, она и представить не могла, что Морин так плохо: в письмах та была неизменно ровна и почти всегда жизнерадостна. Мама взяла отпуск в больнице, попросила подругу присмотреть за нами – бабушки и деда тогда уже не было – и, отпросившись у папы, бросилась на вокзал. Оказавшись в Сакраменто, она выведала у Муров, где находится Стоуни Ридж, и вместе со стариками поехала к сестре: узнав в чем дело, Муры тоже бросились к племяннице. Когда они приехали в передвижной парк, трейлер Раскинов оказался пуст. Детей нашли у Тернеров, где они и пропадали днем и ночью. – Как и все мы, – кивнул Джейн. – Но и там не знали, где мистер и миссис Раскин. Энджи сказала только, что вечером маме было плохо, ее тошнило, болел живот, и она отправила ее с братом к соседям – обычное дело. Больше они маму не видели. В трейлере был некоторый беспорядок и никаких следов хозяев. Мама стала искать записку или хоть что-нибудь, указывающее, где искать сестру, а дядюшка Мур отправился к таксофону обзванивать больницы. Вот тогда мама и нашла дневник Морин, а прочитав его, пришла в ужас. Но пока она думала, что предпринять, прибежал дядюшка Мур. Ему удалось найти племянницу. Глубокой ночью в двери приемного отделения одной из больниц неподалеку от парка позвонили. Дежурный врач, открыв дверь, обнаружил молодую женщину почти без признаков жизни. Ее подняли в операционную, но она скончалась раньше, чем врачи успели приступить к операции. Разрыв трубы вследствие внематочной беременности. Она потеряла сознание и истекла кровью. Это была тетя Морин. Вернувшись в Стоуни Ридж, мама и Муры обнаружили Раскина. Он как ни в чем не бывало просматривал счета у себя дома и казался искренне удивленным такому вниманию к своей скромной персоне. Он якобы ездил по делам в Сан-Франциско, вернулся утром, жену не обнаружил, «но не беспокойтесь, она где-то здесь, может, к Тернерам пошла». Дневник Морин, который мама в спешке оставила на столе, бесследно исчез. Позже нашелся свидетель, который видел похожий на машину Раскина автомобиль вблизи клиники, где умерла тетя, примерно в то время, когда врач приемного отделения обнаружил бедняжку брошенной на пороге. Но доказать ничего не удалось. По странному стечению обстоятельств, спустя сутки после смерти жены Раскин забрал машину из сервиса, где заказывал химчистку салона. Да ведь само по себе это ничего не доказывало. Мама корила себя, что не сдержалась и прямым текстом высказала Раскину все, что думала о его роли в этой истории и в судьбе ее несчастной сестры. Ее горячность имела плачевные последствия: на просьбу отдать ей на воспитание детей покойной сестры Раскин не без удовольствия ответил категорическим отказом. А достаточных оснований, чтобы лишить его родительских прав, не было, как не было и доказательств для привлечения к уголовной ответственности. Все, что маме удалось, – заручиться обещанием Саманты Тернер присматривать за сиротами, что та и делала. Раскин не препятствовал. Видимо, дети были ему не больно нужны, а может, Тернеры имели рычаги воздействия на управляющего парком, ведь цирковые хоть и не выдают своих, но знают всю подноготную о каждом. – Вот почему Сэм так странно глядела на тебя, – задумчиво пробормотал Джейн. – Ты племянница женщины, которую она хорошо знала, и дочь ее сестры, с которой довольно близко познакомилась при таких обстоятельствах, что захочешь забыть – не забудешь. – Да. Мама и позже бывала в Стоуни Ридж, а когда мы перебрались в Сакраменто, втайне от зятя навещала племянников. Папа сначала не понимал, что творится с мамой, думал, она так тяжело переживает гибель сестры. Но шли месяцы, и он догадался, что дело не в Морин. Мама поначалу не решалась рассказать, а когда собралась с духом и рассказала, отец принял единственно правильное решение – перебираться из Чикаго в Сакраменто, поближе к племянникам жены. Он-то знал, что такое сиротство. Ему удалось на службе получить перевод в Сакраменто, и мы переехали. Мама получила место в той самой клинике, где умерла тетя Морин. Такие вот дела. – Говоришь, твоя мать часто навещала детей сестры в Стоуни Ридж? Странно, что я ее не помню. – Еще бы! – горько усмехнулась Лисбон. – Это не были обычные визиты долгожданной тетушки – скорее военная операция в обстановке строгой секретности. У них с Энджи были свои пароли, явки, способы общения. Конспирация, в общем. – ??? – Спустя некоторое время после гибели жены Раскин вел себя тихо, но потом понял, что Тернеры не станут публично уличать его в бесчеловечном обращении с женой, просто чтобы не трепать ее имя. Уж очень унизительны подробности. К тому же за давностью времени и недостатком улик никто уже не смог бы предъявить ему каких-либо обвинений. В общем, когда Пит и Саманта поняли, какой урон детям покойной нанесла их деликатность, было поздно. Раскин осознал свою безнаказанность. А тут еще дела труппы пошли в гору стараниями управляющего. Словом, никто в Стоуни Ридж не поддержал бы Тернеров, выступи они против Раскина. А тот считал себя полновластным хозяином двух детских жизней и упивался властью. Мама пришла к нему спустя полтора месяца после смерти сестры, в свой следующий свой приезд. Она открыто сказала, что читала дневник сестры и все знает. Она просила отдать ей детей, сказала, что говорила с Энджелой об этом и та согласна. Раскин не просто выставил ее за дверь, но и велел мужчинам в парке впредь никогда не пускать «эту женщину». Энджела за свою «неверность» была заперта в трейлере на несколько недель без права выйти на улицу, а малыша Денни отец так напугал и настроил против нашей семьи, что он и впредь сторонился нас. На сестру же не доносил отцу только потому, что с младенчества был привязан к ней и очень любил ее, а она умоляла не выдавать. Это из-за Денни Энджи не переехала к нам, ведь, когда ей исполнилось восемнадцать, мама была еще жива. Но Денни и слышать об этом не хотел. И ради него она осталась жить в цирке. Тереза медленно перебирала цветные снимки двадцатилетней давности, пока не нашла тот, который, видимо, искала. Это был портрет – крупным планом лицо человека, который, похоже, не замечал, что его снимают. До срока постаревший мужчина смотрел мимо объектива куда-то в сторону невидящим взглядом. Редеющие седые пряди в беспорядке топорщились надо лбом. Лицо прорезали глубокие борозды морщин, и старческие мешки залегли под глазами. Но глаза были ярко-синие, глаза сироты из итальянского квартала Чикаго. Только вместо прежней радости в них была вечная тоска. – Последний снимок папы. Я фотографировала буквально на бегу, пробовала новый фотоаппарат… Таким папа стал после смерти мамы всего за год, – она смахнула слезу и вздохнула. – И это неправда, что из пожарной службы его уволили за пьянство! Ее голос зазвенел от негодования. Столько лет ей приходилось слышать за спиной шепоток и стискивать зубы, чтобы не вылепить в лоб шептунам все, что она думает о них и им подобных. Но, встретив взгляд внимательных голубых глаз, осеклась, потупилась, вновь подняла глаза и… виновато улыбнулась. – Знаешь, когда ты состаришься, отрастишь длинную седую бороду и станешь похожим на Гендальфа. – Ну, что ж, заведу себе остроконечную синюю шляпу и серый плащ с серебристым шарфом. Да еще - привычку вламываться в размеренный быт обывателей, ставя их жизнь с ног на уши. – О, это ты умеешь не хуже старого волшебника! – Тереза улыбнулась в ответ на улыбку Джейна и почти не удивилась, когда он то ли в шутку, то ли всерьез добавил: – В конце концов, я ведь тоже циркач, а значит, мастер фейерверков и немножко волшебник. Конечно, мой дар ясновидящего безнадежно скомпрометирован, но история твоего отца мне известна. После смерти жены ему предоставили месячный отпуск, но он так и не оправился. Скорее, наоборот. Когда спустя месяц он вышел на службу, его пришлось уволить по состоянию здоровья. Приговор врачей был однозначным: с таким сердцем служить пожарным невозможно. – Да… Но откуда? – Узнавал. Когда-то я тоже услышал общераспространенную версию, но проверил ее по своим каналам. – Надо же, «по своим каналам»! – Тереза усмехнулась. – С чего бы? – Будь все так, как болтают, это не могло бы не отразиться на тебе, так скажем, определенным образом. Но в тебе нет этого «отпечатка», если понимаешь, о чем я. («А в Энджеле он был, только я, самовлюбленный осел, предпочитал утешаться ее уверениями в совершенном и безоблачном счастье».) – Джейн задумчиво смотрел на Терезу. Странно, что ему выпало любить таких разных женщин, когда-то любивших друг друга. – Знаешь, в тебе есть какая-то некрикливая, но возвышенная скорбь, с которой обычно связаны воспоминания о героях. И тогда я решил разузнать правду о смерти твоего отца. Оказалось, он и вправду погиб как герой, спасая из огня семью – молодую женщину и двоих ее детей. Шел мимо, увидел дым и не стал ждать прибытия пожарных. Он ведь вроде спас всех? – Да. Женщина с младенцем сопротивлялась, и только на улице отец узнал, что она рвалась ко второму ребенку, девочке пяти лет. Он вернулся в горящий дом, нашел ребенка, успел вытолкнуть через окно на руки к подоспевшим соседям и упал. А через несколько секунд на него рухнула балка… Не будь его сердце так изношено, не потеряй он навыки и не отвыкни от каждодневных тренировок, он бы все сделал быстрее и остался бы жив… – она помолчала. – Знаешь, Патрик, он ведь и вправду пил одно время. Потом, когда его комиссовали по здоровью. Тереза бережно собрала фотографии, вставила их в альбом и вновь спрятала в дядюшкин сейф. Спустя минуту спальня-библиотека выглядела так же, как час назад, когда они переступили ее порог. Странное чувство, будто долгожданные гости разъехались, оставив хозяев одних в ожидании новой встречи. Молодая женщина подошла к окну и слегка отодвинула тяжелую изумрудно-зеленую штору. Уже почти стемнело. – Отплакав, я однажды утром поняла, что такая смерть была благом для папы. И эта мысль меня не испугала и не возмутила. И еще – что Бог есть, и он милостив. Папа умер, делая любимое дело, он спас всех, и знал это. Последнее, что он видел, когда остановилось его сердце – спасенный ребенок в надежных руках. Папа почти не обгорел, хотя на него и свалилась балка. В тот момент он уже был мертв. Джейн неслышно подошел, обнял ее за плечи, потом обхватил крест-накрест и прижал к себе, как прижимают самое дорогое – бережно и крепко. Она замерла, плечом чувствуя, как гулко колотится его сердце. Они стояли молча, забыв о течении времени, пока из гостиной не донесся чуть слышный бой часов. Тереза вздрогнула, словно очнувшись, ласково потерлась щекой о руку Джейна, и щека ощутила прикосновение сухих губ. – Вот почти и все, – прошептала чуть слышно. – Через год я окончила школу, и оказалось, что папа, сам того не подозревая, оставил мне «наследство». Он был признан героически погибшим при исполнении служебного долга. Его хоронили с почестями, на похороны прилетели его бывшие сослуживцы из Чикаго. Папин начальник говорил очень хорошие слова, что-то вроде того, что бывших пожарных не бывает, они всегда в строю, и папа тому пример, и все такое… В общем, я, сама не ожидая, попала в программу государственного финансирования, условно названную «дети героев» или как-то в этом роде. Мне, как и другим ребятам, чьи отцы погибли при исполнении, предоставили место на юридическом факультете Иллинойского университета, и я вернулась на родину. Мое обучение финансировало государство, так что тетушке Мур пришлось отказаться от планов по оплате университетского образования внучатой племянницы. – Она задумчиво улыбнулась, вновь помолчала. – К тому времени близнецы уже закончили колледж и жили каждый своей жизнью. Том как-то неожиданно женился, они с женой то ссорились, то мирились, ожидая рождения дочери, им было не до меня. А в день отъезда, провожая меня, Энджи тоже призналась, что собирается замуж за парня из их цирка, и чтобы мы с тетушкой Мур не вздумали волноваться, он совсем не такой, как ее отец, и все будет замечательно, и… и я ей поверила. – Да… Странно, что мы ни разу не виделись раньше, в той нашей жизни, – пробормотал Джейн, придерживая рукой тяжелую штору и глядя поверх женской головы в сгустившуюся темень за окном. – Да, странно. Но ведь вы не устраивали свадьбы, не звали гостей. А я была далеко. Энджи писала мне старомодные длинные письма, по семейной традиции, на почтамт до востребования, и я отвечала ей такими же пространными эпистолами. Неужели ничего не сохранилось? Тереза обернулась и поглядела снизу вверх на Джейна, и он улыбнулся виновато и растерянно: – Не знаю. Я… Мне… Я плохо помню те дни… Потом я долго мотался по… психушкам, – он с трудом выдавливал слова. – А перед тем, должно быть, в приступе безумия я уничтожил горы бумаг... Не помню… Иногда мне казалось, что, если сжечь, убрать, уничтожить все из этой реальности, на следующее утро жизнь начнется сначала, и они… вернутся. Утром просыпался и лежал с закрытыми глазами, прислушивался, не раздастся ли голос жены или смех дочери… – он передернул плечами, будто стряхивая наваждение. – Когда меня выпустили и я вернулся, дом встретил меня гулкой пустотой. О, я на совесть уничтожил ту реальность! Но они не вернулись. И тогда я просто закрыл за собой дверь и пошел куда глаза глядят. – И пришел ко мне, в КБР, – закончила Тереза. Джейн молча кивнул. – Да уж… У меня чуть ноги не подкосились, когда я узнала, кто ты. Как же я хотела выпроводить тебя! – Я помню. Ты была зла на меня, да? – В самом начале. Я уже почти не помню, как это было. Но когда поняла, как ты казнишься из-за того, в чем, собственно, и нет твоей вины, мне стало жаль тебя. – Нет моей вины? – он горько усмехнулся. – Я виноват гораздо больше, чем думал. Она жила в аду, а я не понимал, что происходит. И знаешь, я не хотел этого понимать. Чувствовал, что с ней что-то не так, но ни разу не предпринял попытки поговорить с ней. Я бы понял, мы преодолели бы это. А вместо того я при каждом удобном случае сбегал из дома – концерты, сеансы, клиенты… – Патрик… Тереза тронула его за руку, но он вырвал руку, сорвался на крик: – Ты не понимаешь! – и добавил, почти шепотом. – В нашу первую ночь ее… ее стошнило… Я … понимаешь, я вырос в цирке, ну… всякое бывало, я не был пай-мальчиком и… в общем… Ну… я никогда не имел дела… – С девственницами. – Ну да… Я думал, может, в первый раз… всякое бывает. Но потом… и всегда… Я любил ее. Она тоже любила меня, любила, я чувствовал! – глаза его вспыхнули и вновь потухли. – Она любила меня, была преданна мне и заботилась. Днем. А ночью… В постели она словно сжималась в комок и терпела мои ласки и… Я чувствовал себя… насильником, – выдохнув это, Джейн замолчал и отвернулся. Молчала и Тереза. Наконец она шагнула и обняла его сзади, как он совсем недавно обнимал ее, прижалась щекой к беззвучно вздрагивавшей спине. – Что сказать тебе, чтоб стало легче? Что это не твоя вина? Не твоя. Но легче не станет. Ты – Патрик Джейн. Да, ты не пытался разобраться в ее проблемах. Мне ли не знать, как ловко ты можешь уходить от разговоров по душам! – она потерлась щекой о его спину. – Но она – Энджела Раскин. С чего ты взял, что она рассказала бы тебе о том, что навеки замарало, изуродовало ее, что было ей омерзительно в себе самой и чего нельзя было ни забыть, ни простить? Она пыталась по-своему решить проблему, но ничего не получалось. Она любила тебя, но не любила себя, видела, как ты мучаешься, и мучилась еще сильнее. – Ты не понимаешь… – Нет, это ты не понимаешь! Задолго до вашей свадьбы она попросила мою маму помочь ей окреститься. Это был по-своему шаг отчаянья, но и шаг надежды, попытка найти исцеление у Того, кто Сам Любовь. Но для этого надо было простить отца – насильника матери и найти себя такую, какой ее замыслил Создатель, полюбить себя чистую, уверовать совершенно! Может, тогда ее душа исцелилась бы. Но кто из нас способен на такую веру?.. Пока мы только без толку обиваем пороги дипломированных психологов, ни один из которых не способен помочь даже в мелочи, – Тереза с сомнением покачала головой. – Мама одна знала, что происходит с Энджи, и Энджи верила ей. Но мама рано погибла, и это было страшным ударом для сестры. Для меня, малолетней дурочки, ее проблемы тогда еще были страшной сказкой, подслушанной ночью, сквозь сон. Даже спустя годы она никогда не делилась со мной своими сокровенными тяготами. В этом они так похожи с тетей Морин. Тереза расцепила объятия и развернула Джейна лицом к себе, заставила себя смотреть в полные боли глаза: – Правда бывает страшна, Патрик. Она может раздавить. Осознание вины без раскаянья и прощения убийственно. Энджелы больше нет, и в той жизни ничего уж не исправить. Но она была католичкой, хотя стеснялась тебе в этом признаться, даже креста не носила, чтоб избежать твоих насмешек. Однако сейчас ты не станешь над ней смеяться. Пусть она была не самой ревностной, но верила, хотела верить в бессмертие души, в покаяние, милосердие, любовь и прощение. Просто попроси прощения у нее. Дай ее душе коснуться тебя, и тебе станет легче. Станет радостно и ей. Для этого не нужно пить белладонну, милый. Он молчал. – Нет, я не умею сказать… Я не умею говорить о таком… – Тереза бессильно поникла, и вдруг словно издали услышала глухой голос: – Она никогда не приходит ко мне… Больше десяти лет. Ни во сне, ни в бреду… Только однажды, в клинике, и это было ужасно. Дьявольщина... А она ушла. Я несколько раз видел Шарлотту, но Энджелу – никогда. Она просто ушла от меня. – Она упокоилась с миром. Разве не об этом молятся живые, когда вспоминают мертвых? Джейн слабо качнул головой и вдруг… улыбнулся: – А знаешь, я вру, позавчера ночью Энджела мне приснилась. Впервые. Я видел ее, и Шарлотту, и тебя. Вы смеялись и вели себя так, словно знаете друг друга давно. И мне это не казалось странным… А еще там была книга. Большая голубая книга Льюиса Кэрролла про Алису. По мере того как он говорил, Тереза менялась в лице. Наконец она отстранилась, высвободившись из его объятий, прошла к одному из шкафов и, распахнув его, достала с полки большой голубой фолиант. – Это не книга. Не совсем книга, – подойдя к столику, она раскрыла издание. На первый взгляд, это и вправду была книга, однако занимала она не больше пятой части толщины фолианта. Задняя же сторона ее обложки представляла собой крышку довольно объемной шкатулки, дном которой служила задняя сторона самого фолианта. Кодовый замок наподобие тех, что запирают кейсы, не предполагал обычного ключа. Джейн ошарашенно уставился на этот необычный предмет, словно явившийся из сна. – Это Энджи подарила мне когда-то. Здесь хранится все, что осталось мне от нее, – письма, фотографии ее и Шарли, билеты на прогулочный катер, детское меню из кафе, где мы обедали, – я тогда приезжала из Чикаго на каникулы… Энджи называла меня Алисой. Она полагала, что имя Тереза совсем не для меня, – Тереза взглянула на Патрика. – Она похожа на книгу из твоего сна? – Да, это та самая книга, – Джейн погладил прохладный переплет, обтянутый голубой кожей. – Невероятно… Сны – странная вещь. Знаешь, я видел Пита и Сэмми… Он в задумчивости наблюдал, как женщина прячет книгу-шкатулку снова в шкаф, и вдруг его словно оглушило: – Ох, и свалял же я дурака, Лисбон! Зачем я пришел к тебе? Она удивленно обернулась, подошла к нему. – Ты самое дорогое, что у меня есть, и я подставил тебя под удар. Там, в больнице, умирал Пит, а я… Я… Я больше не мог без тебя. Прости… Большего он сказать не успел. Тереза Лисбон была до смешного неоригинальной. Она просто привстала на цыпочки и, обхватив руками его голову, запечатала рот поцелуем. Ах, эта замечательная способность влюбленных самый тягостный и безысходный разговор заканчивать извечной пантомимой, в которой так дивно сплетаются любовь, надежда и желание! Она пьянит и окрыляет измученные души, рождает радость и жажду чуда там, где еще недавно была непроглядная тоска… Они так и уснули, обнявшись под зеленым покрывалом, усталые и счастливые. Во сне мужчина что-то бормотал, и женщина сквозь сон срывала этот горячечный шепот с его воспаленных губ легким поцелуем. Они отзывались на ласку, мужчина крепче прижимал к груди любимую и затихал в блаженном забытьи. За окном брезжил рассвет, первый после летнего солнцеворота. Самый длинный день ушел в историю.