Горюй-трава

- Это... Это как так? И растеряна Ива и напугана. Мысли порванной пряжей нитками распускаются, все в один клубок не сматываются. Смотрит травница на родной порог, и чудится ей, что он как зево змеиное, заглотить - заглотило, а выплюнуть не может. Вон и щепы отбитые, как зубы скалятся, яд смолою прикинулся. Травница скорее головой замотала, чтоб еще чего не разглядеть. От духоты совсем глаза завирать стали. - А это уж ты мне объясни: как? – злобно передразнил пленник, - Чего невинность строишь? Дом-то чей? “Мой”- мысленно соглашается девушка, а сама украдкой оглядывается - точно ли. Вроде и рушники* знакомые, ее рукой вышиты, и туесок** в углу свежей берестой хвалится, и ковши по росту вдоль стены висят. На всякий случай на потолок глянула – нет, висят травы на бечеве, сушатся. Тихо ступает нога девичья, как по углям к двери подбирается. И не знаешь, что сташнее тут: чужак у порога или стена невидимая. В двух перехватах*** мимо прошла, взглядом встретилась, и странно тренькнуло сердце. Как стрела об тугую тетиву. “Смотрит, как пес загнанный... Вроде и верить хочет, но ребра отбитые мешают. Такие псы единожды колочены - на всю жизнь злобой отравлены... ” А незнакомец уж и сам видит, что больно долго храбрится девка, все никак из дому выйти не может. Словно и сама на преграду налететь боится, в родной избе пленницей остаться. Разве ж будет злокозненная ведьма так колебаться? Хоть парень ведьм этих не встречал ни разу, но верит: настоящая только похохочет, и ни одной слезинки у ней не укатится. У белокосой же глаза опухшие, не просыхают, и шея тоненькая-тоненькая, беззащитная шея, лебединая. Смотрит на нее горбоносый, и даже страшно: ухватишь - переломится. Да и сама вся девушка, как тростинка, хрупкая, не внушительная. - Ну, не робей,- приказывает,- Давай, ты попробуй. Вдруг шайтан чарами попутал. Какой такой “шайтан” Иве невдомек даже, но поддержке радуется, смелее к проему тянется. И уж не врага в чужаке видит, а друга. На просвете от солнца пальцы каждой жилкой светятся. Руки у травницы белые, как у барышни гладкие, и не скажешь, что в земле ковыряются, корешки да клубни выискивают. Ногти коротко стрижены, аккуратными ободками оканчиваются, ни грязи под ними, ни заусенец. И затаив дыхание за этими руками незнакомец наблюдает. Опаляет кожу дворовый зной, а Ива глаза жмурит, и не видит, что уж почти наполовину из избы выступила. Куры кокетливо квохчут, к кормилице суетно бросаются – авось и зерна насыплет. Опускает травница руки, глаза распахивает. И прилетает ей в спину гневное: - Ахатэш кассома! Тагур тир аль ахатэш!**** Язык незнакомый, но ругань и так разберешь. Всклокоченный, красный от натуги, чужак бьет кулаком по воздуху. Ива-то тут, за порогом, а он там – не вырваться. -Ты погодь, погодь отчаиваться, - звонко успокаивает травница,- Может, это бабушка от воров заговор наготовила. Может, я тебя вывести сумею. А сама думает: “Я к тебе даже подойти боюсь. У тебя лицо вон, как перекошено, трону – зашибешь до смерти...” - Да не вор я! – надрывно отзывается черноглазый,- Я даже как тут оказался, не знаю. Вчера спать лег, а очнулся... Несчастный махнул рукой и снова у порога повалился. Ива внимательно на него смотрит. Вроде не врет, сидит потерянно горбится, да только как это – сам не знаю, где очутился? Не бывает так. - А ты,- осторожно спрашивает девушка,- Откуда родом будешь? Речь у тебя... Больно странная. Спросила, а сама уж и не рада. Медленно поднимается на нее суровый, недобрый взгляд. Тонкие губы в насмешке кривятся. Плечи по-орлиному расправляются, грудь во всю ширь выпячивается. - А я, - голос рокочет низко и самодовольно,- из светлой Империи Тигура. Близ города Вялка наш эскадрон наголову разбил вашу рать, и теперь проводит массированное наступление вглубь оставшихся территорий. Сказал, как обухом огрел. Иве даже плохо стало. Вялк... Это ж в пяти днях отсюда. Тигур... Да о заморской Империи столько слухов ходит - всяк честной народ плюется, завоевателей недобрым словом поминает. Это ж она на их княжество с оружьем пошла, войну развязала. У травницы от негодования сердце защемило. А тигурец сидит, даже глазом не моргает. Словно и позабыл уже, в каком положении оказался и с кем разговаривает. - Скоро и здесь армия будет, - многообещающе кивает он,- Вы лучше не сопротивляйтесь - целее будете. Мы мирное население не трогаем, только провиант берем. -Да вы... Да ты! – задохнулась травница. И охота ей вражину обругать, да только слов положенных не знает. Лишь злорадство берет, что не зря родная изба его в тиски взяла и не выпускает. - А я еще тебе помогать взялась! Тьфу! Решила за старостой бежать. Ток на ногах босо, а кофта навыворот накинута. Да и чужака одного в собственном доме оставлять неохота. “Может камнем его по лбу огреть, чтоб ничком повалился? Кричать-то несподручно, на отшибе никто не услышит... ” За камнем наклонилась, благо их по всему двору раскидано. А тигурец все понял. Настороженно от порога отодвигается и мысленно себя за разговорчивость костерит. Что ему мешало сначала девку выпустить заставить, а уж потом армией похваляться? - Ты не глупи, слышишь? Я, между прочим, офицер. А Ива даже в этом не разбирается. Для нее офицер – это зверь невиданный, а не звание имперское. Крепко пальцы краеугольный булыжник сжимают, готовятся. - На тебе! Точнехонько в лоб прилетел. Точнее, пролетел. Насквозь прямо, как сквозь дымку туманную. И звякнула где-то разбитая плошка. У обоих глаза, как медные монеты, круглые и блестящие. У травницы от ужаса, у горбоносого тоже, и еще чуть-чуть от растерянности. Он даже голову ощупал. - Точно ведьма,- печально заключил тигурец, и обиженно, по-ребячьи на Иву покосился. - Не зря нам говорили, что у вас их тут на каждом шагу не пересчитать. В Империи вас только так сжигают, и правильно делают. Девушка не слушает. Медленно, нехотя картинка складывается. “Но ведь не ночь сейчас... Да и он, как живой выглядит...” Вдохнула поглубже и без боязни вплотную подошла. - Ты когда преставился? - Чего?- негодующе хмурится черноглазый, - Опять за свои игры принялась? Я что мертвяк, по-твоему? - Угу. И так-то спокойно травница это сказала, и так-то по-хозяйски сквозь него в сени зашла, что понял тигурец – не шутит. Мертв он, окончательно и бесповоротно. *Рушник - расшитое полотенце, часто несущий отпечаток народной культуры или народного творчества. **Туесок - небольшой берестяной короб с крышкой. ***Перехват - примерно 2,13 – 2,36см. ****АхатЭш кассомА!– что-то вроде «твою ж мать». ТагУр тир аль ахатЭш! - «пусть ослы поливают твою голову».(Авторская отсебятина)