Не забудь меня

Глава 24 Когда Голд спрашивает, хорошо ли она умеет «сочинять легенды», он на самом деле имеет в виду ложь. Фальшивые личности, ложные мотивы, выдуманные предыстории — всё в таком духе. Эмма отвечает, что как приёмному ребёнку-беглянке-воровке-поручителю ей опыта не занимать. Так что Голд предоставляет ей самой сообразить, с чего вдруг ей нужна его смерть, и зачем в этом деле может понадобиться помощь Крюка. (Ей не нравится этот план.) В общем, Эмма снова садится за стол, на тот же самый табурет, роняет голову на руки и ждёт, пока её посетит вдохновение. Она не лгала: когда надо, она действительно хороша в «сочинении легенд», но сейчас едва рассвело, и мозг больше заинтересован во сне, чем в работе. В ещё одном бейгле и кофе (эту просьбу Голд игнорирует), чем в выдумывании причин предполагаемого убийства. — Ничего не посоветуете? — спрашивает она наконец, когда Голд принимается полировать цепочку часов, притворяясь незаинтересованным (можно подумать, она не видит, как он проверяет время каждые тридцать секунд). — Соображайте быстрее, — говорит он. Она смотрит свирепо. — Или, может, мне стоит самой вас пырнуть и не морочить нам обоим головы. — Вы действительно очень благородны, — отвечает Голд. Она издаёт раздражённый стон, запускает в волосы пальцы, спутывая локоны в дикие колтуны. — Ну, думаю, это должно быть как-то связано с Генри. Наверное, за него бы я вас убила. Может, вы собирались обменять его на Джейн? — Я мог бы, если бы думал, что Кора согласится. Эмма садится прямо. Убирает руки от волос и устремляет на него гневный взгляд. Она знает, что он насмехается над ней, специально бьёт по больному, но её кровь всё равно закипает. Если он шутит, то ей не кажется это смешным. Она намеревается высказать всё вслух, когда он перебивает: — Но это не значит, что она не заберёт его, как только появится возможность, — продолжая полировать цепочку, он произносит это таким обыденным тоном, будто заказывает пиццу, а не обсуждает похищение ребенка. Эмма жалеет, что под рукой нет ничего тяжёлого, чем можно было бы в него бросить. — Не говорите так. — Почему? Это правда, — он на нее даже не смотрит. Его губы складываются в едва заметную улыбку. Эмме требуется немало усилий, чтобы успокоить дыхание и разжать кулаки. Каким-то образом ей удаётся усидеть на месте. — Вы такой… Голд перехватывает её взгляд. Он улыбается шире, обнажая зубы. — Какой? — Неважно. — Она смотрит на часы. И хоть они перевернуты, она считывает «7.15». Время выходит. — Думаете, Крюк купится? — Я в этом уверен. Даже если бы вы сказали, что во сне вам явился летающий слон и приказал меня убить, он бы всё равно продал родную мать за возможность подержать кинжал. — Тогда почему мы это делаем? — Потому что я хочу быть уверен, что у нас всё получится. Небольшая страховка не повредит. — Он действительно так отчаялся? Голд откладывает полировочный лоскут, поднимает цепочку к свету и проверяет звенья одно за другим, перебирая их пальцами словно моток шёлка. — Три сотни лет — это очень долго, если ждёшь чего-то. — Вы говорите так, будто знаете, каково это. Он издаёт невнятный звук (похоже на хрип, будто она ударила его по лицу), и его улыбка меркнет. Со звоном и лязгом он кладёт цепочку. Она барабанит пальцами по столу. — Значит, этот план… всё сработает как вы сказали, да? Я имею в виду, нет никаких пунктов мелким шрифтом и грязных секретов, о которых я должна волноваться? — Нет, вам незачем волноваться. Она прищуривается. — Вы же не собираетесь обрушить на меня что-то ужасное в последний момент, правда? — Он насмешливо изображает праведное возмущение, открывает рот, прикладывает руку к груди. Она игнорирует этот жест. — Не хочу быть занудой, но у меня плохое предчувствие насчёт всего этого. А инстинкты обычно меня не подводят. — Смотрите на это так, — Голд поднимает руку, — если план сработает как надо, мы все получим то, что хотим. Мы спасём Джейн, Кора получит кинжал, а вам не придётся волноваться о магически контролируемом Тёмном, слоняющемся поблизости от вашего ребёнка. — А если не сработает? Голд взмахивает рукой в пренебрежительном жесте. — А если не сработает, то я умру в тот же миг, как Крюк пустит мне кровь с помощью кинжала и станет Тёмным. — Если он хочет скрыть волнение за спонтанным приступом откровенности, то ему не удаётся. (Хоть он и пытается отвлечь её сарказмом и уверениями, Эмма ему не верит. Голд может многое держать от неё в секрете, но он точно не может быть настолько спокоен.) — Я не понимаю, как это поможет, — говорит Эмма. — Ну, даже при наихудшем сценарии, Кора получит контроль над Тёмным, чьё любимое оружие — смазливое личико и склонность к протыканию людей металлическим крюком, — краткая пауза, — и который, к тому же, заперт в тёмноупорной тюрьме. — Вы уверены, что это удержит его? — спрашивает она. — Это удержало меня. А если удержало меня, — он делает паузу, театрально указывая на себя рукой, как будто это должно её впечатлить, — то думаю, нам не стоит волноваться. Это, что называется, «беспроигрышная ситуация». — Только не для вас, — говорит Эмма, — если план не сработает, вы умрёте. Голд улыбается, но на этот раз улыбка не касается глаз. Он вяло пожимает плечами, поднимает часы за цепочку и поворачивается, чтобы положить их на полку у себя за спиной. Цепочка покачивается в такт его движениям. — Все в конце концов умирают, мисс Свон.

***

Впервые Эмма прибыла куда-то раньше Голда. Но это не приносит ей абсолютно никакой радости. Она в подвале. Стоит у подножия лестницы, ведущей в больничный холл. В полной тишине, если не считать капающих труб и слабого гула лампочек, она в тысячный раз проверяет, заряжен ли пистолет. Эмма не доверяет Крюку и не полагается на удачу. (Конечно, опасностей всё равно очень много. Опасность висит в воздухе так осязаемо, что она почти чувствует её на кончике языка, словно привкус перебродившего яблочного сидра.) Она хочет сделать вид, что всё это рутина. Обычные рабочие будни. Снять котёнка с дерева и всё в таком духе. Ничего важного. Но на самом деле Голд должен был появиться ещё десять минут назад, и его опоздание её нервирует. Вообще с ней это бывает редко. Публичные выступления и дочки-матери с Мэри Маргарет во время неловких прогулок — пожалуй, все поводы. Но Голд — обязательный человек. Плюс — она не любит топтаться без дела. Целую вечность спустя Эмма наконец-то слышит стук его трости по ступенькам. Она засовывает пистолет в кобуру на поясе и прислоняется к стене. К тому времени, как он спускается в подвал, она выглядит по крайней мере в два раза спокойнее. (Она хотела выглядеть просто «спокойной», но когда она видит чёрный алюминиевый кейс у него в руке, выходит лишь «менее паникующей».) — Мило, что вы присоединились, — говорит она как бы между прочим. Это напряжённый момент, но Голд знает правила игры. Он понимающе кивает и ухмыляется, опуская кейс с кинжалом на землю. Несколько мгновений они смотрят друг на друга с молчаливой бравадой, как всегда надменные и неприступные, а затем Голд наклоняется, чтобы открыть кейс. Эмма сжимает губы и подходит на шаг ближе, тяжело сглатывая, когда он достаёт кинжал. Её взгляд впивается в имя «Румпельштильцхен», выгравированное чёрным на лезвии. — Вы уверены насчёт этого? Он бережно удерживает кинжал кончиками пальцев, будто это легко бьющаяся чашка, а не стальное оружие. И протягивает ей. Она не может прочесть выражение его тёмных глаз, но его голос мягче, чем она ожидала. — Поздновато отступать, вам не кажется? Он прав. Теперь они оба повязаны. (Бандитский дуэт Шериф и Тёмный, в поисках приключений. Самая дикая сказка на ночь.) Эмма берёт кинжал. Перехватив поудобнее рукоять, она изучающе вертит его в руке, затем неловко прижимает к себе. По ощущениям он ничем не отличается от обычнго ножа. Она не знает, чего ожидала. — Вы в порядке? Кончик его языка чуть высунут меж тесно сжатых губ, а взгляд изучает коридорные углы. Но он без единого слова поднимается на ноги и, опираясь на трость, следует к камере Крюка. Всю дорогу Эмма повторяет его движения. Правда, когда он складывает пиджак и жилет аккуратной стопкой на бетонном полу возле камеры, оставаясь в одной рубашке, свою кожаную куртку она решает не снимать. Она выуживает из кармана связку ключей (дрожащими руками) и отпирает дверь. Затем меняет ключи на пистолет, крепче сжимает кинжал в потной ладони и толкает дверь ногой. Крюк лежит с книгой на коленях, вытянув ноги на кушетке в углу. Он удивлённо поднимает глаза. — Пошёл. Внутрь, — говорит Эмма Голду как можно более грубо. Он мешкает снаружи, то ли притворяясь, то ли сопротивляясь на самом деле, и не переступает порог до тех пор, пока она не поднимает кинжал и не рычит: — Сейчас же, Голд! Крюк щурит глаза от коридорного света. К моменту, как он различает фигуру, опирающуюся на трость, его книга закрыта, а лицо искажено едва прикрытым презрением. — Что это у нас? Новые часы посещений? — Вроде того, — говорит Эмма, шагая сразу за Голдом, когда тот вваливается внутрь с таким видом, будто вот-вот упадёт. (Кто бы ни накладывал заклинание, окружающее камеру, он знал, что делает. Голд выглядит так, будто выпил галлон аккумуляторной кислоты и скатился с лестницы.) Она захлопывает за собой дверь и подталкивает Голда на несколько шагов ближе к Крюку. — У тебя кинжал, — говорит Крюк. Его голос звучит так, будто он обсуждает погоду, но его взгляд лихорадочно мечется между кинжалом и пистолетом. — Ага, — говорит она. — Ты контролируешь Тёмного. — Похоже на то. — Ты должна знать, что его магия здесь не работает, — его губы сжимаются, и он смотрит на имя «Румпельштильцхен» как на прогнивший кусок мяса. Голд едва стоит на ногах. — Если собираешься убить меня, то лучше сделай это сама. — Спасибо за совет. Но я здесь не за этим. — Тогда зачем? — спрашивает Крюк. Кажется, он не способен смотреть на что-то одно: его взгляд стремительно перебегает от Эммы к Голду, от Голда к кинжалу и от кинжала снова к Эмме. Эмма сжимает губы и смотрит на Голда (он высоко поднял голову, вперив взгляд в одну точку на бетонной стене), затем поворачивает в руках кинжал. Она берёт его за лезвие, зажав плоскую поверхность меж пальцев, и протягивает рукоять Крюку. Подняв брови, Крюк откладывает книгу на кушетку и спускает ноги, наклоняясь вперёд и намереваясь встать. Эмма направляет на него пистолет и качает головой. Он снова откидывается назад, поднимая руки в защитном жесте. — Если это шутка, Свон, то очень неудачная. — Это не шутка. Его рука у бедра сжимается в кулак, будто он уже держит кинжал. — Длинная история. Но если коротко — Румпель хочет обменять моего сына на свою подружку. — Она бросает на Голда убийственный взгляд (и надеется, что это выглядит достаточно убедительно). Губы Голда кривятся в гримасе. — Он — угроза. Я хочу его устранить. — Так… почему ты пришла ко мне? — Ты хоть представляешь, как тяжело нанять подходящего киллера? Крюк смотрит на неё из-под изогнутых бровей и полузакрытых век. Эмма пожимает плечами. — Я не знаю, как там устроено в Неверленде, но здесь шерифам не положено убивать людей. Плюс, думаю, бессмертие — твоя прерогатива. Крюк хмурится, указывая обрубком руки (затянутым в чёрную кожу — в тон его тёмной рубашки) на пистолет. — Зачем оружие? — Затем, что я не доверяю ему, — Эмма бросает взгляд на Голда, — и тебе, — взгляд возвращается к Крюку, она подступает к нему на шаг ближе. Благодаря этому кинжал оказывается на расстоянии вытянутой руки от Крюка, но она властно держит его при себе. — Я не хочу, чтобы ты ломал комедию. Я хочу, чтобы он умер. Не хочу его контролировать. Не хочу, чтобы он бегал по городу и мучил людей. Хочу, чтобы он был мёртв. — Уверяю тебя, наши желания совпадают. Голд открывает рот и начинает что-то говорить, но Эмма тут же обрывает его поспешным «Заткнись». Его челюсть захлопывается со стуком зубов. Эмма снова смотрит на Крюка. — Так ты сделаешь это или нет? Крюк поднимает руку к лицу и потирает бороду. Он строит из себя крутого, но Эмма всё равно видит в его глазах отчаяние. Она обвиняюще указывает на него пальцем. — И не думай спрашивать, что ты с этого получишь. Ты наконец-то убьёшь Голда — этого достаточно. Я не выпущу тебя отсюда. Но что такое небольшой тюремный срок, если живёшь вечно, так ведь? Игнорируя всё ещё направленный на него пистолет, Крюк встаёт со своей кушетки и протягивает руку. Его глаза прикованы к Голду. — Отлично. От внезапной улыбки Крюка Эмму начинает тошнить. (Съесть три бейгла за последние четыре часа, определённо, было ошибкой, пусть она и проснулась зверски голодной.) Его пальцы снова подрагивают, она, сузив глаза, вкладывает кинжал в его ладонь. Пальцы Крюка смыкаются на рукоятке, он прижимает кинжал к груди, словно ожидая, что Эмма передумает в любую секунду. Он отходит от неё подальше и, чуть подбрасывая кинжал в руке, перехватывает рукоять поудобнее. Он держит его высоко, изучая волнистое лезвие, выгравированное чёрным имя и вплетённые в металл узоры. — Что-то не так? — спрашивает Эмма. — Всё замечательно, — говорит Крюк медленно и подступает ближе к Голду. Ухмыляясь, он приставляет кончик кинжала к его подбородку, заставляя поднять голову. Впервые с тех пор, как они вошли в камеру, Голд встречается взглядом с пиратом. Эмма почти ждёт, что воздух между ними вспыхнет. — Вообще-то, Тёмный, я решил, что ты можешь разговаривать. В отличие от мисс Свон, я хочу знать, что ты скажешь. Голду удаётся ухмыльнуться. Опираясь на трость, он, насколько это возможно, выпрямляет спину. — Мне нечего сказать, — говорит он, — Тебе — нечего. — Даже «привет»? Эмма чувствует, как меж лопаток проступает пот. Она передёргивает плечами под курткой, в которой, несмотря на комнатную сырость, внезапно становится слишком жарко, и откашливается. — Мне жаль портить тебе веселье, Капитан, но можно побыстрее? У меня мало времени. — Терпение, красавица. Всему своё время. — Он кружит вокруг Голда словно акула, воздух за ним струится волнами неприкрытой ненависти. Камера слишком тесная, чтобы свободно вместить всех троих, и Крюку едва хватает места обойти Голда, не касаясь стен, но пират всё равно выглядит угрожающе. — Сейчас — самое время, — говорит Эмма. Крюк старательно её игнорирует. Он даже не обращает внимания на пистолет в её руке. Он улыбается. Обрубок руки — на поясе, другая — свободно вертит кинжал, описывая небольшие дуги, словно он практикуется на воздухе, прежде чем вонзить лезвие в человеческую плоть. А потом Крюк толкает Голда в спину так, что тот спотыкается. Он обходит Голда, становится напротив, хмурится и указывает кинжалом вниз. — На колени, бес. Голд опускается на пол. Всем телом навалившись на трость, по очереди сгибает ноги, свирепо глядя в ответ. — Я хочу, чтобы ты умолял, — говорит Крюк. Эмма чуть поднимает пистолет, пытаясь перехватить взгляд Голда. Но тот смотрит только на Крюка — взглядом, острым как лезвие бритвы. (Он выглядит бледным, измождённым и старым, но всё равно такое ощущение, будто он одним только взглядом способен заживо снять с пирата шкуру). — Умоляй, Румпельштильцхен, — Крюк подходит ближе, опустив взгляд на лицо Голда и обнажив зубы. Эмма даже не может назвать эту гримасу улыбкой. — Умоляй оставить тебя в живых. — Не убивай меня, — голос Голда дрожит, но скорее от гнева, чем от страха. Лишённый всех остальных эмоций. Равнодушная и неудовлетворительная просьба. — Крюк, — предупреждает Эмма. Она снимает пистолет с предохранителя. — Пожалуйста, — говорит Крюк Голду. — Пожалуйста, — повторяет Голд. Крюк подступает ещё ближе, хотя расстояние между ними и так минимально, хватает Голда за рубашку, всё ещё держа в руке оружие, грубо тянет на себя и приказывает встать. Голд поднимается на ноги. Крюк всаживает в него кинжал. Эмма узнаёт этот глухой мясистый звук. Она сильно прикусывает губу и пытается не отводить взгляд. Голд наваливается на Крюка, оседая вниз, но кинжал, всаженный в бок, не даёт ему упасть. Он открывает рот, задыхаясь и отчаянно пытаясь глотнуть немного воздуха. — Хватит, — говорит Эмма едва ли достаточно громко, чтобы расслышать саму себя. Наверное, если она действительно хотела смерти Голда, ей надо бы выглядеть довольной, а не больной до тошноты, но, кажется, в этот момент Крюк вряд ли заметит, даже если она разрыдается в уголке. Крюк вворачивает лезвие в плоть, крутит его и раскачивает из стороны в сторону, заставляя Голда биться в конвульсиях. — Хватит, — повторяет Эмма. Она делает шаг вперёд, поднимает пистолет и направляет его в лицо Крюка. — Брось кинжал! Наконец Крюк поворачивается к ней и улыбается. Он выпускает кинжал и поднимает руки, отступая назад к стене. Взгляд Эммы мечется между Крюком и Голдом, и она всё ещё направляет пистолет на пирата. Прежде, чем Голд успевает окончательно рухнуть, она подставляет плечо, перенося вес Тёмного на себя. Тот одной рукой хватается за кинжал, всё ещё всаженный в тело по самую рукоять, а другой каким-то непостижимым образом по-прежнему удерживает трость. — Ну же, — говорит Эмма, пытаясь одолеть слёзы и подступающую тошноту, — давайте вытащим вас отсюда. Улыбка Крюка угасает. — Что ты делаешь? — Стой на месте, — предупреждает Эмма. Голд тяжёлый, но Крюка нельзя снимать с прицела. Он подступает к ней на полшага. — Я сказала, стой на месте! Голд начинает смеяться. Этот звук вырывается из его груди с бульканьем чего-то, подозрительно похожего на кровь. — Куда ты его забираешь? — требовательно спрашивает Крюк. — О нет, бедный маленький пират! — говорит Голд. (Эмма никогда не слышала, чтобы он говорил вот так — высоким маньяческим тоном, словно это вовсе не Голд, а какой-то пародирующий его комик.) — Мы что, испортили тебе развлечение? Паника на лице Крюка сменяется гневом, потом возвращается обратно. — Ты сказала, я могу убить его. Эмма отступает к двери камеры, почти неся Голда на себе. — Я солгала, — говорит она. — Не волнуйся, — говорит Голд тем же нарочито весёлым тоном. (Должно быть, это из-за потери крови.) — Рана смертельная. Просто некоторые из нас умирать будут долго. — С вами всё будет в порядке, — говорит Эмма. Ей удаётся открыть дверь одной рукой, другой она удерживает Крюка на мушке, — не стройте из себя примадонну. Несмотря на пистолет, Крюк, похоже, настроен решительно. Он отступает от стены, пылая гневом, и протягивает руку, словно пытаясь задушить Голда здесь и сейчас. Эмма выталкивает Голда в открытую дверь, стремительно выходит следом и захлопывет камеру. Ей удаётся повернуть ручку и задвинуть засов как раз в тот момент, когда Крюк впечатывается в дверь с той стороны, громко молотя кулаками по толстому слою металла. Стена приглушает его крики, но Эмме и не нужно их слышать, чтобы догадаться, в чём дело  — тон говорит сам за себя. Она запирает остальные замки (руки становятся красными, когда она достаёт ключи из кармана, и Эмма осознаёт, что красная куртка пропиталась такого же цвета кровью), затем поворачивается к Голду. Должно быть, ему как-то удалось немного отползти, потому что теперь он сидит рядом со своим пиджаком, прислонившись к дальней стене. Кинжал лежит рядом — красный и блестящий в свете голых лампочек над головой. Её лицо искажает гримаса ужаса. Его тёмно-синяя рубашка сбоку окрашена фиолетовым, а сквозь прижатые к рёбрам пальцы сочится кровь. Эмма бросает окровавленную куртку на бетонный пол и потирает руки друг о друга, словно заряжая свою магию как электроды дефибриллятора. (В холодном коридоре её тут же пробирает озноб от пота.) — Хорошо, — говорит она, — давайте приступим. Видимо, в ней бурлит достаточно сильных эмоций, чтобы трюк удался (паника — это эмоция, паника считается, паника и отчаяние, может быть, этот человек ей и не нравится, но она не хочет, чтобы он истекал кровью у неё на глазах), потому что первая же волна покалывающей магии поднимается в её груди и распространяется к рукам. Не обращая внимания на протесты Голда, Эмма разрывает рубашку дальше, касаясь пальцами его влажной кожи. Она исцеляла его руку и ногу по сотне раз, но сейчас ей необходимо увидеть рану, её глубину, размеры и степень серьёзности — потому что сейчас это вопрос жизни и смерти. Некоторые органы повреждены. Инстинктивно, будто отдельным уголком сознания, Эмма ощущает разрезанную кожу и порванные сосуды и чувствует боль, окутывающую его волнами. Она отталкивает руку Голда в сторону и прикладывает к ране свою ладонь. Исцеление вообще непростое дело. Она не Голд, она не может заставить предметы явиться перед собой по первой же прихоти, лишь взмахнув рукой. Даже вчера, когда это была лишь рука, нога и кухонный нож, исцеление ощущалось, как попытка сдвинуть вагон кирпичей. А сейчас… сейчас ей кажется, что она тащит этот вагон по кафельному полу в одних носках. Или плывёт против сильного течения. Или сражается со змеёй, с призраком, с чем-то скользким и туманным, с кем-то, уворачивающимся от любых попыток пришпилить его к стенке. Она старается залатать его как можно лучше, накладывает невидимые швы и наращивает кожу — неуклюжую, слабую и розовую. Спустя минуту, которая кажется вечностью, она отстраняется, обессиленная и задыхающаяся. Ноги подкашиваются, и Эмма опускается на пол. — Я не могу исправить это полностью, — говорит она, вытирая лоб тыльной стороной ладони, — мне придётся попробовать ещё раз позже. — Она всматривается в рану. Что-то не так. Что-то злое и горячее пытается вырваться наружу, и она не знает, что с этим делать. — Но я остановила кровотечение. Рана довольно неплохо зажила. Голд садится чуть ровнее, отталкивает руку Эммы и прикладывает к разрезу в рубашке свою собственную. Его бок всё ещё в крови, но Эмма видит свежую кожу, заполнившую щель меж рёбрами. Он чуть надавливает на рану и кривится. — Всё в порядке, — говорит он сквозь сжатые зубы, — помогите мне встать. Мы разберёмся с этим после того, как вернём Белль. Эмма помогает ему подняться и протягивает трость, не утруждаясь поправить его насчёт Джейн. Она вытирает руки о куртку (которую всё равно придётся чистить) и подбирает окровавленный кинжал Голда. Имя «Румпельштильцхен» на лезвии выглядит каким-то непрочным, будто сотрётся вместе со следами крови — но, может быть, у неё просто кружится голова от магических усилий, и это всё игра её воображения. — Нам нужно привести себя в порядок перед встречей с Корой, — говорит Голд, надевая пиджак и пытаясь застегнуть пуговицы трясущимися руками. — У меня есть салфетки для рук, — говорит Эмма. Голд смотрит на неё искоса. Эмма осматривает коридор. Капли крови на полу, длинная красная полоса на стене — там, куда прислонялся Голд, кровавые отпечатки её рук на двери и замках. Она пожимает плечами, указывая на окрашенную красным кожу на руках. — Это лучше, чем ничего. Он смотрит вниз, на тыльную сторону ладони, на свои трясущиеся пальцы, сжимающие рукоять трости. — Отчаянные времена, — говорит он тихо. — Пойдёмте, — говорит Эмма. Она кладёт руку ему на плечо и, к её изумлению, он её не отталкивает. — Салфетки у меня в машине. Я вас выведу. Поразительно, он не отказывается от помощи на всём пути к парковке. (Он останавливается на каждой ступеньке, его пиджак застёгнут криво, и Эмма старается не волноваться слишком сильно.)