Active

В комнате горит только ночник над кроватью действительно королевского размера. Все вокруг будто сливается в одно непонятное расплывчатое видение, только каждая деталь полностью обнаженного брюнета на темных простынях четко стоит перед глазами. Но это не игры воображения, а вполне оправданная реальность, такая многообещающая, что мышцы сводит от предвкушения. Доминик дергает пряжку ремня, заставляя подчиниться. Слова слетают с губ, вливаясь колебаниями в воздух вокруг, наполняя его неким темным смыслом: - Если ты думал, что пустыми обещаниями можно затащить меня в постель и отделаться стандартным перепихоном, после которого разрешается ходить с гордым видом победителя, то ты ошибался. Я выебу тебя так, что потом будешь вспоминать это каждый долбаный раз. Мэтт ерзает. Мэтт нервничает. Будто действительно впервой, будто не знает, как там, внутри него – горячо и узко до головокружения. В полной тишине шорох откинутых штанов кажется своеобразной мелодией, предвестником последующего действия, но Мэттью только жадно смотрит, как Доминик обнажается перед ним, заново открывая уже давно изученное и увиденное. Возбуждение не поддается контролю, и каждое движение посылает позывы в пах. И то, как Доминик ложится у его раздвинутых ног, обхватывает возбужденный член, оглаживая большим пальцем головку, намекая, что эта ласка – единственная его прелюдия на сегодня, тоже. Жаркая влага дает повод закрыть глаза и отдаться во власть, источаемую всей фигурой Ховарда, но Мэтт перебарывает тягу даже слишком легко, наблюдая с извращенным удовольствием за тем, как Доминик решительно проходится языком по всей длине, придерживает у основания и сразу же погружает глубже, вызывая намеки на позабытый давным-давно рвотный рефлекс. - Выеби меня своим ртом, - хриплый голос задевает терпение Ховарда, - Доминик. Ховард заглатывает, берет за щеку, причмокивая, и меняет темп, потихоньку сходя с ума. А время течет так вязко, как патока, напрягая своим неторопливым движением. Вся ночь в его власти. Сегодня он переймет по праву роль. Так просто доминировать, когда член Беллами у него во рту: он может делать что хочет, замедляться, вызывая просьбы, мучая, и снова ускоряться, привнося интенсивность, слушая, как стонет под ним чертов гитарист, толкаясь в горячий рот, потому что не может сдержать желания. И Беллами стонет, откровенно и громко, как он умеет, когда не играет в большого серьезного мальчика. Открывает свои самые низкие инстинкты и ничего не держит в себе, что получается у него лучше чего-либо другого. Интенсивно и быстро, еще и еще. За каждым движением неотрывно следит пара потемневших от возбуждения глаз, затененных сведенными вместе от удовольствия бровями. Мэтт снова стонет, вызывая одобрительное мычание, посылающее покалывающие позывы по всему телу. Доминик любит каждую секунду действа, причмокивает, слизывает обильно выделившуюся смазку, снова заглатывает. Мстительно хватает за ноги, чтобы Беллами не смог толкаться навстречу, оставляя такие же следы принадлежности с особым удовольствием, как и сам брюнет, расписываясь в том, что было в каждый предыдущий, неоправданно быстрый раз. Он не может быть развлечением на одну ночь, которое можно так быстро оставить позади, утопить в событиях следующего дня. Ругательства слетают с тонких губ все чаще. Мэтт бессильно поджимает пальцы ног и действительно просит, впервые за столько времени: - Пожалуйста. Блять, пожалуйста. Но Ховард лишь перебирается на яички, массируя пальцами и вбирая в рот. Мэтт переходит в своих стонах в раздел «финальные», и Доминик останавливается даже слишком резко, размазывая собственную слюну по твердому члену Беллами. От предвкушения сводит мышцы, но Мэттью лежит смирно, не отводя глаз от голодного взгляда. Брюнет сосет пальцы старательно, и Доминик тратит невозможные пять минут, чтобы жмуриться, вводя в себя по одному, разводя и покручивая ими, приоткрывая рот в неслышных стонах. Беллами пытается сдвинуть ноги, но Доминик не позволяет ему, взбираясь на него. - Я буду использовать тебя, словно секс-игрушку. – Он, наконец, направляет член брюнета в себя, опускаясь небольшими рывками. – Буду скакать на тебе, пока с ума не сойдешь, пока вся ебнутая гордость не вылетит. Оба громко дышат в ответ на произнесенные слова, предвосхищающие стоны. Полностью оказавшись в давящей тесноте такого знакомого тела, Беллами стонет, отдаваясь полностью, ведь он не может ничего сделать. Пошлые вздохи заставляют его метаться головой по подушке, цепляясь за простыни, срывая на них все свое возбужденное напряжение. Он тут же подается навстречу, а Ховард меняет угол, поводит бедрами и заставляет лежать смирно. Найдя нужное положение, он не медлит с темпом, опускается на твердый член все чаще, изгибая спину. Вскоре уже совсем неясно, кто и где, оставляя горячую массу жадно сплетенных тел, они глазами соединяют умы, все больше погружаясь друг в друга. Мэтт приподнимается на локтях, разрывая зрительный контакт, приникая губами к твердому соску, стонет и заставляет стонать Ховарда, без которого он сошел бы с ума на этой огромной постели, который никогда не теряет ритм. Долгожданная и любимая ласка заставляет его слететь с катушек, громкие звуки соединяющихся в одно тел только усиливают давящий эффект, Доминик извивается, стонет так громко, что можно услышать на другом конце Вселенной, оглушая Беллами, заставляя того цепляться пальцами в судорожно необходимое горячее, мокрое тело. Кажется, вместе с одобрительными ругательствами и пошлыми шлепками кожи выходит дух, сливается в одно эфемерное, непонятное, кружа голову. Зажмуривая глаза, не выдерживая удовольствия, Мэттью откровенно тянет «блять», начиная шептать несвязный бред о том, как его выкручивает изнутри от безумного удовольствия, какое великолепное у Доминика тело, как сильно он всегда желает его близости, как ему нравится, когда тот заставляет его кричать. Ховард специально сжимается, чтобы услышать, как Мэтт поет, совсем по-другому, так, как никто не слышал кроме него, и не услышит никогда. Он сам кричит от того, как каждый раз идеально задевает ощутимая внутри головка члена его простату, так, что становится невыносимо. Невыносимо все: беспокойные руки, жадные глаза и влажный звук воссоединения. Теперь он во власти, он может свести с ума и заставить просить снова и снова. Мэтт закатывает глаза, чувствуя, как разгорается внутри огонь, распространяясь горячим потоком по всему телу, но лишь покрепче сжимает бедра Доминика, толкая на себя, удерживаясь на умопомрачительном краю, а в голове обрывками мысли метаются, неоформленные словами, чистые, ощутимые настолько, что кажется нереальным вообще их передать. Сердце так громко стучит, что, кажется, даже задает ритм их движениям, будто оно одно на двоих. А может, так оно и есть, но в жарком лихорадочном танце на простынях уже неясно, что правда, а что нет. Есть только эмоция, а она не может обмануть. Доминик не выдерживает, кончая первым, изливаясь вязкой полупрозрачной жидкостью, пока не сжимает свой член рукой, содрогаясь в позывах удовольствия. Мэтт чувствует каждый из них, это чувство не передать даже тысячей слов и сотней мелодий; его идеальное тело – единственное необходимое, что сможет заставить его чувствовать себя так непередаваемо хорошо. Укладываясь рядом, пытаясь отдышаться, блондин все же находит силы, чтобы не дать Мэтту парой движений довести себя до конца. - Я с тобой еще не закончил. Ночь обещает быть долгой.