Когда Вселенная глючит

В коротких паузах между ударами барабанов и воем флейт я улавливала ритм чужих сердец — странный, быстрый, неравномерный, прерывистый. Таким он был у всех, кто стоял рядом со мной — и с массивной металлической курильницей. Подобного я не слышала ни у напуганных, ни у запыхавшихся… Рука сама поправила браслет. Я почувствовала себя очень глупо: назгул стоял ко мне спиной, да ещё метрах в двух впереди. Попыталась подавить волнение, от которого слабели ноги, немели пальцы и опускалась голова. Чем дольше думаю, тем больше пострадает теней — влиятельных, богатых, с родственниками, которые… вряд ли пойдут бить морду назгулу; скорее всего, огребут жрецы или кто-то еще. Например, я: он вот-вот все заметит, разрулит, а потом спросит, почему ничего не сделала! А вдруг они больны не только на голову? Вслушалась снова, нервно пытаясь вспомнить хоть что-то о проблемах с сердцем. В голове было пугающе пусто. А местным становилось хуже. Как быстро! Опустив руку, я толкнула пальцами браслет. Он легко соскользнул, брякнулся об пол с гулким звоном, и, подскочив пару раз, остановился у моих ног. Назгул оглянулся, зло сверкнув глазами: — Приблизься. И говори. Подошла и тихо, чтобы услышал только он, прошептала: — Яд. В дыму. Быстро оценив масштабы катастрофы, приказал: — Покиньте храм. Его голос эхом разнесся под куполом, заглушив музыку. Флейты замолчали, как и барабаны; остались треск огня, бешеное биение сердец, вздохи — удивленные, испуганные. Зашуршали одежды и шаги. Местные расступились, пропуская стоявшую в центре знать, а потом по старшинству двинулись к ближайшим дверям. Немногие растерянно переглядывались, топтались на месте, но все-таки, пусть и с задержкой, пошли следом. Малолетний правитель-грабитель позже остальных повернулся, чтоб уходить. Вдруг его сильно повело в сторону, он споткнулся и начал заваливаться назад и вбок. Так затылком прямо на курильницу упадет! Я аккуратно поймала его: в приказ «вести себя достойно» это вписывалось, а другим не противоречило. Он судорожно ухватился за мою руку и, медленно поднимая голову, выдавил: — Благодарю, о достой… — Подавился словами и, вздрогнув, отстранился: — Клянусь, я не желаю оскорбить ва… Вас… кхм, господин. Кивнула. Подскочили остатки его свиты (и где раньше были), помогли уйти. Назгул жестом подозвал неприметного типа, который, выслушав краткую инструкцию, махнул рукой кому-то еще. В толпе наметилось движение: выскользнули тени — от дверей, из-за колонн, из некоторых свит — заговорили: «Господин, эта дверь ближе, прошу, сюда», «Позвольте вам помочь». Регулировка движения, блин. Часть ненавязчиво окружила жрецов, собрав их в несколько кучек, и вывела отдельно. Кто-то потерял сознание. Люди отхлынули в стороны. Высокий мужчина в задних рядах сжал плечо пацана, застывшего в ступоре, и начал ожесточенно проталкиваться к выходу. Упал старик. Другой, скрючившись, задыхался, со свистом и хрипами глотая ядовитый дым; по залу метался мальчишка, налетая на других, на колонны, давясь беззвучным плачем. Тени засуетились, вытаскивая родственников и друзей, толкаясь и ругаясь. Меня оглушили кашель, топот, глухие удары, сдавленные вскрики тех, кого сбили с ног. Внутри завозилась паника. Неровный пульс и частое, тяжелое дыхание казались моими. Мантия давила на плечи, ожерелья — на шею, на ключицы; будто несколько пар рук, перед тем, как схватить поудобнее и утащить. Или разорвать. — Довольно! — Назгул слегка повысил голос. Тени дернулись, как от удара током. Многие простерлись ниц. Ненадолго зал затопила зловещая тишина, которую растворили шаги, шорох, возня и сдавленные всхлипы: вернулось подобие порядка. — Когда живые покинут это место, а двери будут затворены, потуши благовония. Управься быстро. После жди моего возвращения. Он ушел последним. По залу поплыл глухой стук: выходы закрывали снаружи, один за другим, отсекая свет, приглушая шум. Я подошла к ближайшей курильнице. И как ее выключить? Накрытая ажурным куполом внешняя часть — массивная резная чаша на высокой треноге — скрывала еще одну, гораздо меньше и уже без лишних дыр. А в ней — песок, из которого тянулись палочки. Прозрачно-серые, с тускло-багровыми искрами внутри. Стараясь не смотреть на алтарь, я обошла все курильницы, выполняя простую цепочку действий: открыть, выдернуть источавшие жар палочки, понюхать и вогнать их обратно вверх ногами. Хотела понять, во всех ли яд и как его много. Сомневалась, что получится, но уж лучше занять голову полезным, чем думать о догоравших на алтаре… останках и ужасе, который только-только закончился. А закончился ли? Сквозь двери выглянула на улицу. Там, на площади, тени собрались в широкий полукруг, за их спинами сбились пострадавшие: многих била крупная дрожь, они стояли, пошатываясь, поддерживая друг друга, или сидели, хватаясь за лица. Сдавленный плач, болезненное дыхание, тихие причитания и перешептывания сливались в тревожащее шипение. Четверо быстро выцветали. Это… Слишком. Почему все так серьезно? Я думала, истории про олеандр преувеличены, и местные отделаются тошнотой, просто кашлем, ну, в худшем случае — сыпью! Когда дохлый король подошел ближе, один из жрецов тяжело опустился на землю и воскликнул: — О, Великий Господин, повелитель Ужаса, Владыка над всеми живущими! Да пребудет с тобою благосклонность Изначальной Тьмы… Чем мы, Твои ничтожные и покорные слуги, заслужили сию кару? — Все здесь обратили свой слух ко лживым россказням и хоть на мгновение уверовали в падение Багрового Ока. Иль забыли вы? Был Он до начала времен, и пребудет после, мощь Его безгранична. Вина ваша страшнее, чем у черни, бунтовавшей на улицах. Ибо какой спрос с неразумного скота? Вы поставлены над ними, дабы направлять, сдерживать и понуждать к труду во благо и во славу, а не отводить взгляды от владений своих, обращая их на чужие, выпускать из рук кнут или перо, чтобы взяться за копье и направить его на соседа, затевая свару, внимать моим речам, а не словам непозволительным и чудовищным. — Пауза. Представила, как обводит тяжелым взглядом тени, от страха затаившие дыхание. — Позже желаю говорить со жрецами. Вас проводят в Зал Воздаяния, ожидайте там. Прочие — расходитесь. После рассвета приму глав родов. Жрец ответил пафосной и льстивой речью. Я же потушила последнюю палочку. Снова втянула воздух: пряно-сладкая вонь, обугленная плоть, дым, кровь, железо, пот — все перемешалось, и было непонятно, что именно изменилось в этой тошнотворной композиции. А ведь изменилось! Пройдясь по залу еще раз, убедилась: воздух двигался от дверей к алтарю, и вверх, к башенке. Тогда почему у стен — примесь, которая отдавала жжеными ветками? Или я ошиблась… Пока возилась, на рукава налип ароматный пепел, и он охренеть как мешал. Решила стряхнуть его, но не получилось. Приказ. Пф… «Веди себя достойно высокого положения»! Он дотошно описал внешние признаки, и не больше. Я же искренне верила: это «положение» обязывает воровать из казны, плести интриги, раздавать взятки, а еще притворяться адекватной, чтоб не убили слишком быстро. Кстати, об этом… С площади уводили — и уносили — пострадавших; кольцо из питекантропов, пропустив их, снова смыкалось, назгул раздавал приказы свите. Отвернувшись от храма. Вот он, шанс на спасение, надо только протянуть руку и взять под контроль мысли, пока я не собрала идеи в план, который этот дохлый ублюдок заставит разболтать! И придется договориться с совестью. Я не хотела ничего решать, не хотела рисковать собой или другими, но и оставлять все как есть — тоже. Мечтала сбежать и забиться в темный угол где-то далеко, но могла только смотреть то на затылок назгула, то на тени, помогавшие друг другу уйти, то на останки в костре, то на благовония — почти незаметные, будто стеклянные. Багровые искры погасли, жар заменило тепло. Быстро схватила несколько палочек, сломала и сунула в правый карман халата. Назгул еще занят? Взяла еще, из центра зала. Оглянулся? И еще шесть, с краю… Черт! Он закончил болтать! Все хорошо? Или… мог заметить, как я одергивала мантию… А по нему непонятно: возвращался не спеша и с достоинством, как всегда, лицо ничего не выражало, тоже как всегда. Забрал что-то у слуги, молча подождал, когда питекантропы победят дверь, которая не хотела открываться, приказал кому-то из прихвостней «разобраться с этим» и, наконец, зашел в храм, оставив свиту снаружи. — Достань понемногу благовоний из каждой курильницы. Запомни, из какой взяты, сложи отдельно и оберни этим. — Протянул мне «что-то», оказавшееся несколькими кусками тонкой кожи. — Прочие поставь как должно, курильницы закрой. Вот из благовоний шаурму я еще не заворачивала… Интересно, обнюхивать ее сам будет? Попробовала представить, но картинка не складывалась: назгул внимательно следил за каждым моим действием, ни на секунду не отводя взгляд. Пришлось очень постараться, чтоб руки слушались, а лицо осталось спокойным. — Мне доложили: цветок, найденный у слуги — белый. В селении тебе показали видение с родины, и был там белый олеандр. Поведай о нем. — Ну, он был крупный такой. — Показала размер руками. — И не мой, а бабушкин. Похож на тот, который я нашла: цветок не махровый, листья обычные… Года три или четыре назад делся куда-то. Я думала, надоел или сдох. Если тебя интересует, его ли расплодили до мини-плантации — не знаю, не пробовала таскать цветы через это зеркало. Но тут тепло, солнечно, а он был здоровым, думаю, прижился бы, пусть и не сразу. Учти, сорт не редкий, они могли достать... ну, им бы купили... похожий. — Добыть его возможно лишь на твоей родине. Полагаешь, «им» помог человек, устроивший кражу. Такое возможно? Я давно подозревала: тот тип знал о магических свойствах зеркала и почему-то решил: я точно не отдам эту хрень, вот и выбрал странный способ получить желаемое. Но как много ему было известно? Сейчас узнаю: — Давай разберемся. Зеркало не работает без крови. Я его очень давно не мыла; еще его украли в дождь: значит, потом протирали — для товарного вида… Из особняка нас перенесло сюда. Ты уверен, что не заляпал зеркало, пока убивал семью заказчика? — Оно было щедро покрыто высохшей кровью, и то не моих рук дело. Я желал узнать, кто и ради чего сотворил подобное, но и хозяин, и родня его утратили разум. — Неожиданно усмехнулся: — Вижу, доселе тебе неведом был такой исход обращения с этим зеркалом. Они, наверное, увидели нечто невообразимое, неописуемое и кошмарное. А если серьезно, не хочу знать. — Пока я валялась в больнице, этот тип мог заказать хоть двадцать олеандров, их бы успели привезти, а он — передать. И очень хорошо, если только с растениями это проделали. — Объяснись: отчего возомнила, будто их понадобилось множество. — Олеандр не настолько убойный. Одного кустика в полметра не хватит на огромное помещение с хорошей вентиляцией. — Принято запирать двери в начале церемонии. Значит, те, кто все спланировал, рассчитывали на большее количество жертв… А еще смогли подменить благовония в храме или подкинуть во время доставки: из-за этих крышек-куполов фиг запихнешь тлеющую палочку к остальным, не открывая курильницу и не палясь. Но зачем так заморачиваться? Все надо измельчить, подмешать, чтоб запах сразу же не выдал. Не проще ли в дровах и ветках для костра спрятать? И почему никто не заметил? Пока я по спирали приближалась к алтарю, назгул осматривал костер: ходил вокруг, что-то вынюхивал, рассматривал, изучал остатки веток. Не обжегся, а жаль. Когда встала около него, разбираясь с очередной треногой, заговорил: — Твои предостережения принесли пользу, пусть последнее и запоздало. Проявляешь поразительное усердие. Любопытно, что тому причиной: мои речи пробудили твой разум, приказы подобраны верно… иль ты истолковала их по своему разумению. Ответь. Купол выскользнул, захлопнулся. Звяканье получилось неожиданно громким и противным. — Я делала, как ты сказал. Не говорить. Без разрешения не шевелиться. Вести себя достойно. Если замечу опасность — поправить браслет. И главное: не вредить тебе и не мешать твоим планам. — Всякая мелочь определяет жизнь или смерть. В том числе твою. Вместо ответа протянула ему букет из улик. Приподнял ладонь в жесте отрицания: — Скрой в своих одеждах. — Пока не отвернешься, не смогу. При свидетелях лезть под балахон и мантию не «достойно высокого положения». Он усмехнулся или показалось? Отвернулся, не успела рассмотреть… Я спрятала свертки в карманы халата, а часть, которая не влезла — в рукав. — За мной. Мы пересекли площадь и ворота, пошли через сад. Монотонный ритм шагов свиты иногда прерывали приветствия встречных и далекие крики ночных птиц. Я быстро шагала за назгулом, «незаметно» придерживая рукав со свертками. Их вонь перебивала запахи срезанной травы, стоячей воды и цветов; некоторые были отдаленно похожи на фиалки, другие — на жасмин. Зашумели акварельные кроны, плавно качнулись грозди восьмилучевых звездочек — несколько упало в противоположную от дорожки сторону. Повеяло кровью. Странно. Это не со стороны храма, к тому же он далековато… Топот. Ближе, ближе. В ноги дохлому королю кинулась тень: — Да приумножатся Ваши богатства, да возрастет Ваше благоденствие… Великий Господин, Господин. Ваш ничтожный слуга просит позволения доложить. — Говори. — В ваши покои пробрался раб — утверждал, что послали Вы, о Повелитель. Как велено, за ним тайно присматривали. Безумец располосовал себе руку, кровь пролил в один из ларцов. — С пятиугольником?! Вот ведь гадство, там замочная скважина большая… — Его схватили. Ныне связан, помещен под надзор уруков. Раны его перевязали. — Не допрашивать. Перевести его и охрану в покои моего сородича. Выяснить, кто привел его во дворец, допросить всех, с кем разговаривал. А можно я пятиугольник помою? — По воле Вашей, Великий Господин. С той же скоростью двинулись дальше. Почему он так спокоен? Вдруг сейчас запустится концерт мага! Или… Пятиугольника уже нет в шкатулке? Дохлый король, когда гонял меня шпионить, мог вытащить его и спрятать на себе: одновременно два комплекта шмотья носит, есть где разгуляться. До моей камер… «моих покоев» добрались без происшествий. В первой из трех комнат припарковались пять питекантропов и одна веревочная гусеница, с нашим приходом к ним добавилась свита. А назгул отвел меня во вторую, к низкому столику: — Достань свертки с благовониями и запиши, из какой курильницы взят каждый и где стояла она. Следи за пленным. Не позволяй навредить ему, не смей освобождать от пут и кляпа. Ежели явятся смертные, гони прочь, кто бы это ни был и что бы ни говорил. Посланникам шарру и благородных мужей обещай назначить встречу позднее. Приступай. Говори, если есть вопросы. Мои руки развернули первый сверток. — Лучше нарисовать схему. Вытащил одну палочку, принюхался; потом изучил другую и равнодушно обронил: — Рисуй. — У меня бумага почти кончилась. И чернила утащили. И вдруг еще что-то нужно будет? — Прикажи одному из стражей исправить это. — А пятиугольник… — Не твоего ума дело. Свалил, прихватив немного благовоний. Какая реакция! Неужели теперь правда на себе носит? Опасная стекляшка, ай-яй, спрячь подальше, я не буду рядом с ней ничего обсуждать… лучше бы мне отдал. Подождав немного, вышла к питекантропам и ткнула в самого милого: — Мне нужны еще десять листов, нож, игла и чернила. Найди раба, пусть принесет и передаст тебе. Послушался! Ого. Мрачно уставилась на «гусеницу». Мне не нравилось его сопение — частые неглубокие вдохи с противным хлюпаньем. Надеюсь, это на насморк. Нос распух, колени жутковато вздулись… Сломаны? Будто почувствовав, что смотрю, яростно замычал. Отвела взгляд. Но секунды через три он скользнул обратно, задержался на ранах пленника: поперечных порезах на внутренней стороне левого предплечья. Хм, он иногда шевелил пальцами; значит, мышцы не повредил. Рассчитывал сбежать и жить дальше… Назгул брал шкатулку на ликбез с лекарями, на приём, на урок, и везде я вещала на родном языке. Это не могли не заметить… У сопротивленцев все больше поводов заставить меня навсегда замолчать, и я без понятия, что именно это значит: «убить» (да-да, пожалуйста, только быстро) или «покалечить». Во время заварушки в палатке маг кричал про отрубание головы, но как проверить, будет ли она потом «жить» отдельно? Я-то прекрасно бегаю со сломанными ребрами и ранами от разного оружия, даже продырявленная насквозь ладонь работает. Когда питекантроп вернулся, забрала заказ и ушла во вторую комнату. Сквозь занавеску поглядывала на пленного, нарезая «бумагу», подписывая получившиеся карточки, рисуя схему, сравнивая запахи благовоний. Некоторые отдавали обычным жженым деревом. Свои, честно украденные, тщательно растерла в порошок. Поковыряла в нем иглой: все фрагменты одного размера, запахи смешаны равномерно… Олеандр добавили при изготовлении. Сделав этот гениальный вывод, собрала порошок в кучку. Осталось самое сложное: спрятать.

***

Перешептывания оборвались прежде, чем он приблизился к залу собрания — смертные ощутили его присутствие. Распахнулись двери. Зазвенело золото, зашелестели шелка, послышалось льстивое шипение — жрецы приветствовали его. Назгул нарочито неспешно прошествовал к возвышению, минуя фрески на стенах, что несли сквозь века память о тьме, поглотившей солнце, мертвых полях, моровых поветриях — плодах гнева Багрового Ока, — миновал опустившихся на пол людей. Ниже склоняйтесь, ничтожные, ибо здесь, у ног, вам самое место. Прячьте лица, пытайтесь усмирить торопливый бег сердец и утаить дрожь — обманывайте себя и себе подобных. От него не укроется ничто: ни суть разговоров, смолкших недавно, ни страх тех, кто знал о яде и доставил его на церемонию. По его жесту прозвучал гулкий удар посоха. Верховный жрец завел речь: — Слава Вам, о Владыка… Тягучий мед почетных имен и благопожеланий не стоил внимания назгула. Он всмотрелся в силуэты теней, прислушался к биению жизни в их телах: из двух десятков жрецов четверо едва сидят, прочим дурно. У стен скорчились невольники — те в добром здравии, ибо не дозволено им преступать порог храма. Ото всех в зале веяло страхом. — Приветствую вас, несущие Слово и Знание. Они встали на колени, выпрямились, и лишь трети это удалось с легкостью. Отослал невольников. Кроме него и жрецов в зале остался лишь один доверенный слуга. Тому, что свершится здесь, должно оставаться в тайне, посему следовало изгнать лишние уши и языки, дабы позднее не отсекать их. — По воле Изначальной Тьмы и Багрового Ока, Вечного и Всемогущего, нас покинули трое, но вас предо мною лишь двадцать. Где Нирбуту, сын Умуга? — Сгинул, о Великий Господин. Досадно, ибо годами он служил верно, как и другие павшие, но старческая немощь коснулась их, от того не сумели одолеть яд. — Кара постигла вас не под небом и не под сводами дворцов, а под куполом храма. Пусть приблизятся те, кто подготовил церемонию. Неуклюже переставляя дрожащие руки, подползли трое, в десяти шагах от него застыли. Ничтожные создания. Мыслить и говорить им еще под силу? — Поведайте обо всем. Начните с жертв: кто они, откуда родом, за какие свершения удостоились этой чести. Сбивчивые ответы не разнились с тем, о чем он знал из донесений, полученных перед церемонией. В душах собравшихся он читал страх и непонимание, многих поглотило злорадство. Особенно ликовали двое младших жрецов. Когда он завел речь о благовониях, стук их сердец превратился в тревожную дробь но, стоило заговорить о поленьях для священного костра, стал прежним. Славно. Того и ждал. — Это все, что каждый из вас способен припомнить? — Все, о Великий Господин. — Пусть каждый из достопочтенных жрецов скажет, упустили они нечто или же все сделали верно. — Смертные затихли в раздумьях. А он негромко обратился к слуге: — Время пришло. Тот, поклонившись, опустил в курильницу благовония, добытые девкой и выбранные им самолично из лишенных непривычного запаха. Лишь в храмах возжигают такие. Несколько мгновений, и огонь принялся за них: расцвели багровые искры, дым потек вглубь зала, влекомый легким дыханием ночного ветра. Младших жрецов охватил ужас. Люди поочередно брали слово: кто защищал ничтожных, кто отыскивал в памяти мелочи, могущие, по их мнению, оскорбить Изначальную Тьму. Одному из младших жрецов пришло время держать ответ. — Они молчаливо и скрытно выполняли почетные обязанности, Великий Господин. Не беседовали о них с нами, на выезды брали лишь личных слуг и стражей, а записи… — Змейка ароматного дыма коснулась лица смертного, и он, содрогнувшись, пал ниц. — Я… лишь хотел сказать: двери, по обыкновению, запирают. Но оставить их распахнутыми повелели, Вы, Великий Господин, выходит, решение сие было единственно верным, ибо таково каждое из Ваших решений. — Довольно. Приблизься. Ты, слева, помоги ему. Отчего же вы так чураетесь дыма? Неужто храмовые благовония могут навредить? Прикрыв кисть краем рукава, наслал на них темные чары. Осторожно, ибо виновные пригодятся живыми и в ясном рассудке. Они покачнулись, задрожали еще пуще, склонили головы и на мгновение позабыли, как дышать. — Это ли не доказательство вины. — Пощадите… — Расскажи мне все. И младший жрец тихо ответил.