Ненависть

Мадара очень быстро выздоравливал, но подробности были известны только лекарям, Токе и Учиха Хикаку, так как только его женщина не прогнала прочь: Хаширама в личном порядке попросил её позаботиться о Мадаре, но Учиха не собирались оставлять главу клана на чужом попечении. Потому-то и пришёл Хикаку. Селение жило как прежде – Конохе вообще было мало дела до тех, кто умирает за неё или же её правителя. Хаширама навещал Мадару каждый день и плохо спал ночью; его мучили кошмары. Дни растянулись на тысячи часов... Через сорок восемь – или двадцать сотен? - часов к Тобираме пришла Тока и сказала, что всё кончено и что не нужно ему больше к ней ходить. Память не пожелала удерживать этот разговор в и без того перегруженной голове, но всё прошло примерно так: - Не приходите более. - Я тебя чем-то обидел? - Нет. Ничем. Но то же ничего не значило, Тобирама-сан? Мужчина прислушался к себе. Пусто. К тому же, не до этого сейчас, хотя пальцы помнили пряное тепло женского тела. - Разумеется, Тока. Женщина кивнула, прикрыв глаз, и Тобирама впервые вдруг сделалось неуютно от мутного бельма второго, который она дома не прятала. - Не прячь лицо. - Мой глаз. - Повязка? Тебя он не портит. Вот такая вот завуалированная просьба скрыть его подальше. Тока пожала плечами: - Повязка так повязка. Спустя час Тобирама случайно увидел её с забранными наверх волосами и белым пятном ткани на завязках поверх левой глазницы. Сидящий на полу у порога Хикаку невозмутимо откусил от неаккуратного онигири, с которого сыпались белые рисинки, и посмотрел на Тобираму снизу вверх. Без привычного балахона он смотрелся иначе, руки оказались чуть более загорелыми, чем всё остальное, а белую худую грудь перечёркивал глубокий шрам. Как прикинул младший Сенджу – где-то четырёхмесячной давности. - Тока-сан спит, - лаконично сообщил Учиха. – Можете проверить. Тобирама ничего не ответил и поленился здороваться. Тока действительно спала и, кажется, женщина буквально рухнула от усталости, измотавшись во время выполнения просьбы главы родного клана. Расположилась она на подвернувшемся неразобранном футоне и забавно обнимала стянутое в рулон одеяло. Выглядела женщина трогательно-беззащитно, нить повязки белела в волосах; кто-то заботливо укрыл её, как пледом, просторной кофтой с длинными полами. Тобирама быстро всё понял и скривился, отнюдь не из-за ревности. Или всё же из-за неё тоже? На «спине» кофты алел веер Учиха. Когда Сенджу младший уходил, то невольно бросил взгляд на шрам Хикаку. Тот это заметил и, похлопав себя ладонью по голой груди, улыбнулся. - Это мне Хаширама-сан оставил, весной ещё, - Учиха активировал шаринган. – Я просто невероятно везучий, не считаете? Считал. Выжить после клинка Хаширамы – невероятное везение. - Куда собрался? - К Мадаре. Диалог почти дежурный, а ведь прошло всего лишь пара-тройка дней. Младший Сенджу нарочно загрузил брата работой, чтобы он не пропадал у главы Учиха сутками, мешая медикам и терзая душу Тобирамы. Его и без того разрывало от безумной нелогичности происходящего. Готовящееся покушение на Хашираму. Спасший Хашираму Мадара. Факты не сходились, чего-то Тобирама не знал или не понимал, что-то очень важное таилось и ускользало сквозь пальцы – это сводило с ума. Накидывая хаори, брат вздохнул. - Отото...* Тобирама вздрогнул, так как уже забыл, когда в последний раз Хаширама называл его так; сердце кольнуло, но мужчина быстро взял себя в руки. - Что такое? - Ха... Можешь сходить со мной? Сходить навестить Мадару? Смешно и нелепо – это с одной точки зрения. Если же смотреть с другого ракурса, то есть живой и невредимый его любимый старший брат. - Ты... - Я понимаю, что у вас с ним... несколько натянутые отношения, но... – Хаширама судорожно вдохнул, смотря в сторону и в себя. – Тяжело... Сенджу младшему захотелось вдруг вскочить, встряхнуть его, заглянуть в чуть потухшие глаза и спросить, повышая голос: «А разве мир сходится на одном только Мадаре?», - но это было бы эгоистично и ребячески глупо. Тем более, брат вдруг посмотрел на него с горечью и тоской. - Пожалуйста. И что теперь? Разумеется, Тобирама согласился – а мог ли он иначе? Должен же был кто-то одобряюще похлопать Хашираму по плечу, словно говоря: «Эй, дружище, здесь нет твоей вины. Всё будет хорошо», - даже если самому Сенджу младшему было бы в разы легче от скоропостижной смерти Учиха Мадары. Как-то странно. Раньше вполне хватало банальной неприязни. На подоконнике расположился чёрный кот. У него был лоснящийся гладкий мех и чисто кошачья гетерохромия: правый глаз – едко-зелёный, левый глаз – жёлтый. Первое, что он сделал, это почти успел расцарапать Тобираме тыльную сторону ладони, когда он потянулся провести рукой по изогнутой спине, как это, войдя, сделал Хаширама. Сейчас же он лежал, свернувшись клубочком и свесив хвост в комнату, кончиком которого помахивал из стороны в сторону. Хаширама молчал, а Тобираме не хотелось смотреть, как он держит Мадару за руку. Учиха дышал ровно и выглядел значительно лучше. Собаки покусали, как на собаке и заживает. - Это я виноват, - внезапно сказал старший Сенджу, отпустив пальцы Мадары и по-детски притянув ноги к груди. – Мне стоило быть осторожней. Брат положил подбородок на колени, а так же обнял их руками. Как нашкодивший ребёнок, ей богу, только слишком грустно, будто из-за его шалости кто-то сильно пострадал. - Ты... ха... просто идиот... Хаширама встрепенулся, сев нормально, и обернулся к Мадаре, Тобирама невольно повторил его жест. Очнулся? Очнулся. Учиха криво, надрывно улыбался – ему ещё, скорее всего, трудно было говорить – и Сенджу младшего не видел. Улыбался тепло, устало, с лёгкой иронией... Хашираме улыбался, чёрт возьми. Старший Сенджу окаменел на мгновение, тихо ахнул, а его руки дрогнули... И вдруг бросился к Мадаре и крепко обнял его за шею. По его спине прошлась судорога. - Живой... – Хаширама уткнулся в смоляные, так и не вымытые никем, патлы. Тобирама знал эту интонацию. Тобирама знал: старший брат сейчас мученически жмурится, стискивает Мадару и еле сдерживается. Лишь бы не от слёз сдерживался. Учиха стиснул зубы. - Больно... - Прости, - радость. Хаширама ослабил хватку, но не отстранился. - Хех... – Мадара усмехнулся, с трудом поднял руку и похлопал Сенджу старшего по лопатке, правой. – Дурак... Тобираме стало дурно, так как этого Мадару он не знал. Знакомый ему глава Учиха собирался убить его брата, избил и изнасиловал его самого за неосторожные слова; тому Мадаре нельзя было верить, он был коварен и вероломен, а с пальцев его капала кровь. Тот Мадара не умел улыбаться. Тот Мадара просто не мог зажмуриться и, подняв ладонь выше, зарыться всей пятёрней в знакомую каштановую шевелюру, не мог ткнуться носом куда-то Хашираме возле уха, что-то очень тихо ему шепча... Ну, не мог! Разноглазый кот с долей грации спрыгнул на пол, бесшумно прошёл через маленькую комнату и, потоптавшись на футоне у ног Мадары, улёгся там, грея ему ступни и урча. Тобирама ушёл. На сегодня у него был простой план – скотски нажраться. Похмелье крохотными молоточками стучало в виски, но ему уже было гораздо легче, чем с утра. От Мадары он сразу пошёл в бар, самый грязный, который нашёл – а их в селение пока было не так уж и много – и там всем было абсолютно начихать, кто и сколько выпил саке или чего покрепче. Тобирама не знал, когда брат пришёл домой, да чего уж там – он и время своего прибытия не мог назвать. Младший Сенджу помнил только то, что кто-то заботливо подхватил его у порога и отнёс в постель, как уснувшего при гостях ребёнка. Плевать, что он взрослый мужчина – ему было хорошо, от того, что чьи-то руки сильные настолько, что могут его поднять, что кто-то не поленился укрыть его одеялом и потрепать по волосам. Брат его, разумеется, обругал, как и полагается старшему – к счастью, не сильно, так как ещё помнил себя в точно таком же состоянии. Сейчас Хаширама сидел напротив и меланхолично потягивал чай; он уже обедал. Тобирама тоже ограничился чаем, но по другой причине – его ещё мутило. - В кои-то веки я чувствую себя старшим... – протянул Сенджу старший и усмехнулся. – Чего это ты так? Тобирама фыркнул. Объяснять реальную причину было б слишком долго и сложно, да и не стал бы он этого делать даже под пытками. Некстати вспомнилась Тока. - Девушка бросила, - небрежно отмахнулся младший Сенджу. Брат оживился. - Ого... Девушка... Рассказывай! - Не... - Давай-давай... - Нет, брат мой. Моя боль слишком сильна... От того, насколько театрально это было сказано, Хаширама рассмеялся. Тобирама усмехнулся, хотя что-то сосало под ложечкой. Не самое приятное ощущение. Ах да! У него же есть важное дело... Ночь сегодня тёмная; звёзды и неполную луну закрыли облака. Тобирама не любил это время суток, так как видел в темноте недостаточно для боя, однако, на данный момент ему было вполне достаточно не спотыкаться. Камни были уже заготовлены в нужном месте. Это место... Здесь не одинокий холм посреди не густого леса. Рядом не протекает чистая река, и нет крохотного саженца, после зазря погибшего. Младший Сенджу даже не знал, какое именно деревце он сломал. Впрочем, здесь было тихо и... укромно, что ли? Тобирама не собирался сообщать о местоположении новой могилы Учиха Изуны Мадаре, так как она в любом случае была пустой, да и делал он это для очистки своей совести. Камень на камень. Камень на камень. Они чёрные, эти камни, гладкие и холодные. Эти булыжники и днём были такими, Сенджу специально выбрал. Тихий стук в момент их соприкосновения успокаивал. После Тобирама долго смотрел на результат своей работы. Его не посещали мысли о бессмысленности сделанного – он всё исправил, как мог, и надеялся, что духи умерших простят его оскорбление. Сложив, как положено, руки перед грудью, Сенджу коротко поклонился. У живых не принято ругать и ненавидеть мертвецов, к тому же – Учиха был славным противником, и Тобирама рад был скрестить с ним мечи. Просто тогда повезло не Изуне, а ему. Тобирама покинул курган, решив больше сюда не возвращаться. Ветви дикой камелии с шорохом сомкнулись у него за спиной.** Идти или нет? К концу шла вторая неделя с той ночи. Мадара встал на ноги, хотя на улице появлялся редко, настроение Хаширамы улучшилось. И всё же – да или нет? Тобирама, сидя на полу, внимательно смотрел на свои руки, которые положил перед собой ладонями вверх. Мужчина старался расслабиться, но кончики пальцев всё равно мелко подрагивали, а живот мерзко скрутило. Тело боялось. При всём спокойствии разума – тело боялось возможного повторения: сдавленной трахеи, ремня на запястьях, выкрученных плечей, разрывающего изнутри чужого члена и пряжки-кастета. Но, несмотря на это, Тобирама оделся и, прокравшись мимо брата, направился в, к несчастью, знакомый уже дом. Мадара выглядел неправильно и непривычно. Мужчина стянул волосы в высокий хвост, к тому же, юката ему не шла и лишь подчёркивала, как он исхудал, пока отлёживался. Запахнуть её по-нормальному Учиха поленился, поэтому были видны полосы чистых бинтов, обхватывающих его торс и уходящих к плечу. На коленях он держал катану и никакого внимания на Сенджу не обращал. А ведь он сейчас слаб. Убить его сейчас – проще простого. Но если б дело заключалось лишь в его жизни, то сложностей было б много меньше. Хаширама потухнет. Его невозможно дурацкое солнце исчезнет и перестанет греть огрубевшие руки младшего Сенджу; его любимый брат станет другим. Тобирама не мог этого допустить. Наконец, Мадара поднял взгляд. - Ты всё же здесь? – Тобирама не ответил. – Раздевайся. Учиха отложил катану, предварительно спрятав клинок в красивых ало-бурых ножнах, которые блестели от лака. Ничего объяснять по поводу своего поведения и поступков он не собирался, а Сенджу считал бессмысленным спрашивать. Мужчина взялся за пояс безрукавки – ночь была тёплая, да и жалко было лишь недавно стиранную водолазку – но вдруг Мадара его остановил. - Нет, не так, - он резко поднялся. – Я сам. Тобирама замер. Это было что-то новое... и, как ни странно, по-особому неприятное. Брюнет подошёл к нему в пару шагов. Чёткими размеренными движениями он развязал пояс, и из его рук на пол упала белая лента; изучающе пройдясь кончиками пальцев по торсу, от низа живота до горла, ухватился за плечи безрукавки и дёрнул назад и вниз. Мадара не смотрел на его лицо: либо оно само, либо его выражение волновало его мало, - но угольные глаза цеплялись за каждый шрам на груди и животе. Это нервировало. Внезапно Учиха, ухватившись за край его брюк, дёрнул Сенджу на себя, прижимаясь бёдрами к бёдрам. Тобирама невольно вжался в него, ощутив ненормальный жар кожи и почувствовав запах медикаментов и застарелой уже крови. - Может, отодрать тебя, как в прошлый раз? – невероятно тихо прорычал Мадара ему в губы, поймав взгляд. - Чтоб у тебя все раны вскрылись, сукин сын. Мужчина усмехнулся – проклятие ему понравилось. Вероятно, потому, что оно было искренним и выплюнуто в лицо. С завязками Учиха справился быстро даже на такой тесной дистанции и, облапив, потянул штаны вниз. И вдруг он потерял к этому интерес. Оттолкнув Сенджу от себя, Мадара предоставил ему возможность раздеться до конца самому, а сам отошёл в сторону стола. В его руке блеснула склянка с маслом; примерно половину он вылил в светильник и вскоре тот почти перестал коптить. В комнате стало светлей. - На четвереньки – не оборачиваясь. Тобирама поморщился. Сукин сын. Впрочем, Сенджу покорился. Ему хотелось закончить всё как можно скорее. Задница начала болеть уже тогда, когда Мадара начал его механически растягивать. Смазки хватало – не хватало времени, хотя Тобирама был уверен, что за целых четырнадцать дней там уже должно было всё зажить. Морально к боли он уже подготовился. И она была - ноющая, как в потревоженной ране, если вокруг только-только начинающего образовываться шрама потянуть кожу в противоположные стороны, разрывая тонкие пока новые ткани. И другое. Холод. Сенджу не нравился процесс изначально, но он не был идиотом и был в состоянии отличить член от чего-то ещё, а трахали его сейчас отнюдь не живой плотью. Что-то толкнулось глубоко внутрь, и Тобирама ощутил кулак Мадары, сжимающего... это самое. Назад. Вперёд. - Как раз рукоять собирался менять, - зло сказал Учиха. Тобирама мгновенно понял, в груди колыхнулось нечто, похожее на удивление и отвращение, но Мадара загнал эфес едва ли не по гарду, и мужчине пришлось стиснуть зубы. Да блять! Его трахали катаной... Какого хуя?! Резко вперёд. Яблоко на конце было чуть больше остальной рукояти и травмировало вход сильнее всего. Назад, почти вынул. Вперёд. Назад. Учиха ускорил движения руки. Масло мерзко захлюпало. - Сволочь... – смог выдавить Тобирама. - Это я сволочь? – вперёд. – Или ты думал, что я не узнаю? Назад. С силой вперёд, глубоко, болезненно. Раз за разом Сенджу накрывало гадкое чувство, что Учиха не берёжет своё тело из-за ран и слабости – хотя вот это было б объяснимо с точки зрения сухой логики – а брезгует к нему касаться. Что считает столь вонючим дерьмом, что сдерживает свою похоть, лишь бы ограничить контакт такого мусора с собственным телом. - Каково это – разрушать могильник? Что ты чувствовал? Тобирама бы, возможно, ответил, если б его не начало подташнивать. К счастью, последний раз он ел вчера вечером, поэтому пустой желудок не мог отозваться рвотой – нечем. - Каково это, шлюха?! Учиха был в ярости. Мужчина ткнул в какую-то точку у него под коленом, всё тело прошила судорога и Сенджу упал на локти, но подняться не пытался. Ему стало резко всё равно. Тобирама игнорировал боль и клокочущее в груди унижение, предпочитая сейчас тратить силы на подавление подступающей к гортани кислой прогорклости, и думал, что тогда – ну, тогда – желал причинить Мадаре как можно больше боли. Вперёд. Назад. Больно, но терпимо. Злость вперемешку с горечью Учиха волнами била куда-то в поясницу и лопатки. Тобирама думал о том, что свой меч придётся выбросить или отдать брату. Хм... может, небольшой лук? Метательные ножи? Ятаган? Или ограничиться лишь техниками? Вперёд-назад. Сухие грубые движения и вбиваемое в него чувство того, какое он грязное ничтожество. В стране Огня камелии цветут лишь в январе, а уж дикие – ближе к февралю. Ждать долго, но усыпанный мелкими алыми цветами покров тёмных листьев будет смотреться красиво. Будто кровь на чуть примятом августовском дёрне. Боги, в которых он почти не верил, да когда ж это закончится?! Сколько прошло вечностей? Одна, две или все три?.. Мадара дышал шумно, часто. Может, от гнева. Может, дрочил. Если второе – то пусть он поскорее измажет себе ладонь и даст Тобираме уйти. Малодушное желание? Закончил Учиха отнюдь не быстро, впрочем, ему могло надоесть. Или ослабшая рука устала держать меч. - Убирайся вон, - произнёс он и чиркнул рабочим кончиком катаны по бедру, клеймя и сдирая верхний слой кожи. Сенджу оделся без лишней суеты, завязал пояс на двойной узел и поспешил домой. Прятаться ли? Или сожалеть о содееном? *Обычно я перевожу, но тут именно «младший брат» нужно, а по-русски это не звучит. **В Японии камелия – символ печали, грусти и смерти.