Вензель твой в сердце моем...

— Бармен, еще виски! Янтарная жидкость в плену стеклянного бокала казалась иллюзорной. Брюнетка лет двадцати смотрела на нее раздраженным мутным взглядом и всё никак не могла сфокусироваться на гранях бокала, которые уплывали от взгляда вместе с виски. — А тебе не много? Анджи, я понимаю, что ты расстроена, но это уже третий бокал. А тебе завтра с утра на совет директоров. Блондинка, сидевшая у барной стойки рядом с брюнеткой, попыталась отодвинуть от той стакан, но возмущенный вскрик Анджелы заставил ее вернуть виски. Мягкий, рассеянный желтый свет тусклых ламп освещал просторную комнату, заполненную переливами гитарных проигрышей. За столиками весело смеялись посетители, подливая в бокалы вина и обсуждая извечные проблемы посетителей баров. За стойкой же сидели всего четверо, но лишь двое из них постоянно притягивали взгляды других посетителей: модельного вида блондинка в изящном легком платье и брюнетка в сером офисном костюме, которая обращала на себя внимание даже не столько своим внешним видом, сколько поведением. Она была пьяна, и по всем канонам «традиционного» опьянения не следила ни за тоном, ни за речью. И продолжала пить… — Викки, еще одна попытка спровадить меня, и ты больше не моя лучшая подруга! У меня жизнь разрушена, а ты не даешь даже горе залить! Уйди, неверная! Я буду пить ему назло! Да… Виктория закатила глаза и мило улыбнулась бармену, словно извиняясь за поведение подруги. Уровень янтарной жидкости в стакане понизился, Анджела шмыгнула носом. — Ну, только не плачь… Ты же знаешь, Ламбо всегда был «большим ребенком», на него никогда нельзя было положиться. Ты найдешь себе другого, того, кто тебя на самом деле полюбит… Типичные слова в типичной ситуации. Глупое сочетание букв, не способное ни помочь, ни успокоить… Только разозлить. И Анджела нехорошо усмехнулась. Подняв стакан, она посмотрела на подругу сквозь мутное стекло и издала смешок, больше похожий на собачий лай. — Знаешь, Викки, тебе хорошо говорить. Ты у нас модель, с обложек журналов не сходишь. А я дочь директора фирмы, занимающейся разработками программного обеспечения. И единственные журналы, в которых появляется мое имя, — те, где упомянута наша фирма. Компьютерные или экономические, чёрт бы их побрал. Но у меня есть деньги — вся эта чёртова куча бабла, которое не может купить самое главное. Я дарила ему всё, что он хотел: купила машину, супер-современный ноутбук, платиновые запонки… Чёрт, да я ему покупала всё, во что он тыкал пальцем! Но он никогда не оставался доволен. Словно так и надо! Словно я — кошелек или банковская карта, которую можно использовать по первому требованию! Знаешь, Викки, запомни. Никогда не давай мужикам всё, чего они хотят, а то попользуются и бросят. Скотины они неблагодарные, ясно? Виктория вздохнула. Бармен флегматично протирал стакан, не прислушиваясь к разговору: таких сцен он повидал немало. И ему было на них наплевать. А Анджела сделала огромный глоток и, рассмеявшись, с грохотом поставила стакан на стойку. Бармен покосился на него, отметил про себя, что имущество не пострадало, и вернулся к монотонному, ритмичному действу, куда более интересному, чем истерика очередной брошенной женщины. — Ладно, ладно, я не буду делать парням дорогие подарки, поняла. Но, Анджи, может, тебе просто стоит поискать того, кто не будет корыстен? — Все они корыстны. Просто в разной степени. Стопроцентно. Даже Билл Гейтс от «Ролекс» в подарок не откажется, хоть у него их сотня! Но… сложно не купить подарок тому, кого любишь, когда он смотрит на какую-то безделушку так фанатично… И только потом понимаешь, что он на эту фигню смотрел фанатичнее, чем на тебя! Идиотизм… Анджела едва заметно улыбнулась. Перед ее глазами, яснее, чем переливы рассеянного света на янтарной жидкости, вставали картины прошлого. Крупный торговый центр Милана, мраморные колонны, поддерживавшие стеклянный потолок, сотни витрин. И парень лет девятнадцати с апатично-капризным выражением лица. Спрятав руки в карманы, он брел по бежевым плиткам пола и словно нехотя разглядывал товары. Внезапно парень замер, а в глазах отразилось удивление, уничтожившее всю апатию. На тонких губах заиграла легкая улыбка, и он со всех ног кинулся к одной из витрин. Глядя на блики светодиодных ламп на черной рукояти мощнейшего электрошокера последней модели, он улыбался так, словно увидел неземное чудо. А за его спиной стояла невысокая брюнетка в идеально отглаженном строгом черном офисном костюме, так не подходившем к образу парня в джинсах с кучей цепочек и светлой рубашке в крупный горох, расстегнутой на три пуговицы. Но девушка, увидев улыбку парня, положила руку ему на плечо и тихо спросила: «Зачем тебе эта игрушка? Лучше приобрести новый смартфон: недавно вышла новая модель…» «Ты что, не понимаешь? — ее перебили на полуслове, и улыбка слетела с губ парня. На его лицо вернулось обычное апатичное выражение. — Это же новейшая модель. Мало в каком оружейном ее найдешь. Это раритет. Ладно, идем…» Девушка закусила губу, не желая отпускать тот самый, живой, радостный взгляд парня, запустившего пятерню в черные кудрявые волосы и устало вздохнувшего. Он побрел дальше, а его глаза медленно наполняла извечная апатия и безразличие ко всему. Жизнь в них медленно умирала. И девушка поймала его за руку, потянув ко входу в магазин и бормоча что-то о том, что смартфон еще долго будет в продаже, а раритетную вещь грех не взять. Парень, в глазах которого разгоралось удивление, смешанное с тем самым, детским восторгом, который она так хотела увидеть, вдруг резко затормозил у входа. «Ты хочешь его купить?!» Вопрос сорвался с его губ, а в голосе явно звучало плохо скрытое воодушевление. «А почему нет? Это отличное вложение капитала. Если ты говоришь, что этот электрошокер — редкость, его цена оправдана. Так что идем». «Класс! Ты чудо, Анджи!» Парень закружил весело смеявшуюся брюнетку, не обращая внимания на сновавших по торговому центру покупателей, а затем потянул ее к магазину, восторженно глядя на витрину. Но не бросив на спутницу больше ни единого взгляда… — Анджи, знаешь, Ламбо, конечно, эгоист, как и все парни, но неужели ты не можешь вспомнить хоть что-то хорошее? Лучше о приятном подумай, не убивайся так… Викки заставила подругу очнуться от воспоминаний, и та тяжело вздохнула. Тонкие пальцы начали неспешно вращать стакан, а брюнетка оперлась щекой о ладонь и, пристально вглядываясь в блики на стекле, почему-то сравнила их с бликами ламп на рукояти электрошокера. И ей показалось, что янтарь более натурален, чем пластик. Он развязывает язык, но он не лжет. Почти… — А что хорошего может быть в парне, который меня бросил ради какой-то крашеной стервы, решившей, что может безнаказанно отбирать чужих парней? Хотя… как говорила моя мать, если мужик ушел к другой, то ей же хуже. Он просто кобель и наверняка и ее тоже бросит. Надо преданных мужиков искать. Или типа того… Хотя семейные психологи говорят, что виноваты всегда двое. Это типа, если меня на тротуаре собьет Феррари, я тоже виновата буду? Не-ет… А хотя буду. Надо было дома сидеть, а не по улицам шляться. Но мужики всё равно кобели, и этого не изменишь. Викки, не давай своему парню заглядываться на других! А то уведут. Будь для своего всегда самой красивой и самой желанной. Не уходи, как я, с головой в работу. Внимание ему уделяй… А-а! Ну почему это так сложно? Долбаная любовь, почему ради нее столько жертв надо принести?! — Не знаю… Но, может, тебе всё же стоит пойти домой и немного поспать, Анджи? Ты явно устала и… — Молчи уж. Я не пьяная. Я просто немного выпила. И вообще. Вини его. Я пью только по праздникам, и то вино… На губах брюнетки почему-то появилась печальная улыбка, а глаза заволокла дымка. Она вглядывалась в последний глоток виски, но видела в нем лишь переливы огней на Рождественской ели, мерцание снежинок в свете фонарей и пузырьки шампанского, бившиеся о сверкавший под луной хрусталь. Та Рождественская ночь стала единственным праздником, что они встретили с Ламбо вместе. Остальные — порознь. У него были друзья из какой-то то ли корпорации, то ли банды — Анджи даже не могла дать этим людям точную характеристику, а сам Ламбо никогда не рассказывал подробностей своей жизни. У нее была фирма, официальные встречи с компаньонами отца и фуршеты, на которых она не могла не присутствовать. Но в ту ночь они с Ламбо Бовино были вместе — пили шампанское на главной площади города, смотрели на салют и загадывали желания у Рождественского дерева. Вот только желания у них разнились… Она смотрела на него и мечтала о семье, уютном доме и размеренной жизни, а он… Кто знает, о чем он думал, но, как и всегда, в глазах кудрявого брюнета не было ни намека на интерес к жизни — он лишь апатично смотрел на мерцавшие в ночи светодиоды, да, когда мимо проходили девушки, очаровательно улыбался. И острый укол ревности заставил Анджелу засобираться домой, а Ламбо, поймав ее за руку, протянул: «Не спеши. Всё равно не отпущу. Ты принадлежишь Ламбо Бовино, так что… сейчас мы пойдем в парк и будем пить шампанское до утра». Лениво, словно нехотя, он побрел к парку, всё так же улыбаясь встречным девушкам, но всё так же глядя мимо них. Вот только в левой руке он сжимал горлышко зеленой бутылки, а в правой — дрожавшие, замерзшие пальцы той, что его любила. И Анджела улыбалась — искренне, счастливо — оттого, что другим он дарил фальшивую улыбку, а ей — свое тепло. Настоящее. Живое. Но всё-таки казавшееся безразличным. Или не казавшееся?.. Незачем об этом думать. Ведь в сказку верить приятнее, чем искать истину. — Тогда лучше обвинить не Ламбо, а ту, что его увела… Кстати, кто она? Ты ее видела? Анджела вздрогнула и удивленно покосилась на Викки. Плен таких счастливых, таких теплых воспоминаний отпустил ее, вышвырнув вон — на холод реальности, от которой хотелось смеяться. Истерически. — О-хо-хо! Видела ли я ее? А зачем? Мне как-то не хочется смотреть на воровку. Никогда. Хотя я видела мельком, как он ее обнимал. Собственно, потому и бросила его. Потребовала объяснений, а он заявил, что давно собирался меня бросить. Как раз с утра — когда признался ей в любви. Красавец, да? Заботливый! Аж целое утро меня бросить собирался, но не решался, потому сначала признался ей, а потом уже бросил меня. Когда я ткнула его мордой в измену. Класс! Супер! Потрясающе! Но знаешь, что? Кажется, семейные психологи правы: виноваты всегда двое. Вот тут виноваты он и она. — Ты их ненавидишь? Да плюнь. Ты такая умная, красивая женщина — найдешь себе еще сотню парней! В разы лучше Ламбо. Серьезно. Забудь ты об этом… Анджи рассмеялась. Громко, но абсолютно не весело. Викки поморщилась и окинула бар взглядом, словно желая удостовериться, не решат ли посетители предъявить им претензию. Бармен безразлично протирал очередной стакан и размышлял о том, что стоит заказать еще пару бутылок виски: последнее время он был нарасхват, и даже женщины предпочитали его, а не шампанское или вино. Наверное, потому что он быстрее заглушает боль… Вот только это бармену было не важно. Куда важнее была прибыль, а виски стоил дороже популярных в этом баре марок вина. И потому бармен был рад подобным изменениям вкусов клиенток. Вот только он всё же слегка удивлялся тому, как порой вели себя подвыпившие женщины. Например, та клиентка, что сейчас истерически смеялась… А впрочем, ему на это было, скорее, всё же наплевать. — Забыть… Шутить изволишь? Ну нет. Я не забуду. Я вынесу из этого урок, мораль. Нет, милая, я не ненавижу этих двоих, но и забывать не собираюсь. Я их вычеркну из жизни, да. Вот прям завтра с утра и вычеркну. Сотру номера его телефонов, выброшу подарки и отправлю его шмотки, что у меня валяются, в мусоросжигатель. Да. Но я не буду больше идиоткой. Учиться надо на ошибках. Так что я это всё запомню. — Ох, Анджи, зачем помнить об обидах? Они боль причиняют… Лучше начать жить заново, с чистого листа. — Викки, то ли ты дура, то ли прикидываешься. Начинать заново — оставаться такой, как раньше. А это значит, наступать на те же грабли. Да пошло оно всё. Я не хочу больше ошибаться. А для этого буду учиться на свои ошибках. И на чужих. Вот, да! Ты тоже учись на чужих — на моих, например. Не потакай мужикам, не дари им всё, что захотят, не давай других кадрить, очаровывай всё время вновь, как в первый раз… А еще не забывай. Никогда не забывай ошибки! Он тебя обидит — прости, но запомни. Ты его — та же фигня. На ошибках учатся. А забудешь о них — пойдешь по кругу и потеряешь всё… А-а! Тупо это! Всё тупо. Так тупо, что плеваться хочется. Бесит! Почему я так часто ошибалась? И почему ошибок своих не видела?.. Дура! Бармен покосился на гитариста в углу зала, прикинув в уме, сумеет ли нежная мелодия заглушить порой переходивший на крик голос подвыпившей клиентки. Впрочем, это всё же случалось нечасто, да и единичные восклицания можно было простить, потому мужчина в белой рубашке, серой жилетке и галстуке-бабочке решил не спешить с вызовом охраны и отправкой посетительницы прочь из заведения. Ведь она вполне могла попросить еще выпить… Три бокала виски — это довольно мало при таком срыве. Обычно такие вот истеричные клиентки за вечер выпивали больше. И бармен надеялся, что эта леди догонит их. — Ну, вы оба ошибались. Не вини себя. И вообще, если уж так сложилось, значит, такова судьба. Просто в следующий раз ты будешь аккуратнее. — Хех. Буду. Обязательно. Но я не собираюсь всё на судьбу валить. Слабаки пусть валят. А я проведу работу над ошибками, вынесу из них урок и выпью. Бармен, виски! Янтарная жидкость была допита одним глотком, и стакан со стуком занял место на стойке. Пустоту заполнила новая порция алкоголя того же медового оттенка, и бармен довольно усмехнулся… в мыслях. Поставив бутыль обратно на полку, он прикинул, сколько еще сможет выпить эта леди, и снова мысленно усмехнулся. Еще много. А значит, выручка от нее будет неплохая. Правда, бармен не понимал эту женщину, совсем не понимал, но… он и не хотел ее понимать. Он просто протирал очередной стакан, прислушиваясь к монотонной, тягучей мелодии гитары. Она немного фальшивила, но в целом была довольно приятна. И посетителей всё устраивало, а значит, устраивало и бармена. Только бы эта офисная леди еще перестала порой голос повышать, и вообще отличный вечер мог бы получиться… — Вера в судьбу — это не слабость. Это, скорее, фатализм. Но с тобой я на эту тему поговорю, когда ты будешь себя лучше чувствовать… — Я себя а-атлично чувствую. Лучше всех. Лучше Ламбо точно: я ему такую пощечину влепила, что у него наверняка до сих пор челюсть болит, хе-хе. Но говорить на эту тему я с тобой не буду. Думаешь, почему отец решил сделать наследником меня, а не брата? Потому что я умею доказывать людям, что они неправы. О как. Ну, и умею на них влиять, но это фигня. А еще я умею учиться на ошибках и планировать всё наперед. Может, план и разрушат, но вообще без плана жить нельзя. Скатишься под горку с нулевым балансом на счетах. Ну и вообще… О, а еще никогда нельзя давать мужику понять, что у тебя на него далеко идущие планы. Я что поняла, знаешь? Сначала влюби его в себя так, что он без тебя дышать не сможет, а потом уже тихонько, намеками, веди к алтарю. Точнее, пусть он сам тебя ведет. Сделай так, чтоб ему казалось, будто это он тебя в церковь тащит, а не ты его. А то учует, что его, гордого оленя, на привязь посадить хотят, и даст деру. Потому что мужики еще и трусы. Да, бармен? Или не все? — Анджи, ну что ты, в самом деле… Простите ее, она слегка… не в себе. Бармен кивнул и всё же усмехнулся. Белая салфетка мелькала в тонких пальцах, а черные глаза, окинув клиенток безразличным взглядом, снова посмотрели на гитару. На тонкие струны, рождавшие тихую, пленительную, монотонную мелодию. И бармен подумал, что может дать ответ на вопрос этой леди. Но зачем? Ей он сейчас не нужен. Сейчас она просто «пьяная дамочка, изливающая душу подруге», а таким философские беседы ни к чему. А впрочем, ему просто не хотелось быть причастным к чьей-то боли. Пусть даже разговором. Потому что пропуская через себя чужие переживания, мы и сами теряем частицу радости. А его радость — это прибыль, гитарные проигрыши и одинокая квартира на краю города, которая спасает от шума людских голосов. И незачем заполнять пустоту чужой болью. Своей хватает… — Я-то в себе, Викки. Ну, не в тебе точно, хе-хе. Но совет к сведению прими. Потому что мужики — они такие. Их нельзя пугать, а то убегут… Анджела вздохнула и прикрыла глаза. Нежная мелодия вызывала образ, запечатлевшийся в памяти слишком четко, чтобы его прогнать. Парень в светлой рубашке навыпуск и модных джинсах, вяло жевавший чипсы, смотрел очередную передачу об оружии, а Анджела обнимала его и, перебирая черные кудрявые локоны, слушала мелодию, звучавшую в наушниках. И ей казалось, что он тоже слушает нежные звуки фортепиано, правда, почему-то развалившись на диване, а не сидя, как в филармонии, но это мелочи: она и сама сидела рядом с ним, не держа осанку, как всегда заставлял отец, не контролируя каждую эмоцию… С Ламбо она могла быть собой, и он никогда не упрекал ее за отсутствие манер или излишне громкий голос, а она чувствовала, что рядом с ним может жить, а не существовать в рамках, навязанных обществом. Парню было плевать на общество и его законы, и она хотела брать с него в этом пример. Но не могла. И лишь когда они оставались вдвоем, она понимала, что может дышать полной грудью, а краски мира казались удивительно яркими… И потому в такие мгновения Анджела хотела остановить время. «Будь со мной всегда, Ламбо…» Слова сорвались с губ прежде, чем она поняла, что произносит их вслух. Бовино замер. Хрустящий соленый ломтик картофеля застыл у его губ, а взгляд парня из безразличного стал настороженным. А затем чипс медленно опустился обратно в пакет. «В смысле?» «Да это я так, музыку заслушалась», — рассмеялась Анджела, выключая плеер, и, изъяв из пакета пару ломтиков картофеля, захрустела ими, не переставая улыбаться… и внимательно вглядываться в отражение парня в металлических часах напротив. А Ламбо вздохнул и вернулся к просмотру передачи, но апатия из глаз исчезла. Осталась настороженность. И Анджеле хотелось кусать губы, говорить, что он ее не так понял и ни на что она не намекала, но… она лишь потрепала его по волосам и, рассмеявшись, ушла в кабинет. Села за стол. Расправила плечи. Поправила сбившийся воротник блузы. Улыбка слетела с губ, и на лице девушки появилось холодное, безразличное ко всему выражение. Столбцы цифр в бумагах на столе приковали ее взгляд, а с губ сорвалась лишь одна фраза. «Всё же надо жить, а не пытаться жить, Ламбо, я это наконец-то поняла». — Ох, я не знаю… Анджи, мужчины — сложные существа. Не лучше ли плыть по течению, ни под кого не подстраиваясь? Анджела рассмеялась, но тут же замолчала и устало вздохнула. — Викки, я похожа на полную идиотку, да. Но я не дура. Ты спросила, что я о Ламбо могу хорошего сказать. Я отвечу. Он научил меня жить. Я поняла, что надо жить, а не существовать, опасаясь всего и вся… что ухода парня, что проигрыша в сделке, что косых взглядов партнеров по бизнесу. Но я поняла и еще кое-что. Если два человека дополняют друг друга, они вместе будут несмотря ни на что. Если нет, им ничто не поможет. Только вот знаешь… а как понять, дополняет он тебя или нет? Ну вот как это понять? Особенно если любишь его так, что одна дышать не можешь… И знаешь, что? Пока не поймешь, что вы одно целое, нельзя давать слабину. Нельзя позволять ему стать самым важным в твоей жизни, нельзя отдавать ему свою душу. А то потом, если поймешь, что вы не дополняете друг друга, будет слишком больно. Не только тебе, но и ему. Да, я Ламбо дала пощечину, хех. Но я видела. Ему больно было, когда он сказал: «Все кончено, Анджела». У него глаза обычно либо как у дохлой рыбы, либо как у мартовского кота, ну, или в них блеск фанатский, когда он видит какую-то дребедень… Но тогда у него глаза живые были. И в них была боль. И от этого мне еще больнее. Дура я, да. Но знаешь… Я просто не хочу, чтобы ему было плохо. Потому что всё еще его люблю. А зря, наверное… — Анджи?.. Теплая улыбка Ламбо, провожавшего немного смущенную девушку до дома. Ласковый взгляд Анджелы, что она дарила буквально растекавшемуся по ее дивану кудрявому парню. Поцелуи, жаркие, но порой словно отстраненные. Объятия, которые дарили ей куда меньше тепла, чем ему. Смех у витрин, шампанское в Рождественскую ночь, посиделки перед телевизором. Чувства, такие реальные, что казалось, будто их можно увидеть. Никаких табу, ограничений и запретов. Любовь. «Все кончено, Анджела. Извини». «Будь счастлив, Ламбо». Пустота. — Знаешь, Виктория, я его люблю. А себя — уважаю. Потому не буду его ни держать, ни проклинать. Я хочу, чтобы он был счастлив. Анджела встала и положила на стойку деньги. Бармен печально покосился на недопитый виски. А он так надеялся, что она выпьет еще пару-тройку бокалов! Ведь тремя стаканами горе не залить, и она совсем не была пьяна… Виктория удивленно посмотрела на подругу, а та улыбнулась — печально, но уверенно. Ее пальцы не дрожали, взгляд был на удивление ясным и решительным. Бармен был прав. Да и не мог он ошибиться: столько пьяных повидал на своем веку… Анджела была трезва. Всё это время. — Погоди, ты о чем?.. — О том, что это наш последний дружеский вечер, Викки. Я сегодня солгала лишь в одном. Я видела новую пассию Ламбо не мельком. А потому… философской беседы у нас тобой больше никогда не будет. — Анджела! — Прощай, Виктория. Сделай его счастливым. Учись на чужих ошибках… Брюнетка развернулась и спокойно, уверено пошла к выходу. Вслед ей летела нежная, чарующая мелодия гитары, не вызывавшая ни слез, ни воспоминаний. Только улыбку, ведь оставляя позади подругу и любимого мужчину, Анджела шла вперед. К чему? Неизвестно. Но точно не к повторению своих собственных ошибок. Не к формальному поведению высших слоев общества. Не к слабости. — Знаете, леди, а мужчины ведь бывают разные. Слабые — которые живут за счет других, глупые — за чей счет живут, и те, которые живут рядом с кем-то, но без зависимостей. Только с привязанностями. Анджела обернулась. Бармен смотрел на гитару и протирал стакан. — Хотите сказать, последние — сильные? Или, скорее, безразличные? — Нет. Последний аккорд замер в воздухе. Тихие аплодисменты заставили с ужасом смотревшую на подругу Викторию вздрогнуть. — Тогда какие же? — Настоящие. Викки удивленно посмотрела на бармена. Он обернулся к стоявшей в середине зала Анджеле. Та улыбнулась. Искренне. И почему-то без боли. — Может, Вы и правы, господин бармен. Викки, желаю вам с Ламбо стать настоящими. — А ты, Анджи?.. — А я буду строить свою судьбу. Чтобы встретить настоящего мужчину, думаю, надо в первую очередь самой стать настоящей. Анджела кивнула на прощание и пошла к выходу. Не оглядываясь. Бармен улыбнулся. Очередной кристально-чистый стакан занял свое место на барной стойке. А мужчина подумал о том, что порой помогать посетителям не так уж и плохо. Потому что некоторые из них приносят в его пустоту не только боль, но и улыбки. Вот только как же их мало, таких клиентов… — Бармен, налейте и мне виски… Что за чёрт? Анджи… Почему всё так получилось? Янтарная жидкость закружилась в стакане. На стойку легла одинокая купюра. — Потому что судьбу свою люди строят сами. И отвечают за нее тоже. — Но если делать выбор приходится, любовь или дружба, как выбрать? Ведь и то, и другое важно! — Вопрос здесь лишь в том, что человек считает верным. И кого ставит выше — друга или любимого. — Если любимого, это плохо? — Кто знает. Если мужчина любит, его невозможно увести. — Значит, меня всё же можно простить?.. — А вас уже простили. Обоих. Точнее, вас и не ненавидели. И кстати, с Вас еще два евро: у нас со вчерашнего дня повысились цены. — Грабеж… Бармен усмехнулся. Убрав в кассу деньги обеих клиенток, он отвернулся от девушки и, глядя куда-то мимо гитариста, тихо, не обращаясь ни к кому, произнес: — Только люди, умеющие прощать от души, могут искренне улыбаться. И струны вздрогнули, соглашаясь с человеком, улыбавшимся пустоте.