Нереально

      Данзо был прикован к постели. Во всех смыслах этого слова: его ноги, шею и единственную руку крепко зафиксировали кожаными ремнями, поверх которых плотно надели подавители чакры. Я приходила к нему трижды в день, стояла и смотрела на то, что осталось от величайшего шиноби своего поколения. Жалкий, униженный, уничтоженный результатом собственных манипуляций — мой. И хоть я находила особое удовольствие в том, чтобы держать старика на цепи, Онва требовал немедленной расправы. Это раздражало меня. Не злило, но держало на грани этого низкого чувства, когда само появление мечника становилось для меня предвестником головной боли. А ведь прошло всего два дня. — Что это? — Обито взял в руки стопку исписанных бумаг, бегло пролистнул их, после чего застыл в глубокой задумчивости. — Это точно? — Здесь собраны все сведения об Учиха с момента их основания и до сегодняшнего дня. Никаких деталей, к сожалению. Но, думаю, тебе пригодится. — Кагуя? — глаз Обито прищурился. Мужчина уже давно не носил маску, когда оставался со мной наедине, потому что перестал считать необходимостью. И действительно, зачем скрываться от того, кто знает твою суть? — Тш-ш, — я приложила палец к губам. — Это тебе для размышлений, прежде чем ты приступишь к своему безумному плану. Условие одно — Зецу ничего не должен знать. — Хочешь сказать, он имеет отношение к этому?       Обито подошел ко мне почти вплотную. В его единственном глазе отражалось всё то недоверие, которое испытывают мужчины в борделе, когда им говорят, что можно не предохраняться. — Я всего лишь выполняю свою часть сделки, — вежливо улыбнулась я, сделав полшага назад. — Разве не этого хотел господин, когда пришел к несчастной маленькой змее? — Ты стала слишком много болтать, — с явным раздражением, но без угрозы, хмыкнул мужчина и отошел, сжимая в руке листы. — Всегда пожалуйста, — раскланялась я в ответ, смотря на то, как мой визави исчезает в портале. — Пф. *** Данзо не чувствовал тела. Оно казалось ему легким, словно перышко, парящее на ветру. Он попытался открыть глаза, но не смог, будто бы их покрыла плотная корка застывшего пота. Он был погружен во тьму, наполненную запахами спирта, хлорки и чего-то ещё, чего Шимура пока не мог распознать. К нему медленно возвращались воспоминания. То, как он встретил Учиху Саске, как он проиграл, несмотря на все усилия и мощь, которую он обрушил на мальчишку в этом сражении.       Шимура Данзо почувствовал себя совершенно опустошенным. Он уже давно приготовился к тому неизбежному факту, что бой с Учихой, — кто бы из братьев не стал его противником, — мог закончится только двумя способами. Победой Данзо или же его смертью. Старик никогда не думал о том, как будет жить в случае своего поражения. Но вот, он жив. Осталось только сделать над собой усилие и открыть глаз. Для этого Данзо пришлось немало потрудиться — слипшиеся веки никак не хотели поддаваться ни на миллиметр. Наконец, спустя неимоверное количество времени, собственное тело подчинилось Шимуре и его глаз ослепил ядовито-белый свет. Слезы покатились по его щекам, он крепко зажмурился. Сейчас этот свет казался Данзо мучительным, впрочем, старик всегда предпочитал приятный полумрак. Но сейчас Данзо было критически важно понять, где он находится. Мысль о том, что он мог быть на одной из своих баз, Шимура отмел сразу: он хорошо помнил, как Учиха убил всех его сторонников, всех, кто мог спасти его и удержать на грани. Мог ли Саске оказаться настолько дальновидным, чтобы оставить ему жизнь и попытаться выпытать секреты Конохи? Шимура напряженно думал, — нет, младший Учиха ведом своими эмоциями, а не разумом, и это делает его прекрасной марионеткой в руках человека более искушенного. Осталось только понять: сможет ли Данзо сделать его своим союзником или ему просто выпал последний шанс на деле доказать свою непоколебимую волю.       Данзо снова открыл глаза. Он увидел тусклые стены, облицованные мутно-серой плиткой, часть стены без окон и расшатанный стол, едва стоящий на тонких ножках, и стоически удерживающий на себе ворох пожелтевшей от времени макулатуры. И это было всё, что мог разглядеть Шимура, тело которого продолжало быть легким и неподъемным одновременно. Дверь в его комнату отварилась. — Господин Данзо, вижу, вам уже лучше. Я уменьшу дозировку.       Кто-то, обладающий ровным голосом и легкой походкой, стремительно вошел внутрь. Данзо прищурился, но сделать ничего не мог. Девушка, — а теперь, когда она подошла ближе, старик мог её видеть, — окинула его явно оценивающим взглядом и потянула руки вверх, чтобы начать колдовать с системой. — Меня зовут Чиэса, — вдруг сообщила она и отстранилась, Данзо хотел ответить ей, но язык будто бы распух в его рту и совершенно не собирался ворочаться. — Не утруждайтесь, ближайшие пару часов вы ещё будете отходить от миорелаксанта. Если вам покажется, что вы умираете, не надейтесь, этого не произойдет. Если вам что-то понадобиться, так же, не надейтесь, что вы это получите. Вам разрешается кричать, если боль станет поистине нестерпимой.       Да кто, черт его дери, она такая? Данзо вжался в койку, не сводя с девушки презрительного взгляда — единственное, на что он был сейчас способен. Но даже Шимура понимал, что обездвиженный старик, метающий молнии одним уцелевшим глазом — довольно жалкое зрелище. А потому, он просто закрыл свой глаз, тем самым, давая понять девке, что не желает иметь с ней никакого дела. Он мог только слышать, как удаляется от него Чиэса, как тихо открывает она дверь и останавливается на пороге. — Мы знаем, кто вы, Господин Данзо, Шиноби, но Ями, — говорит она, но у Данзо это не находит отклика в душе. — И мы знаем, что вы сделали. С тех пор, как вы здесь появились, вы — драгоценное сокровище Госпожи. Прошу вас, не пытайтесь убить себя.       И дверь снова закрылась. Данзо размышлял над словами Чиэсы, вспоминая всех тех, кто мог бы пойти на преступление, чтобы получить его. Список его врагов, как и список его злодеяний, был бесконечен. И у большей части этих людей были возможности, чтобы держать опального Шимуру на привязи вечно. Данзо впервые обрадовался своему преклонному возрасту. Он радовался тихо, почти пугливо, как вор, нашедший в украденном кошельке сумму вдвое больше той, на которую надеялся.       А потом пришла боль. Она просочилась незаметно, зарождаясь где-то глубоко внутри, под слоями кожи, жира и мышц. Данзо широко распахнул свой глаз — на потолке, яркими вспышками плясали чёрные круги.       В горле образовался ком — горячий и липкий. Его внутренности словно охватило огнем, алая поволока застила взор. Боль была такой сильной, что Данзо хотел закричать. Он сразу вспомнил Чиэсу. Она не врала: Данзо казалось, что он умирает. Его тело горело, а мышцы казалось, лопаются прямо под кожей, превращаясь в бесполезные, несущие одну агонию, лоскуты. Очень скоро, вместе с этой нескончаемой пыткой, Данзо почувствовал, что его контроль над телом возвращается. Шиноби изо всех сил стиснул челюсть. Он не доставит им удовольствия слышать его крики. — Мне некогда, Саске. Я тысячу раз просила тебя принять мое предложение. Ты отказывался. Теперь, ты хочешь, чтобы я всё бросила и побежала к твоему брату? — Ты обещала. Ты сказала, что поможешь ему. Я не убил Данзо, ты обязана выполнить свою часть сделки!       Мы спускались вниз по лестнице. Саске следовал за мной, почти шаг в шаг. Я практически чувствовала, как его дыхание касается моего затылка. Он внезапно решил, что согласен воспользоваться мной! Я улыбнулась, отчаянно вцепившись в рукоять трости. — Мы разве заключали сделку? — Я не убил Данзо, — напряженно напомнил мне парень. — Разумеется, ты его не убил. Но я не помню, чтобы обещала тебе что-то за это. — Ты обещала помочь Итачи. Ты поклялась, что поможешь ему. — Я помогаю. Я не даю ему умереть. А потом я приду к нему. Я спасу его. А ты будешь стоять рядом. Вы возьмете друг друга за руки и счастливо упорхнете в закат, как во всех этих слащавых женских романах. Так ты себе это представлял?       Саске казался озадаченным. По его непроницаемому лицу было невозможно понять наверняка, но, проведя с ним столько времени, я научилась читать эмоции парня по глазам. Вот как сейчас: он смотрел на меня, взгляд своих-чужих глаз был наполнен мягкой поволокой, Саске пытался разгадать тайный смысл моих слов. Учиха не мог допустить и мысли, что сейчас я была совершенно откровенна. В моих словах были только злоба и горечь, безо всякой лжи. — Я помогу тебе, Саске, — бессильная ярость обнажилась во мне, вылилась в резкие слова. — Но сначала я решу свои проблемы. Мне слишком дорого обошлось то, что я ставила вас на первое место. Больше такой ошибки я не совершу.       Я сказала это и почувствовала, как тяжелый груз, который мне приходилось таскать на себе долгие годы, с грохотом скатывается с моей груди. Вздохнула глубоко и протяжно. Меня ждали в лаборатории. Я собиралась оставить Саске, бросить его одного, как щенка, которым он и является. Но Учиха упрямо следовал за мной. — Ты стала ещё большей сукой, чем была, — категорично заявил он, догоняя меня и хватая за запястье. Я резко отдернула руку, но хватка парня оказалась сильнее. — Отпусти меня! — Даже не думай. Я терпел твои унылые потуги придать себе значимость, когда от тебя была какая-то польза. А теперь ты ставишь мне условия и пытаешься манипулировать мной. Ты действительно думаешь, что я не заставлю тебя делать то, что мне нужно?       Лицо Саске вдруг оказалось очень близко. Он дернул меня к себе, до боли сжав мои плечи. Он был в отчаянии. Я видела это, я буквально чувствовала его отчаяние на кончике своего языка. Учиха Саске был бессилен что-либо сделать, и за это он ненавидел меня. Это отражалось так явственно. Будто сейчас кожа на его лице лопнет и ненависть Саске, в виде гноя, потечет с точеных скул. — Ты делаешь мне больно. Отпусти, — холодно попросила я, чувствуя, как кожа под толстым слоем одежды, начинает гореть от жесткой хватки Учихи. — Нет. Сначала ты сдержишь свое обещание. — Я сдержу. Но не сейчас. Мне нужно время. — Сколько? — Всё, что есть. Я чувствовала себя уставшей. Смотреть на то, как красивое лицо Саске искажается от злобы было невыносимо. Мне не хотелось видеть рядом с собой тех, кто меня ненавидит. Мне не хотелось видеть рядом с собой никого, кто мог бы пошатнуть мою уверенность в себе. Она была так хрупка, как хрустальный цветок на длинной, тонкой ножке. Любое неосторожное движение могло разнести её в дребезги. — Так не пойдет, — после долгой паузы сказал Саске. — Я не верю тебе. — Тогда можешь собирать свои вещи и искать лучшей доли где-нибудь ещё, — предложила я, криво усмехнувшись. — Уверена, в Конохе тебя ждут с распростёртыми объятиями.       За моими словами последовал глухой удар. Саске с силой приложил меня спиной о стену. От неожиданности я зажмурилась, сердце бухало в груди, как безумное. — Заткнись. Заткнись и никогда не упоминай при мне эту деревню. — Почему? Она в твоем сердце. Она в тебе, как яд. Под твоей кожей, как термиты под древесной корой. Ты думаешь, я не знаю, о чем ты думаешь, свернувшись в постели, по ночам? Ты думаешь о том, как всё исправить. Но есть вещи, Саске, которые не исправляются. Сломанные вещи. Ты сломал всё, когда ушел с пятеркой звука. И теперь ты хочешь, чтобы я исправила твою ошибку. — Ты считаешь, что приносишь себя в жертву? Брось, тебе за это платят. — Платят? Ты шпынял меня, как бесхозную собаку с момента первой нашей встречи. А теперь, ты услышал отказ. И ты в ярости. Потому что думал, что я всегда буду давать тебе то, что ты хочешь. Когда ты этого захочешь. Но я устала лить воду в треснувший кувшин.       Хватка Саске стала сильнее. Неожиданно он оторвал меня от стены и потряс, словно куклу. Я не знала, что это значит. Его одежда распахнулась, я видела его белую кожу, ощущала исходящий от неё жар. Как будто сейчас в Учихе бушует проснувшийся вулкан. — Ты не имеешь права говорить мне об этом. Ты бросила меня. Ты оставила меня, чтобы служить Орочимару. Ты бросала меня снова и снова. Ты манипулировала мной, когда я был ребенком. Ты исчезла, а потом пришел Итачи. — Что ты такое говоришь?       Я распахнула глаза. Я смотрела на Саске, вспоминая тихие дни в далекой, залитой солнцем Конохе. Мальчишка с озверевшим взглядом, который медленно привыкал ко мне. Я ушла, обещая скоро вернуться к нему. Но я не вернулась — и Саске никогда мне этого не простит. — Ты забыла? Ты была там. Ты наблюдала за мной из темноты и думала, что я этого не знаю. Ты и твои проклятые записи. Ты заставила меня пообещать, что я убью Данзо. Ты хотела сделать меня своим инструментом. Но я не позволил. И ты перекинулась на моего брата. Ты воскресила Шисуи. — Я помогла тебе сохранить остатки твоей семьи. Ты должен быть мне благодарен, Учиха. — Благодарен? — злая усмешка исказила его красивое лицо. — Это смешно. Ни один человек в здравом уме не будет тебе благодарен. Ты извращаешь всё, до чего прикасаешься.       Я ударила Учиху. Влепила пощечину. Меня колотило от знакомого гнева. Почему я всегда оказываюсь посреди натянутого каната, у самого начала конца? Саске не шелохнулся. Он мог меня ударить, — другой бы наверняка так и сделал, — он мог меня даже убить. Отпечаток моей ладони горел алым на его лице. В глазах Учихи не отражалось ничего, кроме ледяной пустыни. — Теперь ты злишься. Прекрасно. Значит, я прав. И ты это понимаешь. — Убирайся. — Нет. Мне плевать на то, что ты чувствуешь. Но ты выполнишь свою часть уговора. Я дал тебе Данзо. А ты вернешь Итачи. Потому что это единственный язык, который вы понимаете. Язык сделок. — Надо было избавиться от тебя, когда ты был ещё ребенком.       Учиха отпустил меня. Разжал железную хватку и отступил на несколько шагов. Он поправил на себе рубашку. Он собрался уйти победителем. Бросить меня здесь, разбитую и сломленную его словами. Я прижалась спиной к стене, слыша только громкое уханье собственного сердца. От боли и обиды, от бессилия, хотелось выть. — Возможно. Но мы оба знаем, что ты бы не сделала этого. У тебя было недостаточно сил. У тебя никогда не будет достаточно сил, чтобы противостоять мне. Смирись. И выполни свою часть уговора, Саэки.       Он ушел. Саске ушел, а я ещё долго смотрела на ступени, по которым шиноби спустился вниз. Хлюпала носом, задыхаясь. Саске ненавидел меня. Десятки людей ненавидели меня, ещё больше — презирали за сам факт моего существования здесь. Иногда я понимала это с ясностью, вызывавшей боль, точно от удара клинком. Кабуто был прав: однажды одиночество сломает меня, вывернет наизнанку, нутром наружу. И никого не будет рядом, чтобы этому помешать. ***       Северное — мрачный лабиринт, состоящий из путанных коридоров и лестниц, тайных ходов, ведущих из комнаты в комнату, и огромного количества пустующих лабораторий, служивших последним пристанищем тем, кому не повезло попасть в жадные руки Орочимару. Северное — живой организм, чудовище, что алчет свежей густой крови и пронзительных криков. Твердыня питается ими, как паразит пожирает жизненные соки своего носителя, не зная ни жалости, ни чувства насыщения. Немногие способны выдержать гнетущей силы этих стен. — Джуго, какое сегодня число?       Я стояла, прислонившись спиной к стене, с поверхностным интересом изучая пространство вокруг себя. Высокий потолок в просторной комнате был увешан десятком птичьих клеток. Маленькие и большие, круглые, квадратные, пустые и имеющие постояльцев в виде птах всех мастей и размеров — все они были хорошенько вычищены и не заперты. Из круглого окна, которое завешивала цветная тюль, мягко падал свет. Джуго специально попросил комнату на солнечной стороне, где бы он мог чаще видеть солнце. Я была не против. Теперь здесь был настоящий зеленый рай, и даже обшарпанные местами стены не портили общей гармонии внутреннего пространства, в котором шиноби умудрился вместить и спальню, и кабинет, и птичник. Находясь здесь в очередной раз, я с плохо скрываемым разочарованием отметила, что комната Джуго чуть ли не самое уютное место во всей крепости.       Я смиренно ждала, когда Джуго закончит заваривать никому ненужный чай. Джуго ненавидел чай, но свято верил в то, что целительные свойства этого напитка помогают ему держать свой гнев под контролем. Поэтому Джуго пил его всякий раз, как предоставлялась такая возможность. Надо отметить, что выглядел молодой шиноби в эти моменты довольно забавно: аки мученик, приговоренный к пожизненному наказанию. Такого печального лица он не делал даже в самые тяжкие дни. — Начало февраля, думаю, — я прищурилась, буквально услышав, как натужно заскрипели извилины в его голове, — пятое или восьмое. Это важно? — Смотря для чего, — неопределенно пожала плечами я, как завороженная наблюдая за черной пташкой в открытой клетке. Она сидела на своей тоненькой жердочке, пугливо поглядывая на открытую дверцу. Прыгала на месте, хлопая своими крылышками быстро-быстро, так и норовя упорхнуть наружу, и останавливалась каждый раз, стоило ей приблизиться к желанной свободе. Я вдруг подумала, что могла бы помочь ей, если бы свернула эту тонкую шейку. Одно простое движение рукой — и конец всем страданиям. Она бы непременно испугалась бы, но потом, думается мне, испытала бы что-то вроде благодарности. Если безмозглые твари вообще способны на это чувство.       От этих раздумий меня отвлек глухой стук. Это Джуго поставил поднос на свой рабочий стол и жестом пригласил меня присоединиться. Я прищурилась. Не хочешь мучиться в одиночку, да? — Как твои пташки? — я присела за стол и взяла в руки высокий глиняный стакан. Кипяток приятно горячил мои ладони, нос щекотал приятный аромат трав. — Коноха отправила шиноби в Амэ. Кажется, они надеются поймать вас в ловушку, — без расшаркиваний ответил Джуго. — Я пока не уверен, что именно они задумали, но скоро это выясню. Было нелегко заставить птиц сотрудничать. Животным неинтересна людская суета. — Птицы — не животные, — вскинула бровь я, стараясь унять собственное недовольство. — Я надеялась, что ты обрадуешь меня, дорогой. Что до Конохи? Узумаки прячется или рвется в бой? Шисуи? Сенжу? Кто-нибудь ищет Данзо? Ты нашёл Зецу?       Повисла долгая тяжелая пауза. Я прекрасно понимала, что давлю на Джуго. И я продолжала это делать, испытывая его своим взглядом, своим гнетущим молчанием, которое оказалось красноречивее всяких слов. — Нужно время, — наконец, нетвердо сказал он, и махом опустошил половину стакана. — Сколько? — Дня два-три, может меньше, если повезет с ветром, — кивнул Джуго. — Птицы быстры, но даже они не могут перемещаться по небу со скоростью падающей звезды. — Поняла. Я медленно кивнула и сделала маленький глоток из стакана. На душе было тревожно. Мне пришлось приложить определённые усилия, чтобы вернуть лицу благодушный вид, который всегда действовал на Джуго умиротворяюще. Следующие полтора часа мы провели за обсуждением его положения в Убежище, возможностях его «подручных» пташек и остальных рабочих моментов, которые позволяли мне не думать об одной из главных причин моего внезапного появления здесь.       Предложение Кабуто всё никак не выходило из моей головы. Мысль о воскрешении Кимимару преследовала меня, как верная собака, не покидая даже в часы короткого беспокойного сна. Она то ужасала меня, то внушала глупую надежду. Я отчаянно желала поверить Якуши, но не могла решится на это, страшась самого худшего исхода. Я думала об этом столько, что поняла, что самой мне не решить эту дилемму. Мысли мои путались, когда я пыталась в очередной раз спрогнозировать последствия столь опасной затеи. Я обвела пальцем ободок стакана, вкрадчиво посмотрев на Джуго. — Скажи мне, Джуго, если бы у тебя была возможность вернуть дорогого тебе человека, почему бы ты не сделал этого? — задала я простой вопрос, но, тем не менее, на шиноби он произвел довольно странное впечатление. Джуго вскинул свои кустистые брови и натурально приоткрыл рот в удивлении. Немудрено: я редко задавала ему подобные вопросы. Никогда, если быть честной. — Почему бы я… не сделал бы этого? Я правильно вас понял? — на всякий случай переспросил он, я скривила губы. — Если бы мне нужен был ответ на вопрос «почему бы ты сделал это», я бы так его и задала. Не так ли? Значит, мне нужны причины против. — Тогда, — серьезно задумался шиноби, — мертвые должны оставаться мертвыми?       Его голос дрогнул. Джуго явно пытался угадать с верным ответом. — Дорогой мой, оставь эту пошлость для неокрепших умов, — отмахнулась я. — С тех пор, как Ниндайме Хокаге создал Эдо Тенсей, философская сторона вопроса отпала сама собой. Как ты думаешь, почему не стоит воскрешать мертвецов? Джуго пощипал себя за подбородок, его взгляд потемнел и стал абсолютно безразличен. Вот теперь он задумался по-настоящему, полностью погрузившись в дилемму, которая никак не давала мне покоя. — Если вы действительно хотите услышать моё мнение, то, — он посмотрел на меня, взгляд шиноби стал пронизывающим, — не стоит возвращать тех, кому повезло обрести покой. По крайней мере, не спросив их. — Почему же? Разве радость от воссоединения не обнуляет все побочные… незначительные нюансы? — сложив руки на столе и потянувшись ближе к шиноби, снова спросила я. — Разве не будет оно того стоить? — А кто может гарантировать эту радость? — Джуго качнул головой. — Не думаю, что воскрешенный Учиха оказался рад своей новой жизни. Мир вокруг него изменился, а он — нет. Слова парня не стали для меня откровением. Я думала об этом, перемалывала в своей голове, вместе с желанием вновь увидеть улыбку Кимимару и чувством вины за собственный эгоизм. — Хочешь сказать, он может не справиться с новой жизнью? — немного помолчав, снова спросила я. — Даже если ему помогут адаптироваться? — Я думаю, — тяжело вздохнул Джуго, смотря на меня проникновенно и жалостливо, — что он не справится с тем, как сильно изменились вы. Мои легкие словно в тисках сжали. Повисшую тишину нарушал только переливчатый щебет птиц. Некоторое время мы просто молча глазели друг на друга. — Я поняла твою точку зрения, — кивнула я с вежливой улыбкой. — Не могу сказать, что разделяю её, но признаю, что и она имеет право на существование.       Я встала, бегло поблагодарила шиноби за горячий чай, и поспешила покинуть эту душную комнату, переполненную запахами трав и птичьих перьев. Слова Джуго лишь подтвердили мои собственные выводы. Мои пальцы сжали рукоять трости, тусклый взгляд скользнул по коридору. Почему же я чувствую себя неудовлетворенной его ответом? *** — Нужно решить, что делать с долей Себей. Я слышал, что у него были родственники. — Перебьются. Себей мертв, ему уже ничего не надо. Лучше пустим эти деньги на нужды Убежища. Что-то ещё?       Онва пожал плечами и одновременно покачал головой. Я выдохнула, потерев пальцами виски, и удрученно посмотрела на отчет. В последней вылазке Онва столкнулся с шиноби Ивы, а это плохо. Обстановка стала совсем не к черту, если они начали рыскать так далеко от родной деревни. И я, и Онва это знали, и если даже сейчас они не понимают, на что могут наткнуться, то очень скоро поймут, что эти степи совсем не заброшены. Впрочем, плевать. Шиноби уже у нас, а их тела подключены к сотне проводов, которые питают щит Северного. Когда крепость выпьет их до дна, иссушит до костей, не найдется в мире человека, который сможет их опознать.       Я подняла голову и столкнулась с внимательным взглядом. — Если ты опять спросишь меня, когда я убью Данзо, я всерьез задумаюсь о том, чтобы убить тебя, — без всякого энтузиазма пообещала я. — Выглядишь нездорово, — кивнул он, разглядывая меня со всей внимательностью. — Ты, конечно, всегда выглядишь, как кусок дерьма, но сейчас что-то совсем плохо. Ты в порядке? — Не хуже, чем всегда, — отмахнулась я. — Кусок дерьма, значит?       Онва одарил меня кривой ухмылкой и развел руками. В этот момент в дверь постучали, после чего она приоткрылась и в проёме показалась гладко обритая голова шиноби. — Я привел пленника. Разрешите? Онва вопросительно посмотрел на меня, но был полностью проигнорирован. Я коротко кивнула шиноби и жестом поманила его зайти внутрь. Бритая голова пропала, а уже через мгновение в кабинет вошел скованный наручниками Кабуто. Я потянулась за сигаретой. — Что он здесь делает? — низко спросил мечник, одарив Якуши уничижительным взглядом. Впрочем, пленник не остался в долгу. — Поверь, Онва-кун, я тоже испытываю очень смешанные чувства от того, что должен лицезреть твоё отвратительную рожу.       Лезвие куная пронеслось у лица Кабуто, срезав несколько прядей волос и оставив тонкий порез на его ухе. Кунай впился в стену, а пленник даже не вздрогнул. В этот момент я снова почувствовала это странное, едва теплящееся чувство мрачного удовлетворения. Оно пульсировало на кончиках пальцев, отчего те едва подрагивали, и мягко обволакивало всё тело изнутри, делая его горячим. В воздухе зависло предчувствие опасности. — Считай, что я тебя предупредил, мразь, — процедил Онва, подходя к Якуши и вытаскивая кунай из стены. Их взгляды снова встретились, высекая пламя. Безумствующее, всепоглощающее пламя. Я прикрыла рот пальцами, скрывая полуулыбку. — Прошу прощения, если вы закончили, то я хотела бы обратить внимание на свою скромную персону.       Шиноби отвернулись друг от друга, как от смрадной кучи. Я откинулась в кресле и все ж таки закурила, наблюдая за тем, как Онва и Кабуто перемещаются в кабинете. Это было довольно интересно: мечник, подчеркивая своё положение, уверенно шагнул ко мне и встал по правую сторону от кресла, положив согнутую в локте руку на его спинку. Якуши же, явно не собираясь уступать парню, медленно обвел взглядом помещение. В кабинете не было другой мебели, кроме моего стола и кресла, так что сесть ему было не куда, но и просто так стоять передо мной он явно не собирался. — Так, зачем ты позвала меня? — спросил он, начиная неторопливо расхаживать по кабинету. — Не думаю, что это как-то связано с Данзо или с тобой. Для нашего… прошлого разговора, здесь слишком много, — Кабуто стрельнул взглядом в сторону Онвы, — ненадёжных личностей. Позволь предположить: ты хочешь знать, как поставить на ноги своего дорогого Учиху?       С этими словами, Кабуто подошел к столу и взял с него первый попавшийся свиток. — Эй, куда руки тянешь?! — рявкнул Онва, но я остановила его жестом. Мечник выдохнул сквозь стиснутые зубы. — Забудь про Учиху, — мой голос был холоден. — Я пригласила тебя, чтобы обговорить наше дальнейшее сотрудничество. — Хэби, — на грани слышимости прорычали за моей спиной, я искоса глянула на Онву, и это была единственная реакция, которой я удостоила мечника. Он не понимал. Ничего не понимал, потому что не знал, что на самом деле происходит вокруг. Кабуто понимал. Он смотрел на мир сквозь дурную философию Орочимару, из которой вычленил самое полезное для себя. Кабуто умел видеть направление ветра и использовать это знание во благо себе. А теперь я хочу, чтобы это умение послужило во благо мне. Взгляд Якуши стал стальным. — Сотрудничество? — уточнил он, чуть склонив голову на бок. — И что же входит в это понятие, Саэки-чан? — Твоя жизнь. Разве ты не хочешь жить и процветать? — Что-то я не вижу, чтобы ты сама процветала, черная змея. Какой резон мне сотрудничать с тобой?       Я ожидала этого вопроса. Открыла верхний ящик стола и, достав оттуда тонкую папку с документами, протянула её парню. Кабуто недоверчиво пробежался взглядом по строкам текста. — Что это? — резко выдохнул он, вмиг растеряв напускное равнодушие. — Ты смеешься надо мной? — Это — твой шанс, Кабуто. Стать человеком, который вернет к жизни Орочимару. Или похоронит его навсегда, объявив себя миру, как истинного приемника знаний саннина. Якуши Кабуто, Белый Змей Отогакуре, — сладко протянула я. — Звучит.       В папке, которую я дала Кабуто, был кратко описан метод обратного Фуджа Хоин, с помощью которого Саске должен был вернуть Орочимару к жизни. Возможно, очень скоро Якуши бы додумался до этого сам, поэтому я поспешила его опередить. Кабуто мешкал. Он снова и снова перечитывал описание техники, изредка бросая на меня подозрительный взгляд. После долгой паузы, он сказал. — Я согласен. Пока наши цели сход… — Нет, — перебила я парня. — Так не пойдет. Либо ты на моей стороне, либо я просто последую совету Тоби и избавлюсь от тебя. Думай, Кабуто. Что тебе важнее: твоя мнимая свобода, в которой ты носишься по миру, словно лист на ветру, или реальный шанс стать частью чего-то большего. — Это ты-то «что-то большее»? — усмехнулся Якуши, сжав папку в руке. — Ты — всего лишь эксперимент Данзо, который вышел из-под контроля. Когда Данзо доберется до тебя, вся твоя пустая бравада обратится в прах.       Обстановка накалилась, но я не испытывала волнения. Гнев Кабуто казался мне жалкой тенью той ледяной ярости, которую раз за разом обрушивал на меня Обито. Но Кабуто был похож на меня, похож на то, что я из себя представляла. Он верил в свою ложь, никогда не позволял другим видеть, как он колеблется. И боялся проиграть. — Данзо у меня, — просто сказала я, наблюдая за тем, как с лица парня сходит цвет. — И ты — тоже. Но, в отличие от Данзо, чья участь уже решена, тебе я предлагаю возможность. Мой рот искривился в злой усмешке. Сил притворяться доброй и понимающей не осталось. — Ну же, Кабуто. Не упусти этот шанс. — Я согласен. Я поддержу тебя, что бы ты ни задумала. ***       Дождь лил четвертые сутки. Он барабанил мелкой, затяжной моросью по крышам, стекал по окнам мутными каплями, оставляя на пыльных стеклах бесчисленные разводы. Всё стало серым и грязным. Пташки Джуго принесли на хвосте, что Цунаде собирает отряд на мои поиски. На поиски Учихи Саске. Что отряд возглавит Нара Шикамару.       Что она заперла Наруто в камере, под охраной анбу, и отдала приказ: живыми не брать. Кто-то обмолвился, что Шисуи тоже будет в этом отряде. Я грызла ногти, нарезая по кабинету круги, и думала только о том, что ужасно боюсь. Перестала спать. Онва уверял меня, что барьер выдержит атаки, что он способен скрыть Северное от глаза, не тронутого додзюцу. И тогда я вспоминала лицо Шисуи. Нашу последнюю встречу в камере на горе Трех Волков. Он был готов пообещать мне весь мир, только бы заманить в ловушку. Он лгал мне с самого начала и думал, что я не пойму этого. Учиха лгут всегда. Это их натура. Шисуи не исключение. Он бы обнимал меня, целовал лицо и шептал вещи, после которых глупые девочки умирают. Но я не была глупой, я не хотела умирать.       Кабуто тактично спрашивал о участи Данзо. Я не хотела говорить о Шиноби, но Ями. Не хотела слышать упоминания о нём от кого бы то ни было, кроме Чиэсы. Она приходила ко мне несколько раз в день и рассказывала, как он мучается. Этого было достаточно. Я хотела, чтобы Данзо мучился. Чтобы его тело расползалось на толстые лоскуты, а мясо, кожа и жир сходили с костей. Я хотела, чтобы он вопил; чтобы он страдал и кричал в агонии, не ведая, когда все закончится. Чтобы иглы, которые когда-то впивались в меня, теперь пронзали и его плоть. Я хотела знать, что это происходит с Данзо, но не желала этого видеть.       Я думала, что у меня будет достаточно времени, чтобы свести Шимуру с ума. Что я смогу оттягивать нашу встречу достаточно долго, пока его воля окончательно не сломается. Я думала, что войду к нему Госпожой и увижу, как этот старик ползает по полу, надеясь подползти достаточно близко, чтобы поцеловать мои ноги. Но время вышло. Акацуки не выходили на связь, а шиноби Конохи с каждым днем становились всё ближе. Пришло время раздавать долги. Я распорядилась о путях отхода: Онва заберет лучших ученых Северного. Их будут ждать в Ото. Шибата сопротивлялся, он хотел сражаться. Хотел защищать место, которое стало для него домом. Он бы умер первым — кто-нибудь из шиноби Конохи обязательно бы забрал его жизнь. В бою никто не смотрит на возраст.       Я выходила на балкон и долго вглядывалась в горизонт, терзая в пальцах пачку сигарет. От табака меня тошнило. Меня тошнило от всего, что бы ни попадало мне в рот. Кабуто сказал, что это от нервов. Я это знала, как знала и то, что мое тело меняется и слабеет. Сила и независимость — я обещала себе эти вещи, но затем осознала, что путь к ним всегда лежит через боль и страдания, и боялась смерти. Когда-то один из подопытных Орочимару предрек, что я подохну во тьме и забвении. Все эти годы я шла к этому пророчеству, совершая один глупый поступок за другим. Но пока что я могла спасти себя.       Ястреб кружил высоко над Северным.