The aim

Когда Мэв досчитывает до сорока трех, лестница заканчивается. С легкой руки темноты звуки, копошащиеся в углах тени, образы смазываются в один тугой комок и давят. Порой кажется, что неровные земляные стены вот-вот накроют, как пресс-папье. А порой по ту сторону тюремных камер слышится собственный голос. Это, конечно, безумие. Мэв знает, что это тьма заползает в самые отдаленные частички сознания, коверкает, переиначивает. На какие-то несколько тысяч лет все здесь больны тьмой. «Тюремщик – это не профессия, это наказание», ― с ироничной усмешкой повторяет она, и в сорванном голосе слышится горечь. Воображаемый собеседник сокрушенно качает головой и изображает на лице гримасу болезненного понимания. Впрочем, Мэв осознает, что больше не видит перед собой другого пути. Иногда концентрированная темнота расступается, и дрожащий в агонии свет от факела бросает на грязную стену исполинские тени. Мэв щурится, глядя на болезненно-желтый огонек, и ей кажется, что он тоже подплывает отсыревшим мраком. А иногда в узких и кривых, изломанных коридорчиках мелькают живые люди – правда, они больше похожи на заблудших призраков. Мэв замечает скользнувшую мимо охотницу – та приветственно кивает ей. Тюремщица автоматически наклоняет подбородок в ответ и никак не может вспомнить ее имя. Вроде бы что-то на «Д», вроде бы что-то с частичкой луны. Но не помнит. Какая разница? Нет никакой. Здесь у всех одинаковые лица – как стада клонированных овечек. Огромный замок спадает с петель с неприятным визгом и ярче мерцает рунной вязью. Мэв морщится слегка и толкает дверь нужной камеры. Сердце болезненно стучит в голове. Пальцы холодеют и не слушаются, тюремщица неосознанно сжимает край плаща с чеканными полумесяцами кинжалов. Ее враг за этой дверью. Самое страшное, что она больше не ненавидит его. Ненависть ушла вместе с пролитой кровью своих и чужих. Глядя на изуродованные тела наг, лежащие на покрытой зеленой слизью земле, она испытывает только равнодушие. Просто очередная ступень к своей цели. К цели или к виселице? Во всяком случае, больше нет врагов. Разорванный мир слился воедино, и в этом мире Мэв нет места. Тюремщица судорожно проводит по одному из клинков на плаще. Их лезвие по-прежнему остро, и она ощущает, как колкое касание пробегает по нервам, расползается по телу паутиной импульсов. Так привычно и успокаивает. Она вскидывает голову, глубоко вздыхает и почти спокойна. Почти. Иллидан лежит на какой-то бесформенной куче в углу, по-видимому, заменяющей ему постель. Здесь не церемонятся с заключенными, а в особенности с ним. Его тело опутано грубыми цепями, кандалы сковывают руки, ноги и даже шею. Он дышит часто, голова отвернута к сплошь покрытой пульсирующими рунами стене. Если бы у него были глаза, Мэв с уверенностью сказала бы, что его взгляд изучает виртуозное сплетение древних, слабо сверкающих письмен, которые по капле вытягивают его силу. Тюремщица переступает порог и застывает в молчании. Тяжелая дверь с лязгом захлопывается, отрезая путь к отступлению. Теперь не существует никого, кроме них. ― А, это ты, моя маленькая тюремщица, ― негромко произносит Иллидан, и его губы улыбаются. Мэв стискивает зубы и изо всех сил пытается ненавидеть. ― Ты победила, ― совсем тихо говорит полудемон. Мэв резко одергивает плащ и стискивает ткань в кулаке. ― Ты оказалась сильнее. ― Замолчи! Кажется, что еще слово, и натянутые до предела струны лопнут. Вот он – скован по рукам и ногам. Он сидит в клетке, не в силах даже подняться, его глаза все реже зажигаются зеленым демоническим светом. Руны танцуют, бесновато моргая потусторонним сиянием, и в этих рунах его погибель. Да, вот он – ее враг, она догнала. Но проиграла. Когда-то очень давно Мэв прижимала мертвое тело брата к груди и мечтала только об одном. О мести. По крупице собирала ненависть, растила в душе и оберегала, как самый драгоценный цветок. Целуя брата в холодный лоб, она горячо клялась в этой ненависти и обещала самую страшную месть. Обещала заставить страдать. Ее жизнь была пуста – теперь Мэв понимает это. Со своей горячной ненавистью она обрела цель, пусть и такую исковерканную. А теперь цели больше нет. Иллидан слабо шевелится, стараясь найти более удобное положение. Цепи впиваются в тело, и враждебный лязг рвет тишину в клочья. Когда-то очень давно он осмелился пойти против всех. Убивая своих братьев и сестер, он не ощущал ни малейшей жалости. Перед ним вырастала другая дорога. И даже сейчас она не оборвалась, ее демонический огонь не погас. Он все еще видит ее перед собой. Это то, что не позволяет ему обезуметь. ― Предатель… ― шепчет Мэв, кусая побелевшие губы. ― Я играл с тобой честно. ― Не смей! ― ее сорванный голос глохнет в толстых стенах одиночной камеры. Теряется в хитросплетении рун. Она чувствует, как ее опаляет жаром Преисподней. Чем туже цепи на нем – тем более сильное сумасшествие завладевает рассудком. Парадокс. С каждой уходящей каплей жизни он становится сильнее. Весь пафос его речей отваливается, как шелуха, обнажая настоящее. Весь пафос ее поступков уходит в землю. Она просто потерявшая себя эльфийская девчонка. Руки дрожат, когда длинные и какие-то особенно тяжелые сейчас ключи просовываются в кривые отверстия наручников. Протестующий лязг, и цепи обреченно падают на землю мертвыми змеями. Кое-где Мэв рубит их острым лезвием кинжала. ― Не смей… ― повторяет она, и воздух застревает в легких. Сейчас задохнется. Когтистые пальцы сжимаются на ее талии. Проезжаются по старой ткани и тянут ее куда-то вниз. Плащ красиво оседает, и тюремщица едва ли не вскрикивает, будто разом лишившись кожи. Полудемон властно жмет ее к себе и впивается в холодные губы. Огонь опаляет ее, она, обезумев, кусает, вплетается пальцами в жесткие волосы и сдавленно хрипит. Но не отстраняется. Когти несильно надавливают на твердые бусины сосков, издевательски-медленно обводят полукруги грудей. Тонкая полотняная сорочка – слабое препятствие, и Мэв ненавидит ее. В ее глазах играют отблески от пляшущих рун. Слабый зеленый свет загорается под плотной повязкой на его лице. Он впивается клыками в шею, слизывает кое-где подступающую кровь, ведет ниже, надавливает до тонких царапин. Мэв хочется разодрать себе кожу, только чтобы не чувствовать охватившего тело жара и обостряющей каждую клетку боли. Но не чувствовать не может. Иллидан лишает ее последней преграды. Жалкие миллиметры одежды не смеют больше разделять их. Эльфийка подается вперед, еще ближе. Он приподнимает ее за бедра и крепко обхватывает. До синяков и царапин. До исступления. Хриплый протяжный стон вырывается из ее часто вздымающейся груди. Она толкается навстречу, он заполняет ее до конца. Такой нестерпимо-горячий. Мэв больше не ощущает себя. Она исчезла и потерялась там, за тяжелой дверью тюремной камеры. Тянется к его груди, бессознательно царапает череду татуировок на теле. С каждым глубоким толчком впивается все сильнее. Пальцы пачкаются в темной крови, полудемон низко хрипит и судорожно хватает приоткрытым ртом воздух. Она будто пытается добраться туда, куда никому нет доступа. Куда не добиралась даже жрица Тиренд. Ее стоны сплетаются с его. Они двигаются в одном диком каком-то ритме, и часто вспыхивающие руны выхватывают ее затуманенный взгляд. Губы в губы. Он легко поднимает ее за бедра и сильно насаживает на себя. Растекается внутри огнем раскаленных Пустошей. Она высоко вскрикивает и кончает следом. Сбившееся хриплое дыхание, кажется, сейчас взорвет барабанные перепонки. Он медленно проводит по ее спине. Тут же разжигает слабые крупицы боли, но получается на удивление чувственно. Мэв мелко дрожит и рвано впечатывается ему в губы. Он выходит не сразу, не отстраняет. Сюда не заглядывает время, и одиночная тюремная камера застряла в зыбком настоящем. Эльфийка хватает его за руку и стирает кровь с губ его ладонью. Губы прыгают, и иногда на них можно увидеть некое подобие усмешки. Она быстро заворачивается в плащ. Тело плохо слушается, липкий холод сейчас же обволакивает. Она прислоняется к чуть теплой стене и неотрывно смотрит на массивную дверь. ― Внизу нет часовых. Он понимает. Поднимается и медленно расправляет тяжелые крылья. Руны давят уже не так сильно. ― Я пойду к северу. Мэв молча опускает подбородок. Сейчас, в эту самую минуту каждый из двоих находит свою цель. Его – чтобы идти по своей дороге. Ее – чтобы догонять.