Не забудь меня

Глава 23 Вжавшись лбом в столешницу, Эмма пытается найти достаточно некомфортную позу, чтобы удержаться в сознании. Она неуклюже складывает руки за головой и всем телом подаётся вперёд. Дерево (такое грубое, что, кажется, будто состоит исключительно из заноз) царапает ей лицо. Стол пахнет цитрусовой полиролью. Она бы с радостью вдыхала эту цитрусовую полироль всю оставшуюся жизнь, только бы ей позволили полежать здесь в не-совсем-сознательном состоянии ещё пять минут. Где-то очень далеко Голд бродит по комнате. Дрейфуя между сном и реальностью, Эмма ждёт нужных звуков: удар молотка, рвущаяся под ножом плоть или ворчание, которое Голд не всегда может сдержать. Она выбрасывает поток магии на любое причиненное увечье, а потом вновь продолжает ждать, а Голд продолжает себя калечить, и так снова, и снова, и снова. Под закрытыми веками комната качается точно лодка на воде. Звук шагов Голда приближается. Она слышит, как он кладёт руку на край стола напротив неё. — Эмма! — Я не сплю! — она выпрямляется, насколько это возможно, и широко открывает глаза, чтобы не дать им снова закрыться. Осматривает руку Голда и его тёмный костюм (по щелчку пальцев уже совершенно целый и чистый), лодыжки, ноги и лицо в поисках любых признаков травм. Их нет. (По крайней мере, видимых.) — Вам нужно поспать. Она моргает. — Что? (До этого Голд обрушал на неё непрерывный поток разнообразных «Не спать!», «Оставайтесь в сознании!», «Не закрывайте глаза!», «Не смейте отключаться!»; бесконечно доливая кофе и угрожая перебить ей киянкой суставы.) — Мы на сегодня закончили. Она бросает взгляд на часы. — Ещё даже ужинать не пора. — Вы потратили внушительное количество энергии на исцеление. Вы могли бы проспать дня два, если бы я вам позволил. А я не позволю. — Вы серьёзно? А как же ваши панические предчувствия? — Мои «панические предчувствия» никуда не денутся до утра, — он машет рукой в сторону двери, сквозь которую поздние солнечные лучи бросают золотые отблески. — Ложитесь спать. У нас впереди долгий день, и вы нужны мне отдохнувшей и бдительной. — Поверьте, — говорит Эмма, — Я бы с удовольствием. Но есть она маленькая проблема. Он поднимает бровь. (Он потратил последние сорок восемь часов на то, чтобы втянуть её в свои интриги, а сейчас выглядит так, будто никак не может от неё избавиться.) — Какая? Она не хочет говорить, но выбора нет — очень скоро её проблема станет предельно очевидной. Она пожимает плечами и как можно обыденнее произносит: — Ну, не думаю, что смогу добраться до дома. Честно говоря, я даже не знаю, смогу ли идти. Он окидывает её взглядом, затем указывает на кушетку, зажатую в углу комнаты. — Вы можете поспать здесь. — Отлично! Ночевка у Румпельштильцхена, — упираясь руками в табурет, она заставляет себя встать. Колени подгибаются, но Эмма тяжело прислоняется к столу, чтобы удержаться на ногах. Как будто заметив грозящее падение, Голд обходит стол и протягивает Эмме руку. Она смотрит на неё (целую и невредимую — длинные пальцы, уверенность и ловкость движений), и желает никогда больше не видеть её в другом состоянии. Она опускает взгляд, но затем поднимает снова. — Вам это противно так же, как и мне? — спрашивает она. Он морщится. — Противно что? Она снова бросает взгляд на его руку, затем на собственные трясущиеся пальцы, отбивающие по столешнице беспорядочный ритм. — Позволять людям видеть, что вы не неуязвимы. Какое-то время он молчит. Эмма ощущает его взгляд на своей руке и видит, как он переводит его на собственные (гораздо более спокойные) пальцы. — Нехарактерно вдумчивое замечание для вас, шериф — Ага. Должно быть, это от недосыпа. Или от ауры обречённости, которой вы пропахли вместо нового одеколона. Он хмыкает. Трудно сказать, собирался ли он хихикнуть или просто уйти от ответа. Никакой другой реакции не следует, и она принимает протянутую руку. Она опирается на него, он опирается на свою трость, и каким-то образом им обоим удаётся пересечь комнату без падений. К моменту, как он опускает Эмму на кушетку (она приземляется так тяжело, что кажется, будто пружины вот-вот лопнут), губы его плотно сжаты, а дыхание сбилось. (Может быть, она и потратила «внушительное количество энергии» для исцеления, но Голд и сам не в том состоянии, чтобы бежать марафон.) Он почти кривится, доставая платок из нагрудного кармана и вытирая лицо. (Как бы ловко Голд ни пытался уйти от ответа, Эмма все равно понимает: видит ответ, спрятанный за слоем спокойствия — отвращение и стыд, адресованные собственной слабости.) Эмма прислоняется спиной к стене. — Знаете, — говорит она, глядя на него едва сфокусированным взглядом, — мы, и правда, выглядим жалко. В его глазах вспыхивает раздражение, он суёт платок обратно в карман. — Говорите за себя. Она пожимает плечами. — Нет, серьезно. Вы выглядите так, будто попали под товарняк. — Спокойной ночи, мисс Свон, — говорит он с немалой долей раздражения, но когда он поворачивается, чтобы уйти, на его губах проступает тень улыбки. Ворочаясь под тонкими покрывалами, Эмма задаётся вопросом, куда он собрался (если по всем правилам должен сейчас валяться рядом на полу без сознания)… затем вспоминает, что слишком устала, чтобы об этом думать, и немедленно засыпает.

***

В жизни Эммы было немало неприятных пробуждений. Сигнализации, сирены, звуки выстрелов, камни, брошенные в окно, грабители (один или парочка), крики, удары по рёбрам, подушка на лице, словарь, падающий на голову, схватки… В этом контексте постукивание тростью по спине — не худший способ вернуть её в сознание. Но это не значит, что он ей нравится. Ещё несколько резких толчков между позвоночником и лопаткой, и ей, наконец, удаётся открыть глаза. Эмма чувствует себя так, будто за ресницами разгрузили целый грузовик гравия. Она переворачивается, отталкивает от себя трость и, щурясь от света нескольких тусклых ламп, разглядывает тонкие полоски на брюках Голда до тех пор, пока не поднимает глаза на его хмурое лицо. — Который час? — Неважно. Вставайте. Одеяла исчезают по взмаху руки. Воздух остужает кожу. Перед рассветом холодно, и тело слишком устало, чтобы согреть себя само, Эмма растирает плечи и садится. Несколько мгновений спустя (это то ли магия, то ли последовательность обычных движений — подмечать нет сил) она обнаруживает у себя на коленях бумажный пакет, а в руках — большой стакан кофе. — Что это? — спрашивает Эмма. — Завтрак. — Спасибо? — она открывает пакет, и в ноздри ударяет аромат свежей выпечки и сливочного сыра. Осушив разом половину кофе, Эмма почти чувствует себя человеком. Во всяком случае, достаточно, чтобы вспомнить, почему она находится в магазине Голда — с пульсирующей болью в голове и бейглом на коленях. Это воскресный рассвет — день, когда они должны встретиться с Корой и спасти Белль, а она мучается от последствий вчерашней кияночной эскапады. А ещё она умирает с голоду, поэтому достаёт бейгл (с корицей и изюмом — это или хорошая догадка, или он знает её вкусы, что немного жутковато) и откусывает большой кусок. Опираясь на трость, Голд молча смотрит, как она ест. Он выглядит нервным, хотя даже не двигается. Колени не подгибаются и руки не дрожат, но словно вибрирующий, потрескивающий воздух, что-то в глазах, в тонкой линии губ, в крепко сжатых ладонях создаёт такую иллюзию. Будто он изо всех сил старается выглядеть расслабленным, но уже облажался. — Итак, — говорит Эмма перед тем, как откусить следующий кусок, — вы собирались изложить мне свой план? Его пальцы постукивают по ручке трости, затем замирают. Он начинает говорить тоном профессора на лекции. (Пусть в общей сложности Эмма и провела в колледже всего три дня, но лекторский тон она всегда узнает.) — Что вы знаете о Проклятии Тёмного? — Кроме того, что это звучит как название дешёвого ужастика? Выражение лица Голда никак не меняется, но у Эммы возникает ощущение, что он не прочь ударить её тростью. Она закатывает глаза. — Ну ладно… Вы — Тёмный. Древний. Владеете магией. Предположительно… тёмной. — Многие, описывая Голда своему бедному, магически неопытному шерифу, сказали бы, что он злой (многие так говорили). Раньше, она и сама была готова бросаться громкими фразами. Но не сейчас. (Больше нет. Хотя, возможно, её хватит ненадолго.) — Что-то ещё? Эмма неопределённо взмахивает рукой, всё ещё держа бейгл. — Вы связаны с каким-то магическим кинжалом. В такт её словам Голд носком ботинка подталкивает к её ногам продолговатую чёрную коробку. Он открывает тростью две металлические защёлки. Крышка откидывается, и оттуда на Эмму смотрит волнистый кинжал с надписью «Румпельштильцхен», лежащий на чёрном поролоне. — Хорошо, полагаю, вы связаны именно с этим кинжалом. — Очень проницательно, мисс Свон. Что ещё? — А что ещё я должна знать? — Несколько очень важных вещей, — впервые с тех пор, как Эмма проснулась, он встаёт со своего места и подходит ближе. — Владеющий кинжалом может меня контролировать. Или убить и забрать мои силы, — он наклоняется и достаёт кинжал из коробки, держа его горизонтально в вытянутой руке, так, что лезвие (и его имя) оказывается прямо поперёк его груди, — если Тёмного ранить кинжалом, то после смерти его магия передаётся тому, кто его ранил. Она пристально смотрит на кинжал, на его сверкающие края и на надпись «Румпельштильцхен», вытравленную по лезвию чёрным. На то, как рукоять обвивает рука Голда, знакомая с каждой выемкой, каждым завитком, каждым узором. (И на то, как уверенно он выглядит, держа оружие.) — Значит, вот как вы получили свои силы. В тот же миг его взгляд соскальзывает с лица Эммы на кинжал и на собственное имя на металлическом лезвии. — Вы убили предыдущего Тёмного, — по рассказам других ей казалось, что он был Тёмным всегда. Как будто это был его титул, или, может быть, его раса, или, может, он просто был нестареющим магическим существом (как Мать-настоятельница и монахини, только злее). Голос Голда настолько тих, что она едва его слышит. Он хмурится и смотрит на своё отражение как на давно забытого незнакомца. — Это было очень давно. Она поднимает брови. — Это-то понятно. Тишина начинает оседать лёгким снегопадом неловкости — все звуки комнаты теряются в воспоминаниях Голда. Эмма решает не обращать внимания, прислоняется к стене и допивает свой кофе одним большим глотком. (Кофе такой горячий, что грозит обжечь ей горло, но это лучше, чем смотреть на мрачного Голда.) — Итак… — говорит она после достаточно долгой паузы, решив, что уже можно отвлечь его от воспоминаний, — … вы собирались изложить мне свой план. — Собирался, — говорит Голд и, заметив её хмурый взгляд, добавляет: — Собираюсь. — Вот что я уже знаю, — Эмма поднимает свободную руку, загибает один палец, — спасти Белль-слеш-Джейн, — второй палец, — не дать Коре завладеть кинжалом. — Неверно. Её рука с бейглом замирает на полпути ко рту. — Что? — Кора получит кинжал. Я заключил сделку. — Как будто осознав, что всё ещё держит кинжал у своей груди словно жуткий именной ярлычок, он опускает его вниз. — А я никогда не нарушаю сделок. — Это я слышала. Но даже эту? — Даже эту. — Вы с ума сошли? Мы не можем просто взять и отдать его Коре. — Конечно, можем, — он приседает, чтобы положить кинжал обратно в коробку, захлопывает крышку и защёлкивает замки. — Мы просто должны убедиться, что он не сработает. Эмма хмурится. — И как же мы в этом убедимся? Губы Голда кривятся в усмешке — почти такой же острой, как сам кинжал. — Слушайте очень внимательно и делайте в точности как я скажу.