Танцуй, Ведьма!

Утренний лес полнился сонмом звуков: пробужденные ото сна звери рыскали в поисках утренней кормежки; ночная живность, наоборот, искала пристанище для продолжительного отдыха; птичьи трели перезвонами разлетались от одной чащи к другой, звонко переливаясь по опушкам; ветер колыхал опавшие кроны деревьев, поднимая к небу легкий гул исполинов. Локи скакал подле Тора и Тюра, выступая на своем коне чуть вперед и указывая тем самым дорогу. Раз почувствовавший Бальдра, маг не отпускал это ощущение, держась за него крепко, почти намертво. Бальдр настораживал, все в Локи рядом с ним переиначивалось и напрягалось, но в то же время успокаивалось, будто чувствовало родное. С первой встречи и обжегшей тело боли маг знал, что жизни их переплелись неспроста, но если сам он намеревался сражаться за свою до последнего, Бальдр вверял её всецело в руки богов, совершая этим, по мнению сына Лафея, большую ошибку. - Как тебе удалось разглядеть Бальдра на таком приличном расстоянии? – поинтересовался у мага Тор, очевидно сомневавшийся в исходе их поездки. - Дар вглядываться сквозь пространство позволил мне это сделать, - спокойно ответил Локи и повел плечами. - Это отнимает немало сил, должно быть? – продолжал допытываться сын Одина. - Ничуть, - соврал маг и вида не подав. - Ой ли? – снова подверг сомнению слова Локи воин. Маг хотел было попросить его по доброте душевной замолчать до той поры, пока они не доберутся до Бальдра, но отогнал от себя подобное желание, поскольку ни к чему хорошему грубость привести не могла. Потому, лишь хмыкнув многозначительно, юноша пришпорил коня и оторвался от спутников, давая понять, что разговор сей продолжать был не намерен. Хоть и не знал, что его раздражило больше – сомнение или правдивость слов: Тор, словно заглянувший в него как в прозрачный омут, и сам ведь не ведал, насколько прав был в своем предположении. Воин над реакцией Локи лишь посмеялся мягко, будто негодование мага его забавляло, и перекинул свое внимание на младшего брата Тюра, принявшись выспрашивать у него, не собирается ли тот отправиться вместе с ним и его командой в очередной поход близящимся летом. На что младший, не без скрытой в голосе обиды, посетовал на отцовский наказ повременить с военными подвигами годик-другой. Локи казалось подобное решение Одина мудрым, как и многие до него, поскольку Тюр, без помощи мага даже волка не почувствовавший и не услышавший, был еще слишком молод для кровопролитных, жестоких сражений, любое промедление в которых означало бы смерть. К тому же, мог ли любящий отец желать отправления столь юного сына в поход, когда даже более старшие его братья все еще не обагрили оружие кровью? Маг подумал было поделиться своими соображениями с Тюром, чтобы успокоить его горячность, однако прежде чем он успел сказать хоть слово, Тор мягко произнес: - Даже Видар с Вали, рожденные раньше тебя, еще не участвовали в серьезных сражениях. Куда же отец пустит тебя? - Но я лучший среди своих сверстников! – упрямился Тюр. - И в свое время станешь образцом воинской доблести, - ответил Тор. – Но для этого нужно еще немного опыта поднабраться, брат. И будет тебе столько славных битв, что не перечесть. Отец любит тебя и желает только добра. Младший пробурчал себе под нос что-то неразборчивое, но затих, видно польстившись словами старшего. Локи же вспомнил Бюлейста, который так же временами утешал мага, уверяя, что в глубине души Лафей любил его, хоть и считал проклятым, за что, впрочем, винить стоило одну лишь провидицу, истолковавшую знаки на коже Локи в угоду родным, не чужеземным и навязанным ночными ведьмами богам. И хотя верилось в это сыну Фарбаути с трудом, за теплые слова он был благодарен брату и по сей день. Дальше дорога вела их мимо высоких круч, перемежавшихся с лесистыми долинами, и начинались такие буераки, что лошади тормозились, отказываясь идти вперед. Впрочем, немного помаявшись, они сумели отыскать более пригодную тропу и еще через пару-тройку лиг наконец-то добрались до места, увиденного Локи острыми глазами филина. Небольшой деревянный сруб, покатая крыша коего поросла мхом, а доски хлипкой двери заметно подгнили, стоял на поляне, окруженный по сторонам буреломом и густым кустарником. Бальдр же, явно их ожидавший, сидел на поваленном бревне и поглаживал за ухом спасенного волка. Зверь зарычал, почувствовав вчерашних врагов, и попытался подняться, а Тор и Тюр, лишь завидев животное, потянулись к оружию, но Бальдр, одной рукой прижав волка к земле, поднял другую вверх, запрещая братьям приближаться, и все вчетвером они замерли в немом оцепенении. Локи, однако, игнорируя просьбу старшего сына конунга, подался вперед, и, подъехав к мужчине с волком достаточно близко, спрыгнул с брыкавшейся и бьющей копытами лошади, чувствующей опасность. По отношению к себе никакой угрозы маг не ощущал, и даже когда приблизился к зверю на расстояние вытянутой руки, а тот рыкнул недовольно, страха юноша не испытал. Зверь знал, что Локи спас его. Зверь его не трогал. Поняв, что атаковать снова волк не собирался, братья перестали тянуть руки к оружию, и Бальдр, расслабившись и отпустив зверя, оставшегося лежать у его ног, спросил, обращаясь к магу: - Давно ли ты начал воплощаться в животных? – голос его был тихим, очевидно для того, чтобы вопрос остался не услышанным братьями. Локи отрицательно мотнул головой - спутников в свои тайны магу посвящать не хотелось, а об остальном сын конунга мог догадаться и сам. В светлых глазах мужчины отразилось понимание, и ненадолго он сделался крайне задумчивым, нахмурив брови в точности как Тор, а затем просветлел лицом, встал, раскинул руки в приветственном жесте и улыбнулся открыто своим братьям. Разговор с Локи был не окончен, но им обоим не требовалось слов для того, чтобы понимать друг друга. Если бы вдруг выяснилось, что Бальдр умеет говорить на языке родного народа Локи, маг бы и этому, пожалуй, не удивился. Измененная природа Бальдра была отличной от сути обычной, человеческой, и он был равен Локи, отпрыску ночных ведьм – воплощениям божественного на земле, - если не выше его. - Смотрю, врачевал зверя, что не позднее вчерашнего вечера чуть не перезакусил нашим младшим? – осведомился Тор скорее шутливо, успокоенный смиренным настроем волка. - То не его кровожадность, то лютый голод, - рассудительно заметил Бальдр и обнял брата раньше, чем тот успел сказать еще что-нибудь. Локи же уловил направленный в свою сторону укор, исходящий от мужчины: тот знал, благодаря кому волку удалось выйти на человеческий лагерь, чье именно сознание тянуло зверя к своему истинному обличью. Впрочем, маг и без участия Бальдра чувствовал за произошедшим свою вину, однако ни у кого не думал просить за то прощения. - Надеюсь, ты не пострадал, брат, - заключив в объятия Тюра, высказал старший свои чаяния. - Спасибо Локи, - хмыкнул тот, похлопал Бальдра по спине и, отойдя, посмотрел на волка, супротив вчерашнему ведущего себя мирно. – Этот гад мне чуть голову не отгрыз, - добавил он недовольно. Странным магу показалось то, что никто из братьев обиду на зверя будто бы не держал. Хотя ему-то вчера думалось, попадись им зубастый хищник на глаза – не носить ему больше серой шкуры. Но ответ пришел сам, найденный все в тех же чистых глазах и невозмутимом выражении лица Бальдра – все вокруг него было под особой защитой, и, может быть, окажись здесь даже заклятые враги, особая энергетика мужчины сподвигла бы их закопать топор войны и разделить друг с другом чашу мёда. Бальдр, потрепав животное по загривку, будто то было вовсе не лесной дикой тварью, а домашним псом, скрылся в полуразвалившемся, ветхом доме, приглашая гостей проследовать за собой и погреться у огня в печи. Места внутри оказалось ожидаемо мало, однако обстановка показалась Локи уютной, и он, выбрав место поближе к оконцу, благодарно принял из рук Бальдра кружку с травяным отваром и принялся отпивать из нее по чуть-чуть, согреваясь с дороги по заснеженному лесу. Тор и Тюр же присели на сваленные у разожженной печи чурки по сторонам от старшего и принялись рассказывать ему о последних событиях в селении Одина. Внимание Бальдра было довольно рассеянным, но отвечал он братьям по существу, - видимо каким-то неизвестным Локи способом умудряясь вслушиваться и в пение леса, и в голоса родичей. Маг же в разговорах их не участвовал, больше занятый своими размышлениями, каждое из которых так или иначе затрагивало его будущее. Сколько времени могло занять у него развитие навыка овладения чужими телами, и как далеко были расположены границы сего дара? Насколько хорошо он должен был разбираться в нем, чтобы проделывать это по первому же требованию, да еще и скрытно для посторонних глаз? Кроме того, не давало покоя и знание того, что Фригг – равная конунгу, - не доверяла ему, опасалась, нашептывала другим о том, будто Локи угроза, спасения от которой не существует. Несмотря на его поверхностное об этом переживание, маг осознавал, что и для этой проблемы следовало найти решение. И крылось оно, как бы то ни было, в Бальдре. Тоска всей жизни Фригг сосредотачивалась вокруг единственного человека – ее сына, по ее же мнению и признаниям других, душевно захворавшего. Но Локи знал, что состояние Бальдра, какие бы события тому не предшествовали, не было болезнью. О том знал, впрочем, и сам мужчина, но в нынешней форме не видел смысла рассказывать об этом хотя бы одной живой душе – понимание некоторых вещей простым смертным было недоступно. Решение крутилось где-то возле, являясь более чем очевидным, но Локи все никак не мог ухватиться за него, потянуть на себя и разгадать тайну. Однако темные боги, не его и даже не отцовские, а те, которым маг обещал частицу души за помощь, перекрикивали друг друга нетерпеливо, повизгивая и рыча. Низверженные и давно позабытые, они голодали, прозябая в небытие, и за любую самую малую подачку готовы были рассказать о многих вещах, про которые не ведали молодые, почитаемые людьми идолы. И хотя понимать их мёртвый язык могла лишь Рагнбьёрг, Локи ощущал их незримое присутствие, через мелькавшие перед глазами образы истолковывая их послания. - Ярлы со всех земель прибудут, как только сойдет снег. Мать сказала, отец хочет представить совету Хермода, - вырвал Локи из мыслей голос Тора. - Что ж, пожалуй, это хорошая новость для брата, - предположил Бальдр, которого, видимо, мало заботили вещи подобного толка. - Пожалуй… - согласился Тор потеряно, не представляя, о чем еще говорить с братом, равнодушным к военным походам, плаванию к далеким новым землям, общему сходу, разделению власти и даже к хозяйству в поселении. Раньше-то, думалось Локи, у них находилось много тем для разговоров. Да только времена эти остались в прошлом, по неизвестным на то причинам сделав некогда похожих братьев слишком разными. «Был бы он счастлив, верни я ему прежнего Бальдра?» - спрашивал себя маг, глядя на то, как Тор хмурил брови, чувствуя себя неуютно в повисшей тишине. - Нана жаловалась, что ты вовсе перестал появляться дома. Это так? – вспомнил вдруг Тюр, до этого почти не вмешиваясь в разговор старших, и оба они посмотрели на него с непониманием. Однако если на Тора затем нашло озарение, то Бальдр будто бы собирался спросить, о ком его спрашивал младший брат, но в последний миг переменился в лице и опечалился. - Мне бы следовало сделать ее вновь свободной от обязательств передо мной, но она отказалась от этого предложения, - мужчина покачал головой. – Тяжело видеть блеск скрытой надежды в её чистых, прекрасных глазах. Да и забот с пробуждением леса от зимнего сна стало больше, - виновато объяснил он причины своего поведения. Нана, дочь Непра, владельца отличной кузницы, стала женой Бальдра, еще когда оба они только-только вышли из детского возраста, и хотя лет с тех пор прошло немало, говорили, любовь Наны к мужу по-прежнему не имела пределов, и преданнее её супруги найти было сложно. Отчасти данное мнение складывалось у многих потому, что даже когда, по общим догадкам, Бальдр потерял рассудок, Нана осталась его женой – вела хозяйство в их общем доме, была доброй своячницей всем его родичам, справлялась о здоровье мужа, заботилась о нем как могла. И всегда, сколько бы времени не проходило, ждала домой. До последних времен, он, судя по всему, возвращался к ней. Теперь же перестал. Нести груз чужого отданного ему сердца было тяжело для Бальдра, отдаленного от всего мирского. Любовь искренняя, неизмеримая представлялась ему чудом, а потому от мысли, что любовью этой он связывал Нану, приковывал к себе и лишал обычной, счастливой жизни – становилось мерзостнее дня ото дня. Он не мог отказаться от роли, отведенной ему богами, но желал, чтобы Нана отказалась от своей. Локи, хотя и понимал помыслы Бальдра, разделить их, тем не менее, не мог. Для него любовь была в первую очередь слабостью. Самая жестокая выдумка мироздания, ради которой и окружающие, и он сам были готовы заплатить любую цену, возложить на её алтарь все, включая собственную жизнь, - вот чем являлась любовь для Локи. И он справедливо полагал, что раз уж любовь существовала в мире, обрекая на страдания, то отказаться от неё было тем же, что отречься от солнца. Потому душевные терзания Бальдра, что трепыхание выброшенной на берег рыбы, - были бесполезной, пустой агонией. - Она переживает за тебя. Так что показывался бы ты ей хотя бы изредка, брат, - вздохнул Тюр. – Впрочем, это у вас с Тором будто общее! – заявил он чуть погодя, покачав головой. Тор состроил забавную гримасу легкого недоумения, и Локи невольно улыбнулся: порой ему нравилась непосредственность и искренность мужчины, легкость в каждом движении и в каждой фразе. Иногда и вовсе было похоже, что Тор никогда не лукавил, всегда озвучивая пришедшее на ум и не скрывая эмоций. Потому чаще всего маг попросту находил воина глупым, однако крайне редко, конечно же про себя, признавал открытость мужчины привлекательной. - А я-то в чем виноват? – озадаченно спросил Тор у брата. Тот посмотрел на него будто спрашивая, правда ли мужчина не догадывался, а потом всплеснул руками возмущенно и ответил: - Сиф за тобой скоро хвостом увиваться начнет, из воительницы сделавшись верной собакой, а ты и вида не подаешь, - он фыркнул так, что сразу стало понятно его ко всему этому отношение – поведение Сиф раздражало, но еще больше он презирал слепоту брата. Тор крякнул и затих, силясь подобрать слова, которые хоть сколько-нибудь его бы оправдали, но те в сознании мужчины всплывать не торопились, и Локи с интересом наблюдал за этим занятным процессом, понимая вдруг, что поспешно он записал в свое время Сиф в невесты Тора. По крайней мере, с его стороны о подобных намерениях, по всей видимости, не шло и речи. - Но Сиф подруга мне! – возразил Тор, справившись с потрясением. – Как сестра, которой у меня никогда не было, - добавил он, и магу захотелось громко рассмеяться. Подобные жестокосердечные определения обязательно бы втоптали воительницу в грязь, будь она рядом, и раз и навсегда сравняли бы ее девичью гордость с землей - достойная для многих, но недостаточно прекрасная для сына конунга. - Ее влюбленность нельзя было не заметить, даже когда вы были детьми, - заметил Бальдр, на удивление Локи еще способный к шуточным подколкам. - И ты туда же, - выдохнул Тор, смерив брата убийственным взглядом. – Может, и ты что скажешь, маг? – неожиданно обратился он к Локи, застигнув того врасплох. Подумав, юноша пожал плечами и, усмехнувшись, ответил: - Из-за её поведения и разговоров в селении до сего момента я полагал леди Сиф твоей невестой. Тюр, первым заметив, как посерело лицо брата, весело загоготал, рассмешив этим Бальдра, и Локи, глядя на Тора, развел руками, одновременно прося прощение и говоря, что на правду не обижаются. Тот скривился, насупился было, но потом отпустил ситуацию, и лицо его просветлело подобно небу, свободному от грозовых туч. Необидчивость была еще одной его приятной чертой. - Напрямую об этом разговор у нас с Сиф не заходил, а потому и обязательств перед ней у меня нет, - решительно заявил Тор. Локи ожидал, что он добавит к словам «в отличие от некоторых», поскольку намек на то ощущался, но это замечание осталось не озвученным, и Бальдр сделал вид, что не заметил его. После разговоры их перешли к ностальгии и воспоминаниям из детства, из которых магу удалось понять, что до определенного момента времени Тор со старшим братом были не просто близки, а нередко представлялись единым организмом: вместе убегали искать приключения; вместе учились охоте, военному и кузнечному мастерству; вместе рыбачили, впервые выходили в море на одном общем корабле; вместе дурачились и получали нагоняй от родителей, дружили с одними и теми же людьми; принимали пищу, мылись и спали тоже вместе. Всего три года разницы, однако, делали Бальдра старшим, и как старший он заботился о Торе как мог, пока тот не вырос и не начал печься о старшем в ответ. Тюр, слушая об их прошлом, вынужден был отметить, что сам был слишком мал, чтобы старшие брали его с собой, однако и с ним, да и с остальными они возились немало. Чем больше они предавались воспоминаниям, тем меньше Локи понимал, что же пошло не так с Бальдром. Семья конунга, дружная до сих пор, соединенная крепкой сердечной любовью, казалась даже сейчас слишком счастливой. Так откуда пришла беда? Об этом братья, впрочем, не сказали за все время беседы ни слова, будто общим решением было принято этой темы не поднимать. Что, несомненно, имело смысл для людей, не желавших бередить все еще не затянутые старые раны. Ближе к вечернему времени суток, когда Бальдру нужно было отправляться на осмотр территории, смысл которого он объяснил довольно пространно, братья, наконец, простились, взяв со старшего обещание появляться дома хотя бы иногда, и вышли из домика, чтобы приготовить распряженных лошадей. Однако когда Локи решил присоединиться к Одинсонам, Бальдр неожиданно обратился к нему, заставив задержаться: - Не причиняй моей семье боли больше, чем потребуется, пожалуйста. Он не казался опечаленным или взволнованным, в его тоне скорее наблюдалась еще большая покорность судьбе нежели прежде, но что-то все-таки в этом голосе довело до мурашек, пробежавших по позвоночнику и легкими покалываниями прошедшими по плечам. - И не собирался, - совладав с собой, ответил Локи, большей частью себя веря в это, и вышел за дверь, хоть и предпочел бы остаться, чтобы поговорить с Бальдром подольше. Впрочем, всегда можно было отыскать более подходящее время для бесед без посторонних, сейчас же нужно было возвращаться в поселение вместе с Тором и Тюром. Конь мага, вопреки его ожиданиям, стоял запряженным к тому моменту, как он вышел на улицу – братья приготовили не только своих скакунов, но позаботились еще и об его. «Разве причинишь таким намеренный вред?» - подумал Локи, вновь почувствовав морозец на коже. Ему всего-то и надо было спасти Тюра от волка, чтобы и он, и его старший брат, и многие их люди преисполнились к нему самыми теплыми чувствами. Еще не так давно Тор зубоскалил и не стеснялся в выражениях, а теперь, ну кто бы думал, запрягал магу коня! Доверчивые, может и с взрывным характером, но быстро отходчивые – таковыми были почти все сыновья конунга, на его же беду. И находясь подле них, проводя немало времени вместе, Локи все больше забывал о том, какова была истинная его цель, когда он ступал на этот берег, и сомневался в ее верности и смысле. Так ли нужно ему было мстить за гибель людей, которых он даже не любил, в то время как и Бюлейст, и Энмира славно жили среди ночных ведьм? Или важнее было бы выстроить на землях Одина собственную беззаботную жизнь? Жизнь, в которой все бы его уважали, считали своим, даже не ведая о том, какой смысл заключен в знаках на его коже? - Нужно обязательно сказать Фригг, что мы виделись с Бальдром. Думаю, для нее это будет приятной новостью, - когда они отъехали достаточно далеко от дома брата, заметил Тюр, скакавший бок о бок с Тором. «Фригг», - благодаря ему вспомнил о главном своем препятствии к всеобщей благосклонности Локи: пока женщина питала к нему антипатию, говорить о спокойной жизни было самонадеянно, даже несмотря на душу конунга, все еще заключенную в подаренную им серьгу. В связи с этими размышлениями вспомнился магу и еще кое-какой вопрос. - Скажи, Тор, как бы ты отреагировал, излечи я твоего брата? – спросил Локи, когда Тюр вырвался вперед и погнал своего жеребца во всю прыть. В нынешнем положении Бальдр не мог наследовать за отцом, и потому приемником считался Тор, а там, где сходились интересы власти, легко забывались даже самые крепкие семейные узы. И, следовательно, вполне логичным маг полагал вопрос, который и решил озвучить, раздумывая про себя о том, способен ли он в действительности «вылечить» Бальдра. Тор посмотрел на него неверяще, думая, по всей видимости, что ослышался, и переспросил: - Излечи ты Бальдра? А ты можешь? Голос его сделался взволнованным, и он сбавил темп, велев коню скакать чуть медленнее, а затем посмотрел на Тюра, будто хотел, чтобы и брат услышал это, но тот был слишком далеко от них. - Пока только предположительно, - поправил Локи, не желавший давать ложную надежду. Сын конунга подумал, посмотрел снова на скакавшего вдалеке брата, оглядел шумевший от ветра, дышавший лес, и вдруг приобрел такой вид, какой не всегда можно было встретить и у смертельно больных, только узнавших о чудесном выздоровлении. - Если вылечишь – проси о чем хочешь, ничего не пожалею! – воскликнул он полный отчаянной радости, и Локи показалось, что не едь они сейчас на лошадях, Тор совершенно точно сгреб бы его в объятия. Локи кивнул, ему было над чем подумать, и поехал дальше подле воина в абсолютном молчании, стараясь игнорировать его приподнятое настроение. Хоть обещание и показалось ему поспешным и не обдуманным – кто же говорил «проси, что хочешь», - Локи был рад услышать именно такой ответ. Реакция Тора означала, что в случае успеха маг не навлечет на себя гнев сына конунга, но получит благосклонность Фригг. Для такого, по мнению юноши, можно было и поднапрячься. *** По возвращению в селение маг посетил Одина, которого успели известить о произошедшем на охоте, и тот выразил Локи свою благодарность, вместе с тем осведомившись, в добром ли здравии пребывал его старший сын. Принимал юношу конунг в главной зале своего дома, сидя в кресле, покрытом дорогими шкурами. И говорил с замершим напротив него Локи громко, чтобы слышали и вездесущие слуги, и простой люд, зашедший в обитель конунга по личным вопросам. Во время короткого разговора присутствовал и Тор, вышедший ненадолго из своих покоев уже с мокрыми волосами и в домашней одежде – видно перед этим успел умыться. Прислонившись к одному из высоких деревянных столбов, подпиравших крышу, мужчина стоял и следил за беседой отца и мага, а когда Локи начал уверять конунга, что материальное вознаграждение за спасение Тюра излишне, посоветовал юноше не умалять свою заслугу и принять скромный дар Одина. При этом Тор улыбнулся мимолетно, но это не укрылось ни от мага, ни от конунга, и последний посмотрел на сына долгим внимательным взглядом, будто о чем-то задумавшись на миг, но после покачал головой и, заявив, что боле не потерпит возражений Локи, велел одному из слуг позвать мастера над монетой. И только после того, как тот пришел и составил необходимую бумагу, заверив конунга, что в самом скором времени посыльный доставит Локи пожалованную награду, сына Лафея отпустили домой, чтобы тот наконец отдохнул с дороги и восстановил силы. Впрочем, и там покоя маг отыскал не сразу, поскольку прямо с порога встретился с осуждающим взглядом сестры и её вопросом, произнесенным недовольным голосом: - Я слышала, ты спас сына конунга от волка, это правда? По маленькому дому разносился вкусный аромат тушенного с овощами мяса, и желудок перекрутило от одной лишь мысли об еде. К тому же там, на заднем дворе, мага ждал теплый живительный источник, в котором бы расслабились скованные усталостью мышцы. А мягкая кровать, устланная шкурами, с удовольствием даровала бы Локи сон, что хотя бы ненадолго освободил от не покидающих разум мыслей и разрозненных чувств. За время сна его и так сбитые потоки силы немного восстановились бы, перестав ощущаться источившимися шелковыми нитями, и завтра он бы мог пойти к Рагнбьёрг за тем, чтобы просить более точных советов от ее богов. Все это манило Локи, однако Глут преградила брату путь, не давая прохода ни в кухню, ни на задний двор. Устало вздохнув, маг скинул с плеча дорожную сумку на пол и, присев на единственно доступный ему в этом положении стул, покивал головой. - Но зачем? Разве не месть главная наша цель? – спросила девушка, явно негодуя. – Что может принести больше боли, чем смерть родного сына? – продолжила она, воинственно уперев руки в бока. - Наша цель? – уточнил Локи тихо, потому что выражение это показалось ему довольно далеким от истины. Он никогда не говорил ей напрямую, что хочет мести. Все, чего касались их разговоры, были способы получения большей власти. Никогда Локи не делился с сестрой планами о том, как он собирался отплатить за учиненное людьми конунга зло. Хотя намерения эти, с другой стороны, были видны Глут в самом начале, поскольку они и вправду приводили мага в движение, и для того, чтобы разглядеть их, сестре не нужно было слов. Однако теперь, спустя пару месяцев, внутрь него закралось сомнение, и его-то Глут распознать пока не смогла. - Если не месть наша цель, то для чего же ты накапливаешь силы, Локи? – ответила ему девушка, нахмурившись. Впервые ему подумалось, что сестра не понимала его. То есть, они все еще были связаны, но она не видела его настоящих мотивов, не чувствовала так, как чувствовал он, и несомненно многого не знала. Не знала людей, которым хотела мстить. Плохо представляла себе природу сил, заключенных в брате. Все еще обращалась к своим, чужим для Локи, народа Одина и ночных ведьм богам. Сестра жаждала отмщения так же, как мертвые ее родные, минувшей ночью приходившие к магу с обвинениями. И ей неважен был итог собственной жизни, лишь бы как можно скорее достигнутой стала цель. Маг же, в отличие от Глут, хотел выжить, не просто сохранив себе жизнь, но и создав для этой жизни самые благоприятные условия. И ради этого до недавнего времени он был готов отложить месть на неопределенный срок, а теперь подумывал над тем, что и отказался бы от нее вовсе, лишь бы все сложилось хорошо. - Не думаю, что конунг пришел бы в восторг, потеряй он мальчонку во время охоты, на которую послал меня специально за тем, чтобы я присмотрел за его сыновьями, - сказал Локи, скрыв от сестры все остальные мысли, поскольку узнай Глут о них – простился бы маг со своей верной союзницей, а та непременно натворила бы бед. - Но что бы он мог предъявить тебе? Ты не норна, чтобы заведовать чужой судьбой! – заявила девушка, фыркнув. - Но я порождение человека и ночной ведьмы, обладающий помимо прочего способностью видеть сквозь пространство. Какой был бы толк во мне при дворе конунга, не спаси я его сына от одного лишь дикого зверя? – растолковал ей смысл своего поступка Локи, находя его логичным, при том опуская подробности о собственном чувстве вины относительно того, что сам привел волка к Тюру неосторожностью и глупостью. Судя по выражению ее лица и напряжению в плечах доводы брата не убедили Глут в его правоте, однако она решила не спорить далее и, раздраженно взмахнув руками, сказала: - Да что я тебя спрашиваю! Всегда только отговорки, сокрытые завесой здравого смысла! – подхватив со своей кровати несколько вещей, девушка подошла к двери. – У меня нет желания оставаться здесь сегодня, - и с этим она покинула дом брата, предпочтя ему общий дом слуг, что лучше всякого дало Локи понять, как сильно Глут была разочарована, и как много тем самым в нем не понимала. Вздохнув еще раз, маг потер ладонями лицо, не придав уже никакого значения тому, что они грязные с дороги и, встав, пошел разбирать сумку. Стало вдруг как-то беспокойно на душе – что если Глут покинет его раз и навсегда, тем самым оставив совсем одного? Сестра была единственной, кому он мог всецело доверять, и не то чтобы он боялся, что не справится самостоятельно, но признавал – без ее помощи вряд ли бы даже выжил, поскольку огонь, пробужденный в нем первой встречей с Тором, пожрал его тело целиком, и только благодаря находившийся тогда дома Глут маг вернулся к жизни. Разобравшись с сумкой, юноша сел ужинать. Но тушеное мясо, несмотря на исключительно великолепный вкус, встало у Локи поперек, так что поесть толком у него не вышло и, отставив тарелку в сторону, он, как и планировал, отправился мыться. Благодаря тому, что жилище мага находилось в некотором отдалении от основной части поселения, люди мимо него ходили не так часто, как если бы Локи жил в самом центре. Но даже в его тихом углу звучали голоса чужих людей, детский смех и мужская отборная ругань – мимо дома пролегала тропинка к песчаной бухте. Сегодняшним же вечером и вовсе поднялся жуткий ажиотаж: матери выкликали ребятишек по всем возможным местам их шалостей, приказывая немедленно отправляться домой; молодые уводили подальше от океана почтенных стариков; даже рыбаки, занимавшиеся промыслом будто бы круглосуточно, приняли решение оставить лодки на берегу и разойтись по домам. - Сегодняшней ночью лучше не шуметь, Сигурд, не стоит привлекать внимание духов, - услышал Локи голос одного из мужчин, проходивших мимо его дома, когда сидел в источнике, глядя на сравнявшееся с горизонтом солнце. Магу было не понятно подобное поведение, поскольку ничто по его собственным ощущениям не предвещало беды. Поэтому общее беспокойство ему не передалось, и он, предпочтя игнорировать доносившиеся с тропинки голоса, закрыл глаза, отрезав себя от целого мира. Вода заботливо убрала с его кожи синяки и ссадины, сняла боль с бедер, уставших от верховой езды, излечила еще только начинавшуюся головную боль. Отступили тревожные мысли, перестав раздражать и причинять дискомфорт. Заколола кожу, восстанавливаясь, магия. Вода принимала его, обволакивала, заполняла собой, нежила и покоила. В какой-то момент Локи почувствовал себя настолько расслабленным, что почти уснул, и только тогда, чуть не уйдя под воду с головой, решил, что пора бы вылезать и отправляться в кровать. Накинув на мокрое тело халат, оставшийся с первого приема в доме конунга и сделавшийся домашним, босым маг прошелся по снегу, обращавшемуся талой водой под его ступнями, и, мельком взглянув на лес, шепчущий тихим ветром, вернулся в дом. На короткий миг кожа его покрылась синевой и блестящими на ней знаками, будто сила предупреждала его о чем-то грядущем, но затем все стало как прежде, и, не придавший тому большого значения, Локи скинул одежду и, проскользнув в постель под шкуры, плотнее укутался в них, чтобы не замерзнуть за ночь. Хотя, в последнее время, огонь в печи имел обыкновение не гаснуть, повинуясь воле хозяина дома. Как только голова коснулась подушки, окружающие детали померкли и, стоило закрыть глаза, как мысли, поначалу обращенные к богам и выказыванию им благодарности за минувший день, вскоре спутались, перескакивая с одной на другую, и затерялись тем самым в едином потоке. Тело обмякло и замерло, оставшееся в нем напряжение ушло вместе с последними нервными импульсами, подергавшими пальцы, дыхание замедлилось вместе с сердечным биением, и разум, наконец окончательно успокоившись, утонул в блаженной темноте до ближайших вспыхивающих яркими искрами сновидений. *** Во сне Локи бродил по лесам вместе с учителем, преподававшим ему язык людей, и на окружающих его растениях запоминал новые, с легкостью откладывавшиеся в памяти слова. Мужчина указывал на цветок и произносил слово – Локи кивал и повторял следом. Учитель писал слово на земле – мальчик вычерчивал те же самые буквы, тренируя руку в написании. В конце же, когда они дошли до поселения ведьм, мужчина спросил обо всем, что запомнил Локи, и тот показал потрясающий результат, усвоив большую часть изученного за урок материала. Однако затем картинка изменилась, и вот уже маг сидел на берегу океана, в центре вычерченного им круга, и вырисовывал незнакомые символы, затянутыми белой поволокой глазами вглядываясь за горизонт. Юноша шептал слова на чужом языке, обращаясь к чужим богам, и из груди его вырывалась тьма. Но тут издалека раздался странный звук, напомнивший треск сухих веток. И гул, спустившийся с неба, придавил Локи к земле, вместе с тем давая ему понять, что происходящее вокруг – сон. Открыв глаза, маг сделал пару резких вдохов – быстрый выход из сновидения оказался довольно тяжелым. Немного оклемавшись, он сел, пытаясь вспомнить детали увиденного, но вдруг отвлекся на звук: тот же, что и во сне. Повернув голову к окну, поскольку гул и треск раздавались с улицы, Локи пришел в изумление – оттуда в комнату проникало призрачное сияние самых разнообразных цветов. И было не похоже, будто магу это мерещилось. Кутаясь в одну из шкур словно в шубу, юноша вышел наружу, и на удивление, сам того не желая, тут же приобрел облик ночной ведьмы, в котором был вне всякого сравнения выносливее. И не успел даже понять, чем вызвано изменение, как всем вниманием его завладели волны света, плавно скользящие по ночному чистому небу. Переливаясь цветами, волны эти издавали странный треск и гул, иногда вздрагивая и колышась будто на ветру. Красота же их была столь велика, что не поддавалась никакому описанию, и рождала в Локи необъяснимое молчаливое ликование от чувства превосходства природы над всем прочим. На улицах при этом было безлюдно, что привело мага в некоторое замешательство – неужели жители поселения знали о надвигающемся явлении и оттого предпочли затаиться? Впрочем, оно, с другой стороны, было и к лучшему: не привлекая к себе ничьего внимания, маг подался вперед придерживаясь правой стороны от своего жилища, прекрасно зная, что в некотором отдалении есть пригорок, с которого линии света должны были выглядеть несомненно ближе и оттого прекраснее. Босоногий и, если бы не медвежья шкура, нагой, маг шел будто завороженный, вовсе не глядя под ноги – до нужного места его вело чутье. Вспомнились кое-какие рассказы, услышанные им когда-то от ночных ведьм, которые повествовали о границе между миром живых и мертвых, а еще об огненной лисице, уносящейся прочь и поднимающей в небо яркие всполохи. Об этом ли говорили ему соплеменники, описывая волшебное, поющее сияние? Когда же Локи поднялся по пригорку и очутился у поваленного дерева, на котором было бы хорошо смотреть на небо, оказалось, что он в своих намерениях был не один: на пне, оставшемся от дерева, уже сидел мужчина, чьим вниманием безраздельно владели разноцветные потоки света. И мужчина этот был магу хорошо знаком. Прокляв собственное неуемное любопытство, Локи повернул было назад, желая уйти незамеченным, однако голос, обращенный к юноше, свидетельствовал, что скрыться ему не удалось. - Локи, неужто ты? – спросил его Тор, скорее всего как и маг не ожидавший столь поздней встречи. Лафейсону пришлось остановиться и повернуться к нему лицом, резко вспомнив и про облик, и про наготу. - Думал, что на улице нет ни души, а отсюда хороший вид, - честно ответил он. – Но вижу, что ошибался, так что, пожалуй, найду себе еще какое-нибудь место, - добавил маг. - Первый раз видишь это сияние, да? – задал вопрос сын конунга, тем самым задержав Локи. - До сего дня только слышать доводилось, - признался юноша. Тор улыбнулся и покачал головой с пониманием. Ему-то, видимо, было не привыкать к такому зрелищу. Внезапно до мага донеслись звуки барабанов и чьи-то голоса, напевающие молитвы. Он взглянул на берег бухты, откуда те разносились, и обнаружил что там, в кругу, все как один сидя на коленях, люди возносили молитвы богам и поминали усопших предков. Заметив его взгляд, Тор произнес: - Наши люди верят, что это сияние – души умерших. Поэтому сегодня, когда граница реального мира и мира духов размыта, многие побаиваются, что выйти или создать шум – значит привлечь к себе внимание мертвых. Но эти, - он кивнул в сторону группы людей, - наоборот верят, что так боги дают возможность живым пообщаться с ушедшими близкими, и потому жгут в кострах ширицу с ивой и молятся, чтобы установить связь. Смерть отца в который раз встала у Локи перед глазами, и он невольно поежился, подумав, что не хотел бы хотя бы когда-нибудь повстречаться с Лафеем или еще с кем-то из отцовской семьи. Однако сама возможность общения с кем-то из мертвых, находившимся по ту сторону жизни, выглядела привлекательной. - Во что же веришь ты? – поинтересовался Локи. Мужчина посмотрел в небо, пожал плечами и сказал: - Еще будучи мальчишкой я нарушил запрет и вышел из дома, несмотря на все уговоры Бальдра не делать этого - так сильно манило меня сияние, - он улыбнулся. – Не знаю, правда ли это души умерших, но мне было бы очень жаль упустить такую-то красоту из-за обычных поверий. - А что если это не просто поверья? – предположил маг. Тор задумался ненадолго, но лишь для того чтобы рассмеяться, и, разведя руками, ответил: - Ну, со мной до сих пор не случилось ничего дурного, так что можно смело утверждать, что мертвым приятнее видеть меня живым. Локи улыбнулся широко против воли – самонадеянность мужчины показалась ему забавной. - Не стой там, садись рядом, - пригласил его Тор, похлопав по лежащему рядом бревну. – Зачем тебе куда-то отсюда идти? Локи растерялся: с одной стороны места получше он и вправду вряд ли бы нашел, с другой же продолжать беседу с Тором не хотелось. Во многом потому, что от него маг старался держаться максимально далеко, все еще помня об угрозе, образы которой явились ему в давнем сне. - Да ну не кусаюсь же я в самом деле! – заметив его сомнения, заверил мужчина с легкой досадой в голосе. И Локи сдался, обещая себе, впрочем, что впредь подобного не повторится. Медленно подойдя к поваленному дереву, он сел на расстоянии вытянутой руки от Тора, старательно кутаясь в шкуру, чтобы не выдать своей наготы. - Тебе босиком не холодно? – заметив оголенные ступни мага, изумился мужчина. - Нет, - Локи покачал головой, отмечая про себя, что облик ночной ведьмы вновь нисколько не смутил Тора. - Только не говори, что и под шкурой ты совсем голый? – пуще прежнего удивился Одинсон, окинув мага внимательным взглядом. - Голый, - подтвердил его догадку Локи и заметил вдруг, как тот поспешно отвернулся, как и прежде обращая все свое внимание к небу. «Смущен моей наготой?» - не веря догадке, спросил у себя маг и снова невольно улыбнулся. После долгих наблюдений за заигрываниями Тора с девками, юноша думал, что обнаженным видом его не пронять, а оно вот как вышло - даже посмотреть на него, зная о наготе, Тор теперь был не в силах. - А почему в этом облике? – неожиданно спросил тот. - Так я тебе и сказал, - фыркнул Локи и посмеялся. Одинсон пробурчал что-то тихо и недовольно, ругаясь или, может быть, причитая. А потом, не поворачиваясь, ткнул рукой на голову мага и поинтересовался: - На лбу рога что ли начали расти? Маг вздрогнул, ничего подобного в себе раньше не замечая, и ощупал ладонями голову, с удивлением находя на ней едва выступающие бугорки. - Да, начали… - растерянно произнес он и уставился на Тора, гадая, как тому удалось заметить изменения раньше него самого, хотя до этого видел его мужчина в подобном обличии всего лишь раз. - Хорошо запомнил тебя таким, пока мы сражались, - словно бы угадав его мысли, произнес Тор и повел плечами. – Сложно забыть первую увиденную за жизнь ночную ведьму, - добавил он иронично. В солнечном сплетении юноши затеплилась магия, разбегаясь короткими импульсами по всему телу, и вспыхнули вдруг на короткий миг символы сокрытой в нем силы. Как и прежде, рядом с Тором все в Локи будто сходило с ума, начиная жить собственной жизнью, и это ой как не нравилось магу. - Рога у моего народа встречаются лишь у мужчин, так что, видимо, пришло и мое время, - заметил маг, не став добавлять о том, что и у мужчин они появлялись крайне редко, обозначая могущество. - Должно быть, с ними ты будешь выглядеть еще красивее, - предположил Тор, и, только затем сообразив, что сделал магу комплимент, добавил, явно стушевавшись: - Ну, то есть… Все ночные ведьмы красивы, правда? И сам выбитый из колеи не меньше Тора, Локи сделал вид, что пропустил половину слов мимо ушей, и согласно покивал головой. Ему уже не раз доводилось слышать о своей красоте из чужих уст, но почему-то именно необдуманные, вырвавшиеся случайно слова Тора показались приятными. - Кстати, а что ты слышал о сиянии? – явно решив сменить тему, спросил у мага Одинсон, по-прежнему на него не глядя. И Локи, которому тоже хотелось поговорить о чем-нибудь другом, подумал немного, припомнив все слышанные ранее рассказы, а затем принялся говорить про волшебную лису, бегущую по сопкам, и про лисьи огни, что поднимаются в небо из-за того, что хитрый зверек заметает свои следы на снегу. Тор же пересказал историю о том, почему кое-кто из его народа называет сияние слышимом светом. Разговор с того момента пошел у них куда свободнее и лучше, и сидели они там, наблюдая за сияющими душами умерших и лисьими искрами до той поры, пока разноцветные потоки не побледнели и не опали, а на небо, озаряя землю новым днем, не поднялось солнце.