Theatre of Absurd

— Ну ладно, Арти, мон шер, увидимся! — Франциск пошло улыбнулся, притянул к себе руку Артура, искривившего губы в отвращении, и страстно облобызал ее, проведя дорожку поцелуев от кисти вверх по локтю. Губы Франции так и дошли бы до губ англичанина, если бы тот не отдернул ладонь и не принялся брезгливо вытирать ее о свою рубашку, уже расстегнутую проворным французом. — Проваливай, — благословил Англия. Франциск демонстративно облизал губы, подмигнул Артуру и скрылся за дверью особняка. Вздохнув с облегчением, Киркленд запер за французом дверь на ключ и подошел к окну, убедиться, что Бонфуа действительно ушел, а не поджидает свою жертву в засаде в саду. В окно Англия увидел Францию, удаляющегося в сопровождении двух особей женского пола (и когда только успел подцепить?), и это вселило надежду, что на сегодня французские домогательства закончены.

***

Гилберт вышел из спальни с лицом мрачным и преисполненным негодования. Артур виновато посмотрел на мужа и, робко подойдя к нему, шепнул: — Извини, ты же знаешь, что… Байльшмидт заткнул Киркленду рот поцелуем, прижав Артура к стене и скользя руками по его телу, вызывая дрожь. Отпустив губы часто дышащего Англии, Пруссия переместил ладонь правой руки на его щеку и, посмотрев ему в глаза, нежно произнес: — Я люблю тебя. После полуминутной паузы, последовавшей за признанием, во время которой Гилберт и Артур смотрели в глаза друг другу, Пруссия отошел от мужа и разразился отнюдь не романтичной тирадой. — Я ненавижу его! Этого уёбка, который когда-то смел быть моим другом! Великий Я, — Гилберт гордо ткнул себя пальцем в грудь, — изображаю твою очередную колонию; твоего, по сути, раба! Позволяю тебе держать себя в твоем особняке, как вещь, и говорить всем, о том, что я тебе принадлежу! Хотя, — Пруссия подошел к Англии вплотную, взял мужа за подбородок и пристально посмотрел в глаза, — никто и не догадывается, как ты стонешь подо мной по ночам, как шепчешь мое имя вперемешку с признаниями… Байльшмидт отпустил Керкленда и повернулся к нему спиной. — Если Франциск еще хоть раз посмеет притронуться к тебе, я своими собственными руками кастрирую этого ублюдка! И если… Договорить Гилберт не сумел: Артур прыжком подскочил к нему и сжал в объятиях. — Я понимаю, я всё понимаю. Но прошу тебя, не усложняй. Он не дает мне проходу еще с детства, он хочет от меня только одного, все это знают, а ты… ты же меня… — Люблю, — Байльшмидт закончил фразу начавшего всхлипывать Керкленда и, обернувшись, обнял его в ответ. — А сейчас прекращай реветь. Идем в ванную, я смою с тебя грязь прикосновений этого мерзавца, даже не пожелавшего узнать, как я — твоя безземельная колония и на словах его друг — себя чувствую. Начать домогаться тебя, зная о моих чувствах — какая наглость! — Он ведь не знает, что мы женаты… — невпопад буркнул Артур, послушно направляясь вслед за Гилбертом, ведущим его за руку в ванную. Байльшмидт не ответил, злобно сощурив глаза. А спустя два часа, обнимая уткнувшегося ему в грудь Артура и вдыхая аромат его шампуня — французского, ебаного французского шампуня, одного из десятков подарков ненавистного Франциска — Пруссия поведал Англии, что с утра уедет к брату, для чего «рабу» потребуется письменное разрешение на выезд. Керкленд сонно соглашался, теснее прижимаясь к Байльшмидту и поглаживая его по спине. В итоге, Англия видел десятый сон, а обнимающий его Пруссия никак не мог отвлечься от тяжелых раздумий, лениво наблюдая за мерцающими звездами, видимыми сквозь тюлевую занавеску на приоткрытом окне. Гилберта не покидало предчувствие, что что-то произойдет.