Встань и иди

Джеймс не мог сказать, сколько времени заняла дорога до квартиры брата Виктора. Он начал толком воспринимать происходящее только тогда, когда Александр стаскивал с него куртку – ведь в спешке его втащили в комнату и уложили на диван как есть – в куртке и сапогах. Ксения в это время отошла, закончив работать руками. Руки Владычицы и впрямь сняли все последствия удара – разве что кроме слабости. Тар-Феанор, удостоверившись, что за побратима можно не беспокоиться, обрёл способность замечать что-то ещё и первым делом заметил брата Дмитрия: – Хотел бы я знать, что ты здесь делаешь? – Я здесь по приказу Владычицы. – Владычице я оторву уши! Ксения уже вернулась в комнату и подала Джеймсу стакан молока. – За что на этот раз, Владыка? – Да за то, что ваш физрук там стойку на ушах демонстрирует! Брату Сергею вчера скандал устроил. Того и гляди, до завуча с директором дойдёт. Нам сейчас только скандалов не хватало! – Так что же, и мне убираться прикажешь? – Про тебя я не говорил… А ты, брат Дмитрий, нынче же – ноги в руки и в Кострому – родную школу утихомиривать. Ксения, видимо, уже успела остыть и трезво оценить обстановку: – Тар-Феанор прав, брат Дмитрий, тебе лучше вернуться. В Костроме ведь остались только брат Сергей и сестра Юлия. Во имя Света! – Во имя Света! – отозвался Дмитрий и направился к двери, и было ясно, что на сей раз его не обнаружат в багажнике: кметь посвящённый не позволит себе того, что позволял отрок. * * * Олег пришел в себя раньше, чем Джеймс, не сделал ни единого движения – на это не было сил – только открыл глаза. Почувствовал, что пальцы левой руки по-прежнему сжимают ручку футляра с домрой… Так, это уже неплохо – "оружия" не лишился. Потом до него дошло, что он сидит на заднем сиденье автомобиля. Он осторожно повернул голову – рядом сидела та самая женщина – теперь он был уверен на сто процентов, что та самая… Правда на фотографии ее лицо не было таким неподвижным, взгляд не был таким бессмысленным… Но то была она. Лица седого мужчины, сидевшего за рулем, он видеть не мог, зато мог поклясться, что это был тот самый голос – голос чело-века, известного Нуменору, как один из Шести Избранных. Олег рассудил, что лучше не подавать виду, что пришел в себя - и он закрыл глаза, прислушиваясь к разговору водителя и его молодого спутника. – Я бы на твоём месте промолчал. В конце концов, это ты повинен в том, что всё оказалось под угрозой. – Но, господин, я же не виноват в том, что… – Если б ты не напугал того мальчишку до того, что он вскрыл себе вены, они бы ничего не пронюхали. А теперь, если понадобится их приструнить, их человек будет очень кстати. – Но везти в Лондон ещё и его будет непросто. – Никто не собирается тащить его в Лондон. Он будет здесь, в доме одного человека, надежного – в отличие от тебя. – Но, господин… – Молчи, я и так терплю тебя слишком долго! Итак, их цель – Лондон. Выйти на связь с кем-то из своих? На это Олег как всегда не мог решиться… Бежать! Бежать любой ценой! Но пока это не представлялось возможным. На телепатический контакт Олег - как всегда - не мог решиться. * * * Джеймс допил молоко. – Так ты не сказала – жить-то буду? – Смотря с кем, – отозвался Николка. Тар-Телконтари грозно посмотрела на него, не удостоив ответом. – Ничего страшного, Джеймс Мордредович. Тебя только задело, целились в кого-то другого. Отоспишься – и всё пройдет. – А что будет с этим самым другим? – Смотря кто это был. Если из таких, как мы – так не тяжелее, чем у тебя теперь. Обычный человек неделю не встанет, не меньше… - Если вообще встанет, - мрачно вставил Владыка - Кстати, может, Вы, наконец, расскажете толком, что случилось? – А может, ты, наконец, расскажешь толком, чего ради притащила нас в Москву? Феликс поспешил погасить очередной конфликт между Владыками: – Целились в вашего Олега. Джеймс разговаривал с ним возле метро, Олег увидел кого-то… – И этот кто-то оказался проворнее его, не так ли? – Именно так, – подтвердил Феликс.– И, насколько мне известно, никто, кроме сатанистов подобных методов не применяет. Не удивлюсь, если вам предложат выйти из игры, если вы хотите увидеть своего человека живым. – Что ж, это мы уже проходили и не раз. И они, а тем более их хозяин, прекрасно об этом знают. – Олег говорил мне о каких-то вестях с юга. Что там нашел Петр? – Брат Петр-Нижегородец и впрямь хорошо поработал – даже фотографию раздобыл. Брат Николай, дай-ка мне ее, она там, на столике. Николка повиновался. Владычица одну руку, словно невзначай, положила Джеймсу на лоб, другой взяла фотографию с которой улыбалась молодая женщина – смуглая, круглолицая, блестящие черные волосы собраны в пучок. – Знакомьтесь: Любовь Ивановна Нечаева, 31 год, замужем, двое детей, в семье все было прекрасно, то есть, так называемые естественные причины можно смело сбросить со счетов. Работает, точнее, работала до недавнего времени, медсестрой в тюремной больнице, где умер Игнатов. Отчего умер – никто сказать не мог: ему внезапно стало плохо, практически на фоне полного здоровья, вскрытие потом не дало решительно ничего, но мучился страшно. И ещё: в тот день в городе была буря, не укладывающаяся ни в какие законы метеорологии. И кончилась она почти сразу, как он умер. – Пока не вижу ничего особенного: слуги Врага обычно так и уходят. – А ничего особенного и не было, просто эта медсестра имела неосторожность взять его за руку: пульс пощупать. – С ума сошла! – Откуда ж ей было знать… В общем, как только она это сделала – он отошел, а она потом весь день странно себя вела, почти все время молчала, на вопросы отвечала невпопад, ну а на другой день не явилась на работу. Дома ее тоже не было и нет, ни у родных, ни у друзей не появлялась. – В общем, исчезла бесследно. – Да нет, кое-какие следы нашему брату найти удалось, и они ведут в Москву. Вот они с братьями-законниками ее и ищут. – Придется им теперь ещё и брата Олега искать. Продолжения этого разговора Джеймс не слышал – он спал. * * * Проснулся он к вечеру, уже пришли брат Пётр и Василий с Михаилом – и Бонд понял без слов, что ничего они не нашли. Все присутствующие, включая даже Феликса, хранили гробовое молчание, с надеждой глядя на сестру Ксению. Она же – напряженная как струна, с полузакрытыми глазами на побледневшем лице – сидела у стола, вытянув вперед руки – такие же напряженные, как всё её тело. И вдруг – резко расслабилась, выдохнула и откинулась на спинку стула. Александр шагнул к ней: – Ну, что? – Бесполезно, не отвечает. – Но он жив, хотя бы? – Жив и даже не выключен, он как будто… – Что – как будто? – Как будто не может ответить от того, что занят чем-то другим, – и снова молчание, на этот раз граничащее с безнадежностью. Вдруг Ксения медленно по-вернулась, и с уверенностью отчаянностью произнесла: – Я знаю, где его искать! – Знаешь?! – Где? – Но как?... Она решительно встала со стула. – Собирайтесь, братья, мы едем на концерт к сестре Елене! – На концерт? – оторопел Джеймс. – Да, на концерт. Если брат Олег жив, он там будет. – В жизни не слышал подобной чепухи, – сказал Феликс. Джеймс промолчал. Его другу ещё предстояло научиться видеть разницу между чепухой и великим безумием. Да и не отпускать же эту компанию без присмотра, в самом деле. А Феликс, если так думает, может и не ехать. * * * Сестра Елена склонилась над гуслями с ключом в руках. Баянист Гена с очаровательной стойкостью уже минуту тянул «до» второй октавы – и она всё никак не могла попасть в точку. «Священнодействие» нарушила бесцеремонно распахнувшая дверь библиотекарша (и одновременно ведущая концерта) Соня: – Елена Анатольевна, там Олега Михайловича спрашивают, а я его что-то найти не могу. Вы не знаете, где он? Соня всей душой возжелала провалиться на месте, когда Елена подняла на нее глаза: – Скажи им, чтобы убирались! Не знаю я, где Олег Михайлович, не знаю! Самой бы мне кто объяснил! Соня и сама рада была убраться подальше от дирижерского гнева, но ей это не удалось: – Постой! – она покорно застыла в дверях, Елена казалась сильно смущенной: – Ты уж меня прости… нервы…Совсем уже… А кто его спрашивал? – Один высокий такой, волосы вьющиеся до плеч, другой ростом чуть пониже со шрамом на щеке… Ой, Елена Анатольевна, что-то случилось, да? – Ничего, ничего.. Сдается мне, Концерта Будашкина у нас сегодня не будет… Пойди и скажи Поле, что соло в «Романсе» играет она. Гена, ещё раз «до»! * * * – Плохо дело, братья, нет его здесь. – Но ведь концерт ещё не начался. – А вы у кого спрашивали? – У библиотекаря. – Нашли у кого! Надо было к самой сестре Елене. – Да ты рехнулся, брат Виктор, не хватало ещё, чтобы мы сейчас с этим ей на глаза показывались. – Ладно, пошли в зал, – приказала Ксения. – Если предупредительные выстрелы не помогают, расслабьтесь и постарайтесь получить удовольствие, – прокомментировал Николка. * * * Жители больших городов не привыкли смотреть в небо, и потому никто не за-метил в небе над Москвой всадника на золотом драконе. * * * Сидя в концертном зале, Джеймс не слышал, что там вещала со сцены девица, которую они перед концертом спрашивали об Олеге… Он помимо воли лихорадочно пытался отыскать Олега среди оркестрантов, «если он жив – он будет там»… Что имела в виду Ксения? Может, ей все же удалось что-нибудь узнать путем телепатического контакта? Ему почему-то не приходило в голову, что нуменорская дева имела в виду то, что сказала. Вдруг мысль его была прервана: Елена шла из-за кулис к подиуму; оркестранты встали, приветствуя дирижера… И Джеймс, пожалуй, был готов сделать то же самое – воистину, эта женщина, как никто, была достойна королевских почестей. Даже сейчас, сложив с себя Правление, она оставалась Владычицей – как и тогда, без всякой претензии на величие, и потому величие это не походило на блеск холодного металла, то было простое, основательное и древнее величие самой Матери-Земли. Да она и была Матерью – тогда Нуменору, теперь оркестру (или кому-то ещё?), вечно закованная в чью-то надежду и доверие – и отсюда произрастала та вековечная правота, сияющая в ней строгим и печальным светом. Елена шла к подиуму с тем же простым достоинством, с каким председательствовала на Советах, с каким явилась в чужую страну, с каким обращалась и к своим людям, и к союзникам, и к Мэй, и к Энтони Томпсону. Джеймс не мог сейчас разглядеть ее взгляда, но он знал, что и взгляд тот же самый, что и тогда – когда она с доброй улыбкой шагнула навстречу человеку, который пришел забрать ее жизнь. … Женщина в белом платье с декольте, обнажающем ее роскошные плечи, заняла место у рояля, Елена обменялась с ней взглядом, подняла руки – и на мгновение воцарилась та самая тишина, которая бывает только в концертном зале, и которой нет и не может быть равных на Земле – тишина, подобная туго натянутой струне. Сильные, тяжелые руки женщины за пультом пришли в движение, и струна заговорила – именно заговорила, со всей страстной нелогичностью русского языка. Дважды начиналась грозная речь басов и контрабасов – и дважды обрывали ее отчаянные возгласы всего оркестра, стремительно ворвались пассажи рояля, и с зата-енной болью начал он свою печальную исповедь, протяжным стоном ответили ему домры… Джеймс осторожно взял из рук замершей Ксении программку: первым номером значилось – «А.Аренский. Фантазия на темы Рябинина. Солист В.Цимбалова»… Пожалуй, надо выяснить потом у Ксении или у Елены, кто такой этот самый Рябинин. …Больше он не заглядывал в программку – перечисленные там имена и назва-ния ничего ему не говорили, да и вообще Джеймс Бонд никогда не был завсегдатаем концертных залов, а русская музыка и подавно была для него иностранным языком, и скоро он потерялся в потоке звуков. Но он испытал тот шок, который испытывает всякий, кто сохранил ещё способность к живому чувству, при первом знакомстве с русским народным оркестром. В том же, что могло выхватить из музыкального потока его неискушенное ухо, угадывались черты, напоминавшие и песни Елены, и пляску Маргариты, и весь облик этих людей, которые так долго были ему чужими, врагами даже, и с которыми он навеки оказался связан волею Судьбы – и собственной волей; в том, что играл оркестр, было и их бесшабашное веселье, и их трепетность, и – страдание… Страдание, которое пронизывало всё их существо, освещая по-особому даже радость. Джеймс не мог ни понять, ни тем более примерить на себя это страдание, но он первым перегрыз бы горло тому, кто вздумал бы над этим страданием насмехаться… потому что это было его, Джеймса, священное право. И он никогда не мог бы объяснить, кто дал ему это право… скорее всего, просто взял с бою. * * * Олег торопливо надевал галстук-бабочку, расправить воротник ему удалось только с третьей попытки… Так, главное – спокойно! Разумеется, нельзя сказать, что полет на драконе подействовал успокаивающе, но играть-то надо. Интересно, сколько сейчас времени? Эти варвары разбили ему часы, когда вытаскивали его из машины. Впрочем, и так ясно, что к началу концерта он опоздал – и это мягко сказано. Значит, потом придется объясняться с сестрой Еленой. Но может, хоть к своему соло не опоздал? Он помчался ко входу на сцену, чуть не сбив с ног стоявшую к нему спиной Соню. – Что играют? – «Липу вековую», – и вдруг опомнилась и оглянулась, – ой, Олег Михайлович! А Елена Анатольевна так нервничала, вас тут искали перед концертом, она спрашивала – кто, соло в «Романсе» сказала играть Полине Андреевне, а ещё волновалась, что Будашкина не будет, а я ноты из папок не вытащила, а она… – Где камертон? – решительно оборвал Олег щебетание Сони. – А Вы где были? – Сейчас это неважно. Мне солировать, а я не настроен. Где камертон?! – Ой, я не помню… он был у домристов, потом Полина Андреевна отдала Вячеславу Алекссевичу, потом – я не знаю, но они с Геннадием Владимировичем переодевались вон там, только дверь заперли, а ключ я не знаю где, потому что… В зале аплодировали. – Иди, объявляй Будашкина.