Вензель твой в сердце моем...

Ржавым ножом по венам. Так иронично. А ты знаешь, что ржавчина, проникнув в кровь, отравит ее? Она превратит твою кровь в такую же гниль, знаешь? Потому я не сделаю надрез. Нет-нет-нет! Ведь всё будет совсем иначе! Иначе ничего не получится! — Зачем ты это делаешь?.. Ох, Кикё, не напрягайся. Слова отнимают слишком много сил! Знаешь, знаешь, обычно демонам плевать на людей! А мне нет. Точнее, мне плевать на всех людей, кроме одного. Кроме тебя. — Потому что я демон, а ты моя кукла. Смеюсь. Это смешно. Ведь да? Или нет? Ты не смеешься. Не можешь. А-хи-ха, ведь тебя окутывают лозы прекрасных цветов, не дающие сделать глубокий вдох, — конечно, ты не можешь смеяться! Уф, жаль. А я так хотела посмеяться вместе с тобой. Ведь смех — это ниточка жизни! Наверное. А может, и нет. А может, смех — лишь программа, заложенная в мозг человека, которая намекает другим существам, что он жив? Тогда мне можно не смеяться. Потому что я всё же не человек. — Я не кукла и не стану ей… Никогда… — ты ведь уже хрипишь, у тебя нет сил даже нормально говорить! Зачем же ты цедишь эти глупые слова, Кикё? Ржавый нож скользит по длинным кудрявым зеленым волосам. Интересно, это краска или нет? Мои волосы алые и без краски — сколько себя помню, всегда такими были. А сколько я себя помню?.. Не знаю. Но это и не важно, более тысячи лет, остальное — детали, и они не важны! Ржавчина оставляет след на бледной коже, но лезвие ее не царапает. Ах, как это прекрасно! Наверное. Я не знаю. После того, как меня выслали в нижний Ад на сотню лет за спасение человека, я не очень понимаю свои чувства… Кажется. Но ведь это не важно! Когда у меня есть такая чудесная марионетка… — Дорогой мой, тебя никто не спрашивает, знаешь ли! — смеюсь. Только не помню, как правильно. Получается что-то среднее между лаем и всхлипом. Зря я рассмеялась… Да и наплевать. Провожу черным когтем по окрашенной в алый скуле. Кровь идет тебе, мой хороший. Она пленительно окутывает тебя очаровательным саваном смерти! Я люблю смерть. Всегда любила. И любила тебя, но ты этого не помнишь: души после перерождения теряют память. Знаешь, Кикё, я не скажу тебе о том, что сто лет назад спасла твою душу от самых страшных пыток, совершив подлог. Потому что ты всё равно меня не вспомнишь, ведь чтобы вспомнить о прошлых жизнях, надо пройти через дикую боль! А еще надо захотеть вспомнить. Отчаянно захотеть… Эх, всё же реинкарнация — страшная штука! Или «шутка» — тоже вариант. Я ведь тебя любила, хоть никогда об этом и не говорила, но ты знал… Знал, чёрт тебя подери! Удар. Хрип. Упс, прости, я не хотела. — Хе-хи, Кикё, ты станешь очаровательной куклой! Я сделаю тебе кровавый макияж, уложу волосы так, словно они заиндевели, заполню кровь ядом, превращу суставы в шарниры! И ты станешь лучшей куклой в мире! Нет, во всех мирах! Знаешь, твоя душа останется в теле. Из-за яда. И ты будешь словно жив. Ох-ох, я проговорилась! Прости-прости! — смеюсь. А твои глаза наполняет боль. Сладко. Как же сладко! Скольжу кончиками пальцев по твоим скулам. Пытаешься отдернуть голову. Смешно. Ты правда думаешь, что у тебя есть выбор? Хватаю тебя за волосы, резко дергаю их назад. Ты шипишь от боли. Или, может, на меня? Лозы, связывающие твои запястья, сжимают их сильнее. Ты снова шипишь. Ах, это так не похоже на твой обычный смех! Это куда очаровательнее. По каменной кладке стекает вода. Опять на улице дождь… Ну почему на этом острове так часто выпадают осадки?! Из-за того, что небо плачет над местом, скрывающим врата в Ад? Фи. Банально. Тогда почему? Здесь незакрытый пуп Земли или просто давление шалит? Хи-хе. Смотрю на потолок. В нескольких местах с него ручьем льет вода, и мне кажется, здесь запросто могли бы врасти сталактиты и сталагмиты, если бы условия позволяли. А впрочем, наплевать. Мне просто надо успеть закончить приготовления до вечера — до того, как врата в Преисподнюю распахнутся. Ведь я заберу тебя с собой, моя марионетка! — Приготовься, хороший мой, сейчас будет немножко больно! Опять. Нежно прикасаюсь к лозам. Они так похожи на колокольчики, что ты проращивал сквозь своих жертв! Но ты ведь их не жалел, значит, придется и тебе потерпеть, ведь кто-то говорил, что всё в мире имеет свойство возвращаться: и добро, и зло. Банально. Но мои лозы и впрямь похожи на твои колокольчики. Только куда более ядовиты. Лозы неспешно натягиваются, приподнимая тебя над каменным полом, заведенные за спину руки не выдерживают веса тела. Хруст! Крик! Ах, какие звуки! Сладостная музыка для моих ушей! Минус два сустава. Осталось еще немного… Хи-хе. — Стерва… — дыхание сбивчивое, но ты всё же шепчешь эти слова. Как же ты не потерял сознание от боли? Даже обидно. А впрочем, нет. Ты ведь моя кукла, значит, ты сильный. Ты выдержишь, Кикё. Я не дам тебе умереть… раньше времени. — Как скажешь, милый. Для тебя я буду и стервой, и палачом, и инквизитором, и кукольником. Тебе всего-то надо потерпеть! И вообще, ты разве не хочешь вечной жизни? — Я лучше сдохну, чем… Закрываю твой рот ладонью. Ты забавно фырчишь и закрываешь мутные, подернутые пеленой боли глаза. Нет, обо мне говори, что хочешь, но отказываться от жизни со мной я тебе не дам. Вот уж нет. Пот расчерчивает маслянистые дорожки по бледной коже, смешиваясь с кровью, заставляет спутанные зеленые волосы липнуть ко лбу, падает на каменный пол, словно дождевые капли — очередные. Я расчешу твои волосы, дорогой мой. Сотру эту липкую холодную испарину. Одену тебя в изящный камзол, как раньше… Но это всё потом — в нашей безумно долгой совместной каре! Понимаешь? Впрочем, вряд ли. Амнезия — страшная штука! — Сдохнуть еще успеешь, но не сейчас, дорогой, не сейчас… Улыбаюсь. А лозы обвивают локти и слышится новый хруст. Такой сладкий. Похожий на хруст костей, когда по ним идешь в сапогах на металлической подошве. О да, именно эта кара была последней у твоей души в Аду в тот раз — я обула раскаленные башмачки, прямо как мачеха Белоснежки, и ломала твои кости. Но ты не знаешь, что я не стала обувать под металл специальные ботинки из выделанной шкуры Цербера — она защищает от жара. Мы сгорали вместе, разве что мои кости не дробились… Прости, что я тебя тогда пожалела. Прости, что не перевела на следующую ступень наказания. Прости, что не дала тогда испытать всю лавину боли. Потому что карму всё же не изменить. И ты будешь платить в этот раз двойную цену. Но я снова вмешиваюсь… Ах, какая я нехорошая! Впрочем, мне по статусу положено, хо-хи… И снова хруст, а запястья теперь вращаются совершенно свободно. Наслаждаюсь твоими криками — они прекрасны и так мелодичны! Ты мог бы стать певцом в Аду, знаешь? Ведь твои крики удивительно музыкальны! Люблю их. И тебя. Продолжим… — Я открою тебе секрет, Кикё. Ты был паинькой, и я расскажу тебе кое-что важное. По идее, если верить Книге Судеб — а ей нельзя не верить! — ты должен умереть через двадцать лет в бою. Но так как твоя душа избежала наказания в прошлый раз, решено было заполнить болью твою жизнь. Эту жизнь. Вообще-то, тебя хотели изъять из тела, закинуть в Ад и начать пытать, но я уговорила знакомых пересмотреть наказание. Ты всего лишь побудешь моей марионеткой до тех пор, пока не искупишь грехи прошлой жизни, а затем твою душу изымут из этого тела и отправят в Ад — платить за эту жизнь. Скажи мне «спасибо»: я буду нежнее демонов, которые бы погнались за быстрым решением вопроса и подарили тебе самые страшные пытки. Я растяну твое наказание на долгие-долгие годы! И боль твоя будет не так велика. Здорово, правда? — Я тебя уничтожу… Улыбаюсь. Ты такой милый, когда злишься… Зеленые локоны пропитаны алым и теперь немного похожи на мои. Глаза мутные, наверное, почти ничего не видят, но полны огня — огня ненависти, ярости, решимости… Какой чудесный коктейль! За него я и полюбила тебя, Кикё. Губы разбиты в кровь, на бледной коже сотни ссадин, царапин, ран. Почти идеальное, спортивное, подтянутое тело окутано в алое марево твоей собственной крови. Так красиво… Тебе не идет белый — тебе не идет саван. Тебе не идет смерть, Кикё. Потому что тебе к лицу жизнь, а красный цвет — это цвет жизни! Боли, агонии, сгорающих надежд! Кровь — это жизнь, а жизнь — это ты, моя марионетка… Зарываюсь пальцами в твои волосы, ты отдергиваешь голову. Откуда только силы взялись? Хи-ха-хи… Лоза, обвитая вокруг твоей груди, поднимает тебя над полом, ослабляя давление на руки, ты шумно выдыхаешь. — Так лучше, правда? — Если я буду в сознании, когда-нибудь я убью тебя… Какие чудесные слова! Это обещание? — Отлично! Это будет наше обещание, мой дорогой! Ты уничтожишь меня, но до тех пор я буду с тобой — буду дарить тебе боль и наслаждаться ею сама! Это наше новое обещание! Прошлое ты не сдержал, может, хоть это сдержишь? — Какое «прошлое»? Ты больна… Кажется, демоны тоже бывают психами. Удар. Ненавижу, когда мне так говорят! По твоему подбородку стекает кровь. Такая манящая. Улыбаюсь и, резко дернув тебя за волосы, слизываю алую дорожку. Сладко. Горячий язык скользит по израненной коже, отравляя ее демоническим ядом, твой голос срывается на хрип — боль подчиняет тебя себе, но ты отказываешься подчиняться и кричать в голос. Мило. Это так мило, что у меня нет слов! Обнимаю тебя, прижимаясь всем телом, и шепчу на ухо: — Амнезия — полезная штука. Помогает забыть о данных давным-давно клятвах. Но я тебе напомню. Ты пообещал, что даже в Аду будешь со мной, а когда вернешься к жизни, не забудешь меня. Ты поклялся. И ты меня обманул… Царапаю когтями кожу на твоей груди, ты смотришь на меня полным ненависти взглядом, но в нем сквозит непонимание. Неужели пытаешься вспомнить? Поздно. Теперь ты не знаешь, кто я, не помнишь даже моего имени, не понимаешь, что я не больна. Ведь ты не помнишь, что я наблюдала за тобой в прошлой жизни и пришла на помощь, когда ты был в опасности. Я любила-любила-любила тебя, мой Зеленый Король Колокольчиков! Моя Зеленая Фея — прямо как наркотик. Ты — мой наркотик, Кикё! Всегда был и всегда будешь, хе-хи! Но ты этого не помнишь. И не помнишь, что постепенно, в прошлой жизни, я стала твоим наркотиком. Не помнишь, как мы выигрывали войны, как ты — генерал огромной армии — захватывал бескрайние территории, а я дарила тебе боль и нежность демонической любви. Не-пом-нишь! И я тебя за это ненавижу. Ненавижу и так люблю… — Может, ты и демон, но с головой у тебя проблемы… Знаешь… могу порекомендовать неплохого специалиста… Только рога надо будет скрыть, чтобы он не умер… от разрыва сердца… Смеюсь странным смехом. Мне не смешно, но ты пошутил, и потому я смеюсь. Прости, я не чувствую ничего, кроме боли, ненависти и любви, а потому не понимаю, смешно ли мне, но, похоже, всё же не смешно. Вот только я не хочу тебя огорчать. Раньше ты любил мой смех. А я отвечу тебе болью… Лозы в стороны. Треск рвущейся плоти. Упс, кажется, я переборщила… Крик переходит в хрип и замирает — ты всё же потерял сознание. Обидно. А я-то надеялась… Скольжу ладонями по ранам на твоем теле, превращая алый саван в монолитное полотно без единого белого просвета. Твоя кожа такая гладкая, бархатистая, даже когда ее окутывает кровавый дым… Нежность смешивается с болью, как кровь с потом, а мое дыхание, такое горячее, застывает на твоей коже, покрытой испариной, обжигая ее. Так сладко… Очерчиваю кончиками пальцев каждый изгиб твоего тела, ржавый нож изучает рисунок вен. А твоя голова безвольно ударяется подбородком о грудь каждый раз, как пустую камеру пыток оглашает новый хруст. Такой звонкий! Как переливы колокольчиков, прорастающих через тела твоих врагов… Медленно, но верно лозы превращают твои суставы в шарниры, заигравшись в средневековую дыбу. Какие времена были! Как люди умели развлекаться! Не то, что нынешнее жалкое, слабое поколение, для которого удар плетью — нонсенс… А ведь в прошлом люди были сильнее. Даже ты. Может, и правда это вина наказаний, ушедших в небытие? Встать на заре, пройтись по лугу километров за пять до леса, поохотиться и принести на обед свежепойманного оленя, а затем огрести двадцать плетей за то, что рога у олешки были не такие, как господин пожелал… Ух, какое чудное время было! Люди вырастали сильными. Знаешь, Кикё, ты ведь не застонал, даже когда тебя ранили на поле боя в прошлой жизни. Не закричал, когда пытали в плену, из которого я тебя спасла. Почему же кричишь сейчас? Может, потому, что яд лоз снимает с мозга ограничения, и ты почти не можешь себя контролировать? Но ведь «почти» — это не «совсем», так отчего же ты так кричишь?.. Потому что тогда пытки не такие жестокие были, да?.. Прости, но это всё же лучше, чем то, что приготовили в Аду. А потому потерпи, немного осталось. Наверное. Пощечина приводит тебя в сознание, крепко обнимаю тело, повисшее безжизненной куклой на перепачканных кровью лозах. Стираю карминовую влагу с твоих губ и шепчу: — Прости, тебе всего-то надо потерпеть немного. А затем — сотни лет рабства в теле законсервированной от разложения куклы. Но ведь за всё надо платить, и за мои ошибки тоже. Но это всё же лучше, чем окунуться в ванну из лавы, правда? Это как танец в раскаленных башмачках по плоти… только дольше. Я потанцую для тебя, mon cher monsieur, а ты? Потанцуешь для проклятой глупыми чувствами демонессы? Ты вздрагиваешь. Дрожь усиливается. Отстраняюсь и приглядываюсь к твоим глазам — в них боль, боль, боль, агония! Словно что-то ломает тебя изнутри… Но ты не кричишь. Стиснутые зубы, прикушенная щека, кровь из разбитых губ. А почти безумные глаза сверлят меня полным непонимания взглядом, словно желают отыскать истину. — Не вспоминай, Кикё, это слишком больно — ломать барьеры, созданные реинкарнацией. Не стоит… Ласково — или нет? — скольжу кончиками пальцев по твоей щеке. Зарываюсь когтями в окровавленные волосы. Шепчу, что ты не должен ломать себя. Я такая противоречивая! Лишь единицы из смертных ломали свою память и обретали воспоминания о прошлых жизнях, но для этого они проводили себя через безумную боль… Я знала, что ты должен будешь пройти через нее, чтобы сдержать слово, ненавидела тебя за то, что не прошел через нее, и всё же не хочу, чтобы проходил. Какая же я нелогичная! Но ты не слушаешь меня. Как никогда не слушал… Хрусть! Упс, кажется, твой зуб раскололся… Ну зачем же так сжимать челюсти? Ты испортил тело моей марионетки. Ай-яй, как нехорошо! Больно? Тогда прекрати издеваться над собой, идиот! Упс, кажется, я сказала это вслух?.. Пощечина. Твои губы кривятся в усмешке, а в глазах вдруг вспыхивает понимание. Ты даже не потерял сознание. Почему?.. — Идиот?.. Ты всегда меня так звала… Акари… Ака… ри?.. Шаг назад. Когти впиваются в кожу, не замечаю, как из сжатых кулаков на пол падает ядовитая кровь. Она смешивается с твоей на серых камнях, но я не вижу. Не вижу. Не понимаю. Не понимаю, как ты мог вспомнить это?! Ведь чтобы вспомнить прошлое, надо отчаянно этого захотеть! Больше всего на свете! Почему ты этого захотел, Кикё?.. — Почему?.. — бормочу я, не слыша свой голос. — Потому что я… не люблю чего-то не знать, — ты весь в этом. Ненавижу тебя за это! — И потому что… ты… и правда танцевала. В раскаленных… А никто в этом мире не называл… меня… «Monsieur»… Твой голос дрожит. Глаза закатываются. Боль отступает, оставляя послевкусие, но оно самое страшное, потому что подолгу не уходит, и тебе терпеть его еще не один день… Тело обмякшим мешком висит на лозах, неспособное пошевелиться, но пересохший язык каким-то чудом — чудом силы воли? — еще ворочается в доменной печи раскаленного от жажды горла. Тебе идет быть сломанным, Кикё. Потому что тебя невозможно сломить. Подхожу к изломанному телу и заглядываю в глаза. Это глаза человека, что никогда не сдается. Как же я люблю этот взгляд — полный решимости и легкой насмешки… Касаюсь губами твоих губ. Нежно… Вздрагиваю. Упс, ты меня укусил. Забавно… Отстраняюсь и царапаю кожу на твоей груди — в который раз. — Прости, Кикё, мы всё же проиграли. Потому что это решение высших демонов мне уже не обойти… — обнимаю тебя так крепко, что тебе трудно вздохнуть, но продолжаю шептать: — Но знаешь, нам ведь весело будет в вечности. Даже если ты станешь куклой. — Я никогда не буду твоей куклой… Акари… Потому что я не кукла… Ничья. Я сам себе… хозяин. — Кикё, я за эти сто лет кое-что поняла. Улыбаюсь и отхожу от тебя. Смотрю с нежностью и ненавистью на подвешенное в воздухе прекрасное окровавленное тело, а твои губы вдруг искривляет усмешка — как прежде. — Я поняла, что порой у кукол нет хозяина, и эти куклы сломаны. Потому что они существуют по инерции, не ради кого-то — не ради господина — а лишь по необходимости. Потому что не могут умереть. И знаешь, я бы предпочла стать твоей куклой, чем куклой без хозяина. — Хо-хоу? — а вот и мой любимый смех! Очаровательно!.. Наверное. — Тогда почему бы… тебе не стать моей игрушкой? — Потому что я не игрушка, Кикё. Как и ты. Устало вздыхаю. Пора заканчивать. Куклы ведь не игрушки. Они созданы не для развлечений… Капли ледяного дождя отбивают бешеный ритм по каменной кладке. Тут вырастут сталактиты, я уверена! Когда бесконечность возьмет верх над временем и превратит его в ничто, вода застынет, как застывают слезы на морозе. Она обратится в камень, и эта комната оскалится на тех, кто посмеет позволить любви взять верх перед вратами Ада. О, это не шутка. Всё просто как дважды два. Либо ты живешь и подыхаешь, либо живешь и умираешь. Что ты выберешь: любовь и побег или честь, ненависть и страдания? Ответ очевиден! Мы перемешаем варианты и вынесем в наш Ад любовь, честь и боль. Мы не умрем, но и не сдохнем, как отбросы. Мы просто будем существовать, моя милая кукла. Моя марионетка. Моя вечная боль, которую я не смогла спасти от наказания… — Решила сдаться?.. На тебя не похоже… Акари. Я не сдамся. Я… не буду твоей марионеткой. Твой голос полон уверенности, но мне от этого даже не обидно. Только немного больно. Щелчок пальцев. На лозах прорастают шипы. Ты сжимаешь зубы, хрип вырывается из легких огненным вихрем. Очаровательно. Но прости, неважно, сдержишь ли ты крики сейчас: в будущем я подарю тебе сотни поводов для них. Вот тогда-то мы и посмотрим, станешь ты моей куклой или останешься куклой без хозяина. — Чтобы не быть моей марионеткой надо лишь сдержать только что данное обещание, Кикё, — улыбаюсь, а ты мутным взглядом находишь меня и чуть вздергиваешь бровь. Ах, ты не понял? Ну да, ну да, конечно… Поверить, что ли? — Ты должен меня убить! — смеюсь я, а ты хмуришься. — Ке-ке-ке, ки-ки-ки, кья-ха-ха! — Это не твой смех… Почему в твоем голосе столько тихой, спокойной, умиротворенной тоски, Кикё? Почему глаза столь печальны? Не стоит! Мой смех не стоит такого кислого лица — сделай его попроще, а то смотреть смешно. Или нет? Наверное, да, ведь ты грустишь из-за вещей, на которые плевать даже мне. Мило. Но глупо. А я не люблю глупость. Искать мой смех — что пытаться создать реальную модель треугольника Пенроуза без использования оптических иллюзий. Мой смех умер. Но я-то еще жива. Или что-то вроде того. Так зачем ты ищешь тот смех, если его нет?.. — Теперь мой, привыкай. — Что они… с тобой сделали? — Ммм! Тебе интересно? — смеюсь вновь, а кровь в твоих жилах покрывается ржавчиной яда моих любимых марионеточных лоз. — Может, и расскажу за чашечкой чая, когда будем сидеть на углях, глядя на черное небо Ада! Поделимся воспоминаниями за эти столетия. Тебе не избежать наказания, милый мой. Как и мне. — Акари?.. — Ну-ну, не удивляйся. Я не хотела тебя пытать, но должна буду делать это множество столетий — это ли не лучшая кара? Ну а так как разделять с тобой боль мне всё же не запрещали… Потанцуем, моя марионетка. Босиком на раскаленных углях. Или лучше в башмаках мачехи Белоснежки, а? Смеюсь. Ты улыбаешься. Понимающе, грустно и… предвкушающе. Я говорила, что раньше люди были сильнее? Я была права. Но некоторые всё же и сейчас столь сильны, что меня берет дрожь восхищения и хочется ломать их целую вечность, чтобы найти предел!.. Но тебя я ломать не хочу. Я же говорила: я противоречива, как слова физиков, создающих модель абсолютно черного тела и при этом утверждающих, что его не существует! А впрочем, логика есть даже здесь. Хи-хе. — Потанцуем… — шепчешь ты, и яд полностью завладевает тобой. Глубокие синие глаза тонут в бездне боли. Тело, подвешенное над окровавленным полом, сводит судорога. По некогда бледной коже маршируют мурашки. А я любуюсь этой дьявольски привлекательной картиной, которую ненавижу. Потому что хочу увидеть тебя в камзоле, с улыбкой на губах. Но ты не улыбаешься — ты запрокидываешь голову от боли. Последний вскрик. Я улыбаюсь. Лозы тонкими нитями вонзаются в кожу, распарывая ее, проходят под сухожилия, мышцы, добираются до костей и обвивают их, превращаясь в марионеточные нити. По две на руках, по две на ногах, итого — восемь на конечностях, одна вокруг шеи, но не под кожей, и еще две на теле: одна вокруг пояса, вторая на груди — поддержка изломанному телу от излишков боли, которой будет много. Адски много! Хе-хе-хи… Обнимаю тебя, скольжу губами вверх по окровавленной скуле, даря тебе мягкие, ласковые поцелуи, и шепчу твое имя. Пальцы, холодные, почти мертвые, скользят по еще живой, но уже забальзамированной коже. Нежно. Так же нежно, как ржавый нож обрезает лишние лозы, которые втягиваются в клубок над твоей головой, так похожий на клуб змей, затаившихся для броска. Прикусываю мочку твоего уха и зарываюсь пальцами в слипшиеся зеленые волосы, неспешно расправляя их по сильной, но почти безжизненной, и оттого абсолютно расслабленной сейчас спине. Медленно, очень медленно, крайне медленно ты приходишь в себя. Ай! Это было больно! Смеюсь и отстраняюсь, а ты сплевываешь на пол мою кровь — демоническую, ядовитую, причиняющую тебе боль, но всё же попавшую в раны на твоих губах, когда ты укусил меня за ухо. — Это будет весело, Кикё, — провожу ладонью по твоей щеке. Так хочется тебя ударить, но я целую тебя в висок. — Посмотрим… Твое чувство юмора отличается от моего… Но всё же попытайся… развеселить меня. Усмехаюсь, прямо как ты. Это так странно… Прямо как тогда, в прошлом. Вызывает ностальгию или что-то похожее на нее… Впрочем, не важно. Время пришло, мой милый. Нам пора отправляться в путь. Отхожу к стене и шепчу слова, призывающие распахнуться врата в Ад. Медленно заволакивается туманом еще не оскалившаяся сталактитами комната. Неспешно погружается она во мрак. И быстро, словно сердце пронзают стрелой, распахивается в стене алая огненная воронка. Врата открыты. Прошу за мной! В наш вечный Ад, mon cher monsieur… — Добро пожаловать домой, Кикё! Смеюсь странным смехом. Лозы, свившиеся над твоей головой в плотный клубок, летят ко мне по мановению черного когтя. Они двигают руки и ноги изломанной марионетки, словно она идет ко мне сама. Как очаровательно! Дивный танец самой прекрасной куклы на свете — куклы с душой, что не подчинена кукловоду, но всё-таки не может растерять свои чувства к нему… Танец шарниров агонии на окровавленных нитях. Но ты даже не морщишься от боли, хотя она наверняка кошмарна — видимо, и правда ты кричал недавно лишь из-за яда лоз. А может, просто потому, что не помнил, как всегда хотел казаться мне сильным? Но ты всегда был сильным, Кикё. Всегда. Я вытащила тебя из Ада, прекратив пытки, несмотря на твои отговоры. Ведь ты не хотел, чтобы я тебя спасала. Прости меня за мою слабость… Ведь это я обрекла тебя на существование куклы. — Прости. Стремление к лучшему слишком уж часто ведет к худшему. — Зачем ты это делаешь, Акари?.. Улыбаюсь и беру тебя за руку. Пальцы холодные, но это исправимо: серные испарения помогают согреться, хах… — Потому что я тоже кукла, Кикё. Сломанная. Холодные пальцы сжимают мои. На окровавленных губах усмешка. — Я всегда держу обещания, Акари. — Я тоже, mon cher… Я тоже…