Не забудь меня

Глава 28 Внутри «Кроличьей норы» воздух пропитан дымом. Музыка, льющаяся из стоящего в углу автомата, перекрывает голоса, звон стаканов и удары бильярдных шаров (и сопровождающие их крики радости или разочарования участников партии). Воздух кажется слишком осязаемым и слишком тяжёлым, их столик липкий, а бармен улыбается Джейн с каким-то озадаченным терпением (как будто она здесь лишняя). Ей это не нравится. Но они всю неделю были заняты на работе, а это единственное место, открытое так поздно вечером в выходной день (и она не могла ни секундой дольше оставаться в квартире, среди одиночества, разбившегося на тысячи острых осколков, где не спастись от подступающей паники, готовой опутать её своими липкими нитями — Джейн не уверена, что смогла бы сама смотать эти нити обратно в клубок). Так что она сидит в углу, положив сумочку на колени, и наблюдает за тем, как Руби ловко пробирается к столику, неся тарелку картошки фри. — Можешь говорить что угодно об этом заведении, — говорит подруга, причаливая к столику, улыбаясь и опуская тарелку на липкую поверхность, — но на фритюре у них точно волшебники работают. На секунду Джейн думает, что она говорит буквально. (В городе, где живёт Румпельштильцхен, где есть прялка, превращающая солому в золотые ожерелья, возможно, что волшебники действительно работают в ночную смену, поджаривая картошку.) Но потом Руби улыбается, присаживаясь рядом, и Джейн понимает, что это всего лишь игра слов. — Тебе не обязательно верить мне на слово, — говорит Руби, подталкивая тарелку ближе к ней, — попробуй. Картошка выглядит жирной, и вероятно, к ней нужен кетчуп, но Джейн доверяет вкусу Руби (в еде, если не в выборе места), поэтому берёт особо длинный ломтик из горки и откусывает половинку. — Итак… — говорит Руби, глядя на Джейн широко раскрытыми глазами во внезапном приступе сочувствия, — … насколько всё плохо? Джейн прикрывает рот рукой, пережёвывая еду, и качает головой. — Нет. Это… это на самом деле очень вкусно. — Я говорила не о картошке. Джейн хмурится, жуя медленнее. Она сглатывает и отпивает немного коктейля. Напиток застревает в горле, но вкус приятный, и она подавляет кашель. (Может быть, коктейль и называется «Лонг-Айлендский чай со льдом», но это не чай.) — Тогда… о чём? Руби выбрала себе другой коктейль — в высоком стакане, красного цвета, пахнущий фруктами. Она помешивает его соломинкой, стуча кубиками льда. — Вы с Голдом поссорились, так ведь? — Нет, — говорит Джейн. Руби поднимает бровь. — Нет? — Нет. — Так ты проводишь вечер субботы со мной и Эммой — в баре — потому что у вас всё отлично? Джейн смывает комок в горле длинным глотком не-чая. — И последние пятнадцать минут ты постоянно проверяла телефон, потому что у вас всё отлично? Телефон предательски лежит на столике поверх бумажной салфетки рядом со стаканом. Джейн постукивает ногтями по стеклу. Руби улыбается совсем не злорадно, попивая коктейль через соломинку. — Мы не поссорились, — говорит Джейн. Руби снова улыбается. — Мммм… — Мы просто… в последнее время не общались, — она прикусывает нижнюю губу, — вообще. — И как долго длится это «последнее время»? Говорить об этом вслух — как признаваться в чём-то постыдном (но ещё это приносит облегчение — точно она выпустила что-то заточённое в клетку и отчаянно рвущееся на свободу). — Две недели, — она бросает быстрый взгляд на телефон на салфетке, — он мне не перезванивает. — Этому есть причина? Джейн разводит руками. — Я не знаю. Трубку он не берёт. — Она пытается говорить ровно, но её печальный тон никак не вяжется с показной беззаботностью. Ей противно от того, какой беспомощной она себя чувствует, какой одинокой — несмотря на Руби и на целую толпу незнакомцев в зале. — Может… может, он просто хочет дать тебе немного личного пространства? — улыбка Руби чуть шире, чем необходимо, чуть ярче отражается в её глазах. Но Джейн знает, что она пытается быть любезной — ради неё, если не ради Голда. — Я не хочу личного пространства, — отвечает Джейн, — я не знаю, чего я хочу… — (она хочет завтраков с блинчиками, объятий с ароматом дорогого одеколона, разговоров, солнечного света и хорошего сна по ночам, и чтобы её жизнь, наконец-то, наладилась) — … но точно не личного пространства. — Хорошо… — выдавливает из себя Руби, — может быть, личное пространство нужно ему? Джейн не будет его винить, если так и есть. Он замкнутый человек. А она вторглась в его дом. Ела его еду. Сортировала его безделушки. Она женщина без воспоминаний, которая вместо сна всю ночь занимается готовкой, и которую похищают, по меньшей мере, несколько раз в год. Он замкнутый человек, и, возможно, он думает, что она причиняет слишком много хлопот. — Может быть, — говорит Джейн. Руби протягивает руку по столу, и, взглянув на неё, будто спрашивая разрешения, успокаивающе сжимает её пальцы. — Эй, всё будет хорошо. Я уверена, что вы двое во всём разберётесь. — Надеюсь. На лице Руби мелькает широкая искренняя улыбка. Она отпускает руку Джейн и откидывается на спинку стула, хлопая ладонями по столу так, что в стаканах начинают дребезжать кубики льда. — А если через пару недель он всё ещё будет строить из себя недоступного, я скажу бабушке не продавать ему утром кофе — до тех пор, пока он не образумится. Джейн смеётся. Мистер Голд без своего утреннего кофе выглядит почти так же сурово, как Эмма — без своего. — Я знаю, тебе тяжело, но постарайся не думать об этом. Хотя бы сегодня. Сегодня у нас девичник. — Руби хмурится и наклоняется, чтобы посмотреть на входную дверь, — который начнётся, как только к нам присоединится Эмма. Джейн ещё раз бросает взгляд на телефон — тот не подаёт признаков жизни. Она прячет его в сумочку и застёгивает молнию. — Спасибо, Руби. Руби в ответ улыбается. Эмма появляется через полчаса (к этому времени они за непринуждённой беседой успели выпить по коктейлю и съесть целую тарелку картошки фри). Она пробирается к их столику в дальнем углу, сопровождаемая косыми нервными взглядами некоторых посетителей с сомнительной репутацией — очевидно, узнавших в ней шерифа. Дойдя до кабинки, она бросает ключи от машины на столик и плюхается на сидение рядом с Джейн. — Мне нужна громкая музыка и напиток покрепче, — говорит Эмма. Руби ухмыляется. — Тебе повезло — здесь можно получить и то, и другое. — Тяжёлый день? — спрашивает Джейн. Эмма издаёт стон и наклоняется вперёд, пряча лицо в сложенных на столе руках. — Ты даже не представляешь, насколько. — Может быть, картошка фри поможет? — спрашивает Руби. Эмма выпрямляется, с энтузиазмом хватаясь за это предложение. — И двойной виски. Очень прошу. — Вернусь через минуту, — говорит Руби, улыбаясь своей лучшей официантской улыбкой, и отходит к бару, чтобы сделать заказ. Эмма снова издаёт стон и откидывается на спинку стула, прислонив голову к стенке кабинки. Под её глазами залегли тёмные круги. Она выглядит так, будто вступила в кулачный бой со сном и проиграла. Джейн складывает руки на коленях, постукивая по ним пальцами. — Как… твои уроки магии? — Ты спрашиваешь о том, как проходят мои уроки магии или о том, как дела у мистера Голда? — спрашивает Эмма, даже не открывая глаз. — Ммм… И о том и о том, наверное. — Голд в порядке, — говорит Эмма. Джейн медленно кивает и повторяет: — В порядке? — Он… — Эмма пожимает плечом, — он Голд. — она открывает глаза и бросает косой взгляд на Джейн, как будто измеряя собственные слова степенью её хмурости. — Капризен, нелюдим, неуловим… — Эмма прерывается и снова пожимает плечами, будто не зная, что ещё можно сказать. — Он делает инвентаризацию в магазине. — Я знаю, — говорит Джейн. — Иногда я вижу его из окна библиотеки. (У неё нет причин краснеть — здания находятся как раз напротив друг друга.) — Полагаю, он всё ещё тебе не перезвонил? Джейн поджимает губы и качает головой. Эмма закатывает глаза и бормочет что-то, что звучит как «чёрт». Джейн подносит стакан к губам, и кубики льда стучат о её зубы, а талая ледяная вода просачивается в рот. Они обе молчат. Эмма как будто не может решить, куда смотреть. Её взгляд обращён то на стол, то на Джей, то на Руби, стоящую у бара, но на пустую тарелку из-под картошки фри. Джейн смотрит на свой стакан. От помады там остался отпечаток губ на краю, и она размазывает его пальцем. Слёзы застилают глаза, превращая кубики льда в сплошное размытое пятно. Так по-дурацки — плакать, когда жизнь налаживается, и глаза уже много дней оставались сухими — но неопределённость разъедает её и без того исстрадавшуюся храбрость. — Он злится на меня? — спрашивает Джейн. Эмма, хмурясь, поворачивается к ней. Джейн сглатывает и продолжает, прежде чем Эмма успевает ответить. Вопросы (незаданные, потому что телефоные звонки так и остались неотвеченными) бурлят в ней, разжигая внутри панику. — Он говорил с тобой? Говорил тебе, что случилось? Это я сделала что-то не так? Эмма поднимает руки, обрывая Джейн. — Эй, эй! — говорит она. Её голос твёрд, словно камень, преграждающий путь бурному потоку эмоций. — Ты ничего не сделала. — Может быть, я должна была что-то сделать? Что-то случилось, пока меня не было? — Ничего подобного. — Тогда что… Эмма, обычно весьма сдержанная в проявлении чувств (на публике на её лице можно заметить лишь три выражения: довольное, жёсткое и саркастически раздражённое), демонстрирует неожиданное разнообразие эмоций: симпатия сливается с сочувствием и смешивается с волнением. Её глаза презительно сощурены и блестят от раздражения, злости и чего-то, подозрительно похожего на стыд (и Джейн надеется, что она злится не на неё, надеется, что не виновата в том, что друзья постоянно отдаляются от неё). Эмма складывает руки на груди и делает глубокий вдох. — Это никак с тобой не связано, Джейн, — на её лице снова отражается нечто вроде сочувствия и волнения, — наверное, ему сейчас просто тяжело без магии. Джейн моргает. — Что? Эмма пожимает плечами. — Я хочу сказать, я бы отлично прожила и без этого, даже лучше, чем отлично. Но он владел магией целую вечность. Должно быть, у него такое ощущение, будто отрезали руку или что-то вроде того. Всё равно не нормально, что он так тебя избегает, но, думаю, этим можно всё объяснить… — Постой. Что ты имеешь в виду, говоря, что у него нет магии? Джейн не понимает почему, но в глазах Эммы мелькает триумф, когда она отвечает: — Ах, да. Он не хотел, чтобы ты знала. — Что… что случилось? — слова крошатся у Джейн во рту, не желая сходить с языка и угрожая встать поперёк горла. Эмма пожимает плечами. — Он отказался от неё. Джейн подносит ладонь к сплетённому из золота ожерелью, пробегая пальцами вдоль цепочки. Воспоминания об огненных шарах, исцелении и прядении золота из соломы грозят стереться, словно этого никогда и не было. (Но всё это было на самом деле, потому что она не сумасшедшая.) И мистер Голд действительно это делал — она сама видела, и все знают, что у него есть магия. Но теперь нет. Никаких больше незабудок из роз. — Почему? — спрашивает она, её голос едва ли громче шепота, — он любил магию. И когда Джейн перестала этого бояться, часть её тоже любила магию. — Он обменял её на кое-что, что любил больше, — отвечает Эмма. Она смотрит прямо на Джейн, не обвиняюще, но настойчиво — и улыбается. (Это всё объясняет.) У Джейн получается улыбнуться в ответ, хотя её губы, покрытые красной помадой, дрожат. И эта улыбка остаётся на её лице весь остаток вечера: когда Руби возвращается с ещё одной тарелкой картошки фри и ещё одной порцией коктейлей; когда они вытаскивают Эмму из-за столика, чтобы сыграть в бильярд несчётное количество партий; когда музыка звучит так громко, создавая ощущение, что по её вискам кто-то стучит кулаками или играет как на барабанах; и все смеются слишком громко (и она тоже); когда полночь уже далеко позади, и она забывает о своём телефоне в сумочке, забывает о вине, сковывающей её внутренности — и забывает, как больно ходить на каблуках много часов подряд (поэтому она сбрасывает туфли и идёт по прохладному тротуару босиком, возвращаясь в библиотеку под руку с Эммой и Руби). Но потом подруги уходят. Джейн закрывает за ними дверь. Захмелевшая, она поднимается по лестнице в пустую квартиру. Не утруждаясь включить лампу (ей достаточно и лунного света), она бросает туфли и сумочку на кровать. Спустя минуту она растягивается рядом, зарывшись лицом в матрас. Мир кружится, словно вращающееся офисное кресло, с которого только что резко встали. Телефон в сумочке издаёт писк, оповещая о низком заряде батареи. Лишь на миг Джейн забыла, как отчаянно скучает по звуку голоса Румпа. xxxx Джейн не собиралась задерживаться так надолго. Она не собиралась так много пить. Но проблема с алкоголем в том, что это не чай. Когда она пьёт слишком много чая — у неё появляется кофеиновая эйфория, и она убирается в квартире, смеётся над всякими глупостями и плохо спит (но она всегда плохо спит, поэтому не возражает). Алкоголь тоже заставляет её смеяться над глупостями, но всё вокруг кажется слишком нечётким, и ей хочется поспать дольше обычного (но сон приносит с собой ночные кошмары, так что она борется с ним, пока от этих усилий не начинает болеть голова). Проблема с алкоголем в том, что, поднявшись наконец с матраса, она понимает, что на часах уже четыре утра, и она смотрит на номер Румпа на скоростном наборе в телефоне, и каждая связная мысль, на которую способен её мозг, пропитана виной. Она очень хотела бы избежать этого момента. Она очень хотела бы оставить всё как есть на века, на многие дни, на сотни попыток испытать собственную голосовую почту — ей нужно время, чтобы настроиться, чтобы набраться смелости. Но от незнания такое ощущение, будто пуля пронзает плечо, и если она будет медлить, то может совсем потерять самообладание. (Проблема с алкоголем в том, что он заставляет её чувствовать себя храброй.) Она зажимает большим пальцем кнопку с цифрой «1» и забирается в кресло у окна. Рядом лампа разрезает темноту оранжево-жёлтой полосой. В телефоне раздаются гудки. Гудок. Гудок. Гудок. А затем гудки прекращаются. — Это Голд, — говорит голос в телефоне, — оставьте сообщение. Она стискивает зубы и крепче сжимает пальцами телефон. Бесконечно долгие секунды она только хрипло дышит в трубку. — П-привет, мистер Голд, это Джейн. Я… я просто хотела попросить прощения. За всё. Я знаю, как тебе было тяжело. Потерять Белль, помогать мне. Она говорит, словно идёт, спотыкаясь и падая, и кажется, найти выход из путаницы слов ей никак не удастся. И, возможно, дело в алкоголе или в недостатке сна, или, может быть, это просто паника, потому что, возможно, это её последний шанс с ним поговорить. — Меня… не должны были похитить. Мне стоило быть осторожнее. Я понимаю, если ты злишься и больше не хочешь со мной разговаривать. Просто надеюсь, ты понимаешь, что я не хотела… чтобы так получилось. — Она вытирает губы тыльной стороной ладони (помада уже давно стёрлась), вцепляется пальцами в подлокотник кресла и продолжает: — Мне жаль, что ты потерял магию. Надеюсь, ты не будешь ненавидеть меня всю оставшуюся жизнь. Джейн выключает лампу и тянется вниз, чтобы подобрать с пола шерстяной плед. Она натягивает его до самого подбородка. — Ладно, — говорит она, — хорошо. Пока. Она вытирает уголок глаза рукавом и захлопывает телефон.