В мире нет пустоты

На дремлющий город опускается вечер. В полумраке палат пляшут по пожелтевшим от ржавых разводов стенам последние лучики уходящего солнца. Шаркает по коридору медсестра, выходя из крайней палаты, где лежит бредящая девочка, и та остается одна. Она мечется по скрипящей пружинной кровати, путая мокрые от пота светлые кудри, обрамляющие худое, со впавшими после изнурительной болезни щеками, заостренным носом и бескровными губами лицо. Между хриплыми вздохами девочка изредка приоткрывает тускло-серые, с жутким для ребенка болезненным блеском умирающего глаза. Слышится глухой голос: "Полно переживать, Настенька. Все будет хорошо". Девочка пугается – она знает, что это не медсестра – та бы не услышала, но кто же это? Преодолевая слабость, девочка приоткрывает глаза и видит фигуру в черном плаще, присевшую на край кровати. Почувствовав, что Настя очнулась, гостья оборачивается к ней, гладит костлявыми пальцами, спрашивая: "Зачем ты меня звала?" Девочка теряется на секунду, после чего отвечает: "Я хотела смерти". На костлявом лице возникает подобие улыбки: "Неужели?! Первая боль – и ты уже зовешь меня?! Что же дальше? Из-за каждой царапины будешь обращаться?" Смерть наклоняется, чтобы поправить одеяло; из кармана плаща выпадают песочные часы – в верхней половине песка совсем мало. Заметив это, гостья подбирает часы и прячет обратно в карман, и по торопливым движениям Настя понимает, что это ее, Настины, часы. Сердце начинает стучать как бешеное; девочка чувствует, как холодеют пальцы при каждом прикосновении хозяйки песочных часов. Настя хочет закричать, но не может, и лишь тихие стоны вырываются из ее груди. Гостья обнимает ее, и стон переходит в хрип, но, видно, Смерть сегодня решила позабавиться – почти сразу отпускает. – Зачем ты пришла? – шепчет девочка. Ей страшно – она понимает, что на ее призыв ответили не просто так. Неужто Смерть заберет ее с собой – ведь песка осталось так мало... Палка зачехленной косы уже выглядывает из-под полы плаща. Сердце бешено бьется в клетке груди, пальцы нервно сгребают простыню, когда Гостья соблаговолила ответить: — Чтобы понять тебя... — голос звучит спокойно, с нотками интереса. — Понять? Зачем? — на лице девочки на мгновенье появляется робкая улыбка, и тут же гаснет, смущенная сложившейся ситуацией. Она не понимает происходящего – ей кажется, что это очередной мучительный кошмар. — Ты слишком юна, чтобы хотеть смерти... — задумчиво изрекает гостья, приближая костяшки кисти к подбородку. На дне её пустых глазниц, будто искры, играют далёкие блики. — Мне одиннадцать, — голос девочки дрожит, его практически не слышно, но привыкшая к смертной тишине жница жизней и не любит громкого голоса и так же тихо отвечает: – Это мало. Обычно смерти хотят в пятнадцать-семнадцать лет, но никак не когда ты. В таком возрасте для этого нужно иметь очень веские причины... – многозначительная пауза, после чего повторяются последние слова: – Очень веские... Настя вспыхивает и, пытаясь приподняться на локтях, срываясь на крик, с горящими глазами громко и хрипло шепчет, глядя в провалы пустых очей: – А то, что я уже не могу больше терпеть эту боль – не причина? – Нет. Ты уже пять минут со мной разговариваешь и прекрасно справляешься с болью. Дело не в этом, дело совершенно в ином, но в чем – даже я не могу понять... Девочка опускается на подушки и, прикрыв глаза, еле слышно объясняет: – Я совсем не хочу жить... Для меня это просто глупо. Не для кого – меня не любят, даже не навестил никто... – К тебе не пускают. Ты ведь знаешь это, не так ли? – укоризненно качает головой гостья. – Ну и пусть! Я всё равно не хочу жить! У меня нет причины для этого! – здесь Настя напоминает малышку, у которой забрали любимую куклу, и она из-за этого на всех дуется, хотя для больной девочки это скверное сравнение. Однако обиженный взгляд и надутые губы яро свидетельствовали о несогласии ее с мнением гостьи – собственно, это и составляло сходство. Улыбнувшись про себя, Смерть спокойно отвечает больной: – Ты совсем неправа. У тебя есть очень веская причина хотеть жить... На это Настя делает удивленные глаза и слегка пожимает плечами: – Какая? Вокруг сплошная боль и смерть! – а гостья снова качает головой в безгубой полуулыбке: – Это и есть причина. Если вокруг слишком много боли, то, глядя на других, ты поймешь, что твоя боль ничтожна и совсем не противоречит жизни... Ноздри девочки раздуваются в презрительной ухмылке: – Смерть говорит, что у меня есть причина жить?! Что за бред? Голос гостьи переходит на минорный тон: – Это уже не бред. Перед смертью всегда очень хочется жить... – она отворачивается, чтобы никто не видел слезы в пустых глазницах, и тихо, так, чтобы даже Настя не слышала, шепчет: – Мне тоже хотелось... Слишком сильно, я так хотела жить вечно, что и получила должность смерти. Не желай этого, Настенька, не желай, если не хочешь стать подобной мне, если не хочешь вечно мучиться, забирая души... Девочка чувствует, что та говорит что-то важное, и судорожно сглатывает; от страха на глазах выступают слезы: – Я вправду умру? Насовсем? И меня больше не будет... здесь? – Конечно, – голос гостьи почти холоден, но ироничный оттенок настораживает Настю: – Сейчас? Скоро-скоро? – в испуганных, с расширенными от ужаса зрачках глазах звучит мольба об ответе, но Смерть лишь качает головой: – Не скажу, – по лицу гостьи расползается ухмылка, отчего девочка понимает, что ответ очень прост: скорее всего, она умрет очень скоро... Смерть обнимает ее, и парализующий холод страха расходится по телу. Настя пытается приподняться на кровати, но слишком слаба, и бессильно падает обратно. Теперь ей понятны слова Забирающей – перед смертью действительно хочется жить. Девочка зажмуривает глаза, желая ее отсрочить, но, поняв тщетность своих усилий, вновь открывает их и больше не замечает мрачной гостьи. Она изумленно озирается, думая, что та просто перешла в другое место, но в комнате никого нет. Насте страшно – Смерть ушла слишком быстро и незаметно. Что же теперь будет с ней? Наконец девочка с трудом поворачивается к окну. Оно открыто, оттуда дует сквозняк; на фоне догорающего заката Настя замечает уходящий силуэт. В изголовье девочки, на тумбочке, стоят песочные часы, из которых утекает последняя горстка песка. Настя холодеет: ей вполне ясно, что когда горстка кончится, она умрет, добившись исполнения своего желания. Теперь оно кажется девочке глупым, ненужным, приведшим к фатальному концу бредом. Но последняя горстка уже кончается... Сознание мутнеет. Настя начинает хрипеть и задыхаться. В голове стучит единственная мысль: "Жить! Как хочется жить!" Случайно в палату заходит медсестра и, видя синеющую девочку, бросается к ней: "Что с тобой, Настенька?", но у той уже нет сил для ответа. Сердце стучит глуше; девочка, будто сквозь пелену, видит последние песчинки, утекающие из часов, и чувствует близкую смерть. Теперь ей понятна ценность жизни, Настя уже не хочет с ней расставаться, но слишком поздно – уход уже не отменишь... Последняя песчинка скользит по извивам перешейка. Глаза девочки прикованы к часам, несущим смерть. С какой бы радостью Настя их разбила! Но, увы, она уже слишком слаба для этого... Девочка корит себе, что не додумалась до этого раньше: ведь тогда она могла бы спастись! Но, увы, слишком поздно для спасения. Слишком поздно... Последняя песчинка срывается с изгиба, когда в окно просовывается костлявая рука и переворачивает часы. Кажется, что все уже потеряно: Настя уже синяя, однако Смерть совершенно спокойна, ведь ей не полагается никакого наказания за убийство, и она это прекрасно знает... Но почему же на безгубом лице такая улыбка? Проходит двадцать секунд. Пульс у девочки не прощупывается, но медсестра упорно отказывается признавать ее мертвой: звонит в реанимацию с просьбой помочь, но ответа пока нет... Двадцать пять секунд. Медсестра, в очередной раз переводя взгляд с мобильного на Настю, и ей кажется, что та повернула голову на половину градуса. Но это, скорее всего, просто кажется... Тридцать секунд. Склонившись к груди девочки, медсестра слышит глухой удар, через пару секунд – еще один, после сердце начинает биться сильнее, и сквозь радостный шепот медсестры очнувшаяся Настя отчетливо слышит знакомый шепот: – Спокойной ночи, Настенька! Живи!