Хроники одного побега

***Из романа Такеда Рейки «Любовь и кровь», популярного среди девушек от двенадцати до семнадцати лет.*** (Такеда Рейка утверждает, что роман основан на реальных событиях, историки с этим не соглашаются, но не вмешиваются в законы коммерции) …Это походило на танец. Отбросив ставшую бесполезной винтовку, Имаи выхватил парные кинжалы. Длинные, остро заточенные клинки очень таинственно сверкнули в лучах восходящего солнца. Сверкнули, и всё закружилось. Его гибкая, изящная фигурка вертелась среди неуклюжих врагов. Полы куртки разошлись, чёрная майка обтягивала его торс так, что им невозможно было не залюбоваться. Он был стремителен. Время, казалось, остановилось. Удар – и веер алых кровавых капель в воздухе причудливым узором. Разворот – и отточенное движение длинной ноги сбивает противника с ног. Солдаты были вправе гордиться своим лейтенантом. Даже враги поневоле проникались уважением к неистово сражавшемуся юноше. Одновременно отбросить двух нападавших, подпрыгнуть, сделать подсечку третьему. Пляска со смертью – прекрасная и невозможно опасная. На грани. В его глазах застыла решимость. Рядом с ней стыло отчаяние. Тсубаса представлял, как вбежит в палатку, где держат его Такки, срежет ненавистную верёвку с рук любимого и заключит его в свои объятия. Тсубаса надеялся, что Такизаву не калечили и не пытали, что не повредили его великолепное мужественное лицо. Он понимал: надежды могут оказаться напрасными. Тсубасе казалось, что даже облака на небе складывались в точёный профиль Такки, и он узнаёт эти причудливо изогнутые губы, а Хидеаки сейчас смотрит на него и одобряет каждое его движение. Он вспоминал о том, как впервые прижался ртом к горячим губам Хиде, растворился в поцелуе, сладком, как ягодный сироп, и понял, что они связаны с этим человеком алыми нитями судьбы. Каждый день Имаи ждал свободной минуты, чтобы оказаться с ним рядом, всё время думал о его взглядах, об его сильных руках и обтянутых тканью цвета хаки ягодицах. Он дрался на автомате и мечтал нежном голосе, шепчущем о любви. Хрупкие на вид руки Тсубасы отличались удивительной силой. Он подпрыгнул, перекрутившись в воздухе, оказался за спиной у другого врага и оборвал его жизнь одним коротким, но изящным и великолепным движением. Он метался по полю битвы как разящая молния, и подобно всем четырём стихиям приносил разрушения. Вдруг краем глаза Тсубаса заметил, что пуля летит прямо в затылок одному из солдат. Время снова остановилось. Тсубаса бросился к солдату с криком «Ложись!» и оттолкнул его за секунду до того, как пуля пронзила бы его тело… Когда он поднялся с земли, с последними киринцами уже было покончено. …Увы, битва оказалась напрасной. Они обыскали лагерь, но не нашли ни единого следа пребывания здесь своего капитана. Тсубаса подошёл к оставшемуся в живых киринцу и спросил, пристально глядя на него своими удивительными тёмными глазами с самыми длинными на свете ресницами: - Где пленник? Киринец мерзко выругался, щеря жёлтые нечищеные зубы. Но он ещё не знал, с кем связался, наивный. Тсубаса растянул идеально очерченные губы в ухмылке, поднося остриё к расширившемуся в приступе ужаса глазу врага, и угрожающе прошептал ему прямо на ухо: - Ну что же, ты сам нарвался! - Не надо, - сразу же жалко заскулил киринец. – Я скажу! Ваш капитан исчез, просто исчез! Как сквозь землю провалился! Сбежал из окружённой со всех сторон часовыми палатки! ***Настоящее*** Меньше всего это походило на танец. Скорее, на неуклюжее топтание. Ноги по щиколотку проваливались в грязь и перегнившие листья. Затяжной мелкий дождь неприятно бил по плечам, промокшая форма стесняла движения и липла к телу. Они продвигались короткими перебежками, и стреляли, как только в густом кустарнике мелькала чья-то фигура. Тсубаса в очередной раз полез перезарядить винтовку, когда прямо перед ним внезапно появился киринец. Имаи резко ударил солдата тяжёлым прикладом в лицо. Раздался неприятный хруст, влажное и горячее выплеснулась на руки. Упавший киринец зашевелился и попытался встать, Тсубаса размахнулся и ударил ещё раз, стараясь не смотреть на отвратительное месиво, в которое превратилась лицо солдата. Когда ты так давно на войне, постепенно привыкаешь ко всему, тебя уже не мутит от вида ран, ты уже не задумываешься, что стреляешь в живых людей, ощущения притупляются, и ты не чувствуешь смрада от пропотевшей майки, не кривишься при виде увечий и не видишь, что оставляешь после себя. Но стоит тебе на несколько дней попасть в лучшие условия… всё возвращается, и накатывает отвращение. В какой-то момент просыпается тот самый мальчик-курсант в наглаженной белой форме, который полчаса укладывал волосы перед выпускным. Тсубаса сдержал рвотный позыв и двинулся дальше, неуклюже вытирая рукавом лоб и убирая мокрые космы. На коже остались коричнево-красные разводы. Рядом вскрикнул кто-то из своих - пуля рассекла ему ухо. Имаи попытался снять стрелявшего из-за дерева киринца, но промахнулся. Упал на землю, под прикрытием кустов подобрался поближе, увязая в жирной земле. Кто-то бросил дымовую гранату. Тсубаса закашлялся и попытался побыстрее прорваться сквозь завесу. Неподалёку раздалось несколько выстрелов. В белёсом тумане впереди показались фигуры. Имаи не думал о том, что было глупостью оторваться от своих, особенно когда ты за них же и отвечаешь. Он подумает об этом потом, когда всё закончится. Когда на тебя прут сразу двое, а из оружия только короткий армейский нож и разряженная винтовка, ты просто пытаешься оказаться от этих двоих как можно дальше. А если это невозможно – то внимательно следишь за каждым их движением, чтобы успеть рвануться из-под выстрела. Хотя с такого расстояния не уйти, и, если бы сержант вовремя не снял одного из них, а у второго ещё оставались пули… Впрочем, это он тоже осознает позже. …Тсубаса был легче, более ловок, чем киринец, но когда под ногами чавкает густая каша из земли и листьев, преимущество за тем, кто сильнее и тяжелее. Имаи неудачно отскочил, поскользнулся, растягиваясь на земле, и враг навалился на него всей массой, пытаясь добраться до горла. Неподалёку взорвалась граната. Киринец невольно вскинул одну руку, пытаясь защитить голову от падающих веток и камней. Хотелось жить. Очень хотелось. Задыхаясь, Тсубаса изо всех сил воткнул нож в живот здоровяка. Второй взрыв раздался ещё ближе... *** - Лейтенант Имаи! Лейтенант Имаи! Тсубаса приоткрыл глаза и наткнулся на обеспокоенный взгляд Хины, ощупывавшего его рёбра. - Я цел, - Имаи с трудом поднялся на ноги и помотал головой. В ушах стоял неприятный звон. Кажется, его оглушило. - С трудом нашли, думали всё… Тсубаса поморщился и махнул рукой. - Что со мной станется. Капитан? - Похоже, его не было в лагере, – вздохнул Мураками, отводя взгляд. «Значит, его перевезли, опоздал. Ни на что не гожусь…А он бы успел». Тсубаса медленно отряхнул руки, пытаясь сосредоточиться. Голова ещё немного кружилась: - Допросите пленных. - Мы перестарались немного, – теперь то, что Хина старался не смотреть на лейтенанта, стало совершенно очевидным. – Пленный один, и он на вопросы ответить не может… - Как не может? - Пойдёмте, сейчас увидите. Около палатки горел небольшой костерок, над ним в котле кипятили воду, сумка с медикаментами валялась неподалёку. Одного взгляда на пленника хватало, чтобы понять: не жилец. Лицо киринца посерело, а под глазами залегли те самые тени, которые Имаи давно научился распознавать – он почти всегда мог сказать, кого не донесут до врачей. Перетянутая рубахой культя пленного лихорадочно двигалась, как будто рука была ещё на месте и пыталась что-то нащупать. На криво, наспех наложенной повязке расплывалось буровато-алое пятно, а живот был прикрыт, и Тсубаса догадывался почему. Мальчишка постоянно смаргивал и что-то шептал. Да, совсем мальчишка. Конечно, не пятнадцати лет, просто невысокий для киринца, недокормленный, вот и кажется так. Скорее, полные семнадцать, а то и все восемнадцать, и нечего жалеть, в конце концов, он же палил по ним и не жалел. На поле боя Тсубаса пристрелил бы парня. Не задумываясь и не переживая. Приходилось убивать и тех, кто слабее, и тех, кто младше. А тут вот лежит он, и глаза у него голубые, напуганные, и бредит, говорит глупости такие. Имаи не хочет слушать глупости. Тсубаса и без того помнит, что у киринцев есть матери и бабушки. Но он не хочет знать, что эти матери обожают читать вслух, а эти бабушки варят самое вкусное на свете варенье. Ему совершенно не интересно, кого ждёт голосистая Сабрина, и он не желает слушать о том, что у этой Сабрины две косы и о том, как она училась целоваться. В ответ на вопросительный взгляд Мураками Тсубаса покачал головой, и протянул руку за винтовкой. В конце концов… - Погоди-ка, - Накай оттёр его плечом и присел на корточки рядом с парнем. - Мама! Мама… - Я тут, – сержант осторожно сжал плечо парнишки. Киринец улыбнулся. - Сынок, а где пленник? Вы ведь его стерегли? - Он просто исчез! Я сторожил… я не отлучался… выполнил долг. Я не виноват… я стал сильным, посмотри, какой я сильный, мама… Я выполнил долг… Мама, мама, я хороший, мама? - Хороший. - Поезд качает, так качает, мама… Я ведь скоро тебя увижу. И Сабрину, и бабушку… - Увидишь, сынок. Конечно, увидишь. Накай вздохнул и направил винтовку в лоб киринцу. Тсубаса позволил себе смалодушничать и отвернуться. Хлопок. Здравствуй, мама.