Нереально

О том, что беды никто и не заметил

Он подарил мне новое кимоно. Мягкая, приятная на ощупь ткань лилового оттенка, в меру тяжелая, и достаточно легкая, без единого рисунка. Я держала подарок побелевшими пальцами, теряясь в собственных эмоциях, готовая вот-вот расплакаться и рассмеяться одновременно. За все эти годы никто ничего не давал мне просто так, тем более – те, за кем укрепилась прочная репутация антагонистов всего разумного, доброго, вечного. - Обако, - вкрадчивый голос настиг меня со спины. Орочимару стоял в дверях, не без удовольствия наблюдая за тем, с каким позорным девичьим восторгом я тискаю свою первую обновку. - Орочимару-сама, - я резко обернулась, разом забыв про все, чему меня учила «настоящая», - это действительно мне? Змеиный саннин кивнул, не скрывая усмешки, да мне было все равно. Как оказывается легко меня купить – все-то пара обновок и толика фальшивой заботы, от которой у кого другого бы просто свело зубы. Но я действительно была счастлива, просто от того, что обо мне подумали. Вот так просто, зловещий экспериментатор, которого боялись и ненавидели многие, подумал, что его обако ходит в обносках. - Переоденься, сегодня ты будешь мне нужна, - его тихий смешок враз перебил все мое веселье. Было в его просьбе что-то зловещее, от чего короткие волоски на моем загривке встали дыбом, а злополучное кимоно уже не казалось таким привлекательным. - Да, - тревожно отозвалась я, смотря в спину этому страшному человеку. Переодевшись на скорую руку и раз десять запутавшись в пяти тонких красных веревочках, которые были здесь вместо пуговиц, я буквально выплыла в темный коридор. Я не смотрела на себя в зеркало, так что не знала, насколько провокационно выглядел мой наряд, но только то, что кимоно заканчивалось в районе колен, крайне неудачно открывая мое бедро и печать на нем, меня сильно огорчило. Провозившись со свертком, я заметила еще какие-то веревочки и куски ткани, так что решила, что этот «халат» еще не весь наряд. Это, хотя бы, обнадеживало. Нет, я ханжа и открытые наряды вполне устраивали меня в моем родном мире, где моя умеренная полнота даже скрашивала и не вызывала никаких комплексов. Но здесь я напоминала себе плохо высушенную селедку, на которую какой-то шутник напялил платье. Никогда не думала, что буду комплексовать из-за худобы, но, как водится, мужчины на кости не бросаются. Вывернув в очередной коридор, как брат близнец похожий на предыдущий, я уверенно проковыляла к лаборатории Орочимару, попутно гадая, чего же от меня потребует совсем не невинный благодетель. От трости я намеренно отказалась, с ослиной упорностью учась передвигаться самостоятельно. Скорее всего, это выглядело жалко, но мне слишком хотелось хоть с чем-то справиться самой. Тяжелая дверь поддалась с трудом, в нос ударил уже знакомый запах, который уже не казался мне настолько отвратительным. Пересилив собственное волнение, я гордо вошла в помещение, ища взглядом саннина. - Подойди ближе, - голос раздался из-за ширмы, за которую мне еще никогда не приходилось заглядывать. Я поспешила подчиниться приказу, а когда увидела, чем занят легендарный отступник, не смогла сдержать наполненный ужасом и отвращением возглас. Прижав бледную ладонь ко рту, я изо всех сил старалась не смотреть на пациента N, чье лицо, плечи, грудь и часть туловища подверглись некрозу. Почерневшие ткани отслаивались, падая на пожелтевшие, пропитанные кровью и слизью простыни. Теперь я поняла, откуда исходила эта чудовищная вонь, которая теперь казалась мне еще сильнее. Истинно говорят, что счастье – в неведении. - Что с ним? – сипло выдавила я, борясь с приступами тошноты. Мой взгляд вернулся к невозмутимому Орочимару, который что-то записывал в тяжелый, идеально чистый свиток. - Смерть, - коротко отозвался он, задумчиво сдвинув брови к переносице. – Его кровеносная система не справляется. Большая часть тела уже подверглась гнойному расплавлению. - Он ведь выживет? - Зачем? Вопрос Орочимару прозвучал слишком равнодушно. По моей спине пробежал холодок, я все никак не могла отвести взгляд от бедняги. Его маленькие глазки были крепко закрыты, грудь вздымалась тяжело, редко, изредка пациент N болезненно кривил губы и скулил что-то жалобное, тоскливое, что я так и не смогла разобрать. Он все еще цеплялся за жизнь, не зная, что единственный, кто мог ему помочь, уже не заинтересован в его спасении. - Жизнь – смерть, - растягивая слова, начал Орочимару, - вечный круговорот. Самая большая несправедливость этого мира, в котором мы вынуждены терять дорогих нам людей. Ты согласна со мной, обако? Никогда не понимала, в чем секрет его гипнотического голоса. Может, в тембре, в акцентах, которые он расставляет с ловкостью бывалого политика, или же – в тех, кто готов его слушать, с радостью коровы, идущей на убой? Так или иначе, но я просто кивнула, не в силах что-либо возразить этому страшному человеку. Я смотрела на агонизирующее тело, практически насквозь, прошитое трубками с какой-то вязкой жидкостью, на множественные печати, что словно черви, обвили его тело, на лицо, слишком спокойное, для того, кто уже перешел грань нашего мира. Я смотрела, чувствуя, как к моим глазам подступают холодные слезы жалости к этому существу, обреченному и забытому. - Если бы ты могла вернуть того, кто тебе дорог, - вкрадчиво продолжил змеиный саннин, склоняясь ко мне и обжигая горячим дыханием мой висок, - смогла ли бы ты остаться равнодушной? - Нет, - словно в бреду, ответила я и на этот вопрос, все еще стараясь цепляться за остатки реальности. Реальность самоотверженно боролась, выскальзывая из моих хватких пальцев, шипела и била хвостом черной змеи. Гипнотические слова Орочимару становились тише, в шелестящих нотках голоса экспериментатора я слышала притаившуюся насмешку. - Ты помнишь, зачем я отправил тебя в Коноху, обако? – язык саннина скользнул по моей щеке, но мне не было неприятно. Я не помнила – знала, где-то внутри, где-то, где не гнездятся даже самые опаснейшие из моих мыслей, я… Рука подопытного дернулась, судорожно схватившись за воздух, точно по отработанному рефлексу. Бездонно-черные глаза распахнулись, вмиг показавшись мне такими большими, красивыми, безумно знакомыми. Тело несчастного забилось в предсмертной агонии, привязанные к кушетке, ноги напряглись, вздувшиеся до предела вены лопались на моих глазах, образуя под тонкой кожей многочисленные гематомы, несколько трубок просто выскочили из нагноения на груди. Раззявив неестественно-большой рот в немом крике, несчастный выгнулся в последний раз. Смерть стала для него облегчением, самой большой наградой, на которую только могут рассчитывать пленные змеиного саннина. Мои пустые глаза смотрели на изуродованное тело, без всякой брезгливости всматриваясь в каждую деталь. В голове стояла звенящая тишина, казалось, я могу почувствовать, как судорожно мечутся слова Орочимару, стараясь вклиниться в общую мозаику моих собственных мыслей. И вот, мои пальцы уже закрывают глаза того, кого великий мастер выбрал сосудом для моего брата. - Разве не за это люди так ненавидят змей?.. Тихий, наполненный садистским удовлетворением, смешок Орочимару, стал мне ответом. ~~~ - Он.. может вернуть твоего брата? - Нет, Саске-кун. Даже змеиный саннин не властен над смертью. Я вздрогнула, с большим трудом отгоняя от себя непрошеные воспоминания. От нахлынувших, совершенно несвоевременных эмоций, хотелось оторвать себе голову. Хорошо жить, когда ты ни в чем не сомневаешься, когда сценарий твоего пути уже расписан от корки до корки. И не свернуть. Но что делать той, чей сценарий был закончен в самом начале? Куда податься, если везде нагромождения сомнений и топи страхов, в которые так легко угодить? Аспидно-черная змея обвила мою ногу, неестественно по-собачьи уронила голову на колени. Сытая прохиндейка уже успела поймать какую-нибудь зазевавшуюся мышку, и теперь вернулась в нашу скромную нору. Моя рука рефлекторно потянулась к блестящей чешуе, ласково погладила сухие пластинки на лбу хитрющей гадины. Уверена, через нее Орочимару наблюдает за мной. В подземелья не проникает солнце. Здесь не гуляют игривые ветерочки и не заводят свои песни соловьи. Здесь нет места слабым или глупым, здесь раздаются стоны отчаянных. Перед внутренним взором вновь всплыло обезображенное тело сосуда. В последнее мгновение жизни его глаза были наполнены осознанием. И болью. Безграничной болью, закольцованной в вечный круговорот змеи, пожирающей свой хвост. И я… согласилась на это? - А чего ты ожидала, когда шла в руки хищнику? – мягко вопросила меня тень, притаившаяся у жесткой кровати. Этот голос я бы узнала из сотен подобных. - Я думала, что… Ты сама меня заставила, забыла? – уже ничему не удивляясь, ответила я «настоящей» Саэки, опустив взгляд на колени. Змеи там уже не было. – А потом просто исчезла. Ты сказала, что он отведет нас в Коноху, что мы отправимся на экзамен, что… - Замолчи, - отмахнулась она, враз обрывая мою так и не начавшуюся истерику. – Мне нужно было время подумать. И я не обещала тебе, что мы отправимся на Чунин Шикен. Я спрятала лицо в ладонях, желая просто раствориться в мягком кресле. Очередной приступ паники, мысли, то пропадающие из головы, то захлестывающие ядовитой волной. И отчаянное желание просто очнуться дома, рядом с мамой, подальше от этой отвратительной, неправильной вселенной. - Мне тоже было страшно, Ирэ-чан, - мягкая ладонь легла на мою голову, ласково потянула за спутанные пряди, перебирая их. – И я знаю, как плохо сейчас тебе. Но мы должны быть сильными, нам нельзя поддаваться сомнению. Не сейчас, никогда. - Откуда в тебе столько яда? – вдруг я нашла в себе силы ответить девушке той же монетой. – Почему ты такая… такая… - А почему ты такая? - Что? Я подняла взгляд на совершенное лицо, увидев только сплошную, непроницаемую маску истинной Учиха. Саэки смотрела мне в глаза, на дне ее глаз плескалось пламя аматэрасу. Но мне уже не было страшно. - Жалкая, - брезгливо наморщила носик Саэки. – Подумай вот над чем, Ирэ. Ты прекрасно понимала, чем закончиться для тебя это путешествие. Ты вошла в Амэ, зная, что уже не сможешь вернуться назад. Именно ты, а не я, согласилась на сделку с Орочимару почти год назад. Ты и только ты, зная, что произойдет с нашим кланом, решила отсиживаться за спиной у нии-сана. Ты легла под предателя, бросив ему под ноги остатки нашего достоинства. - К чему ты клонишь? – зло ощерилась я, даже привстав. - Ты делаешь выбор, но в последствиях винишь меня, - ровно отозвалась девушка, иронично выгнув бровь. – Меня, Орочимару, Итачи - весь мир, но только не себя. Ты боишься высунуться из своей раковины и посмотреть на происходящее глазами… - Учиха, да, - перебила я девушку, за что получила лишь неодобрительное покачивание головой. - …Взрослого человека, Ирэ, - с каким-то сожалением продолжила она, уже не смотря мне в глаза. – Я не знаю, кто ты. Сколько тебе лет и откуда ты пришла, но одно я знаю точно. - И что же? – с вызовом спросила я, понимая, что не хочу знать ответ. - Что в красном квартале десятилетние девочки уже знают, как удовлетворить мужчину. Только взрослее они от этого не становятся. - Что, а это здесь при чем?! ~~~ Меня бесцеремонно растолкали, вырвав из не самых приятных объятий полудремы. Резко открыв глаза, я увидела перед собой очередного неизвестного с протектором Отокагуре. Молодой мужчина, не старше тридцати, сообщил, что меня ждут на третьем тренировочном поле. Я кивнула, нацепив на лицо хмурую рожу, и спровадила нарушителя ко всем чертям собачьим. Настроения никакого, а это значит, что ничего хорошего никому сегодня уже не будет. Солнечный свет бил прямым попаданием прямо в глаза, я сощурилась, не без радости покидая холодное и темное убежище. Как идти к вышеуказанному полю я знала, осталось только доковылять, не уронив остатки былого достоинства. В голове еще вертелись последние слова моего странного альтер-эго, от чего во рту чудился кислый привкус. Правды. - Кимимару?! Я вышла к полю, медленно теряя дар речи. Передо мной, буквально в шагах двадцати, стоял мой давний, почти забытый друг. В молочно-белых прядях его волос путался ветер, рубашка была небрежно скинута и обвязана вокруг бедер, открывая мне жилистую спину, без единого намека на загар. Слегка поведя плечами, будто скинув напряжение, парень обернулся, не менее пораженно вскинув брови. - Саэки? Это больше походило на сцену из какого-то недобитого дамского романа. Вот он, такой невероятно красивый, так возмужавший за этот год, и я – совершенно невообразимое чудо, которое за спиной все называют не иначе как крысой. Стало безумно жаль, что я перестала смотреть на себя в зеркало. Не знаю, сколько бы мы так простояли, если бы последний Кагуя не сделал первый шаг. А затем еще, и еще, пока мое сердце отсчитывало обратный ход до полной и безболезненной остановки. - До меня доходили слухи, но я… - Я понимаю. Я сама… - Ты изменилась… - На себя бы посмотрел… - Гимай… Это прикосновение отличалось от того, как ко мне прикасался Итачи. Руки Кимимару были нежные, теплые, почти детские, каждое движение – осторожное, благоговейное, словно он гладил по щеке не давнюю знакомую, но какую-то невообразимую, ранее неведомую святыню, в существовании которой слишком давно разуверился. Я закрыла глаза, поддавшись вперед, всем своим существом стремясь утонуть в этой нежности, забыться в руках, ничего не требующих и ничего не обещавших. Последний Кагуя тяжело выдохнул, сомкнув руки вокруг моей талии, кончиком носа я прижалась к бьющейся жилке на его шее, словно в бреду, вдыхая слабый аромат лекарств и земли. В этих объятиях я снова вспомнила, почему Орочимару называли искусным манипулятором. Захотелось смеяться, психика просто не выдерживала таких страшных подарков судьбы. Идеально спланировано, совершенный ход, от которого душа леденела, медленно остывая на погосте разбитых иллюзий. «…взрослее они от этого не становятся..,» Я проводила с Кимимару все свободное время, полностью отдаваясь почти забытому ощущению покоя и радости. Недели тянулись друг за другом, ленивым караваном сменяя совершенно одинаковые дни. А я училась. Преодолевая себя, я заново постигала этот мир, кажется, впервые в жизни прилагая к этому все свои скромные силы. На смену отчаянью и злости пришло новое чувство – сладкое, как капли виноградного сока на теле любимого человека. Голодная пустота поселилась там, где еще вчера кровоточила и плакала душа, загнанная в клетку. Внезапно, она зазмеилась внутри, избирательно вытесняя все то светлое, что я так упорно берегла внутри себя. И тогда мне впервые не захотелось никого видеть. Постоянный внутренний диалог прекратился, зашуганные мысли больше не метались в голове, сердце билось спокойно. То было время нового познания себя. Дни сменялись днями, верный Кимимару приходил каждый вечер, словно приблудный пес с узелком еды в острых зубах. И каждый раз, оставляя узелок у двери, он молча уходил. Пока я сама не решилась задать ему вопрос. Это случилось на пятый или четвертый день моего добровольного заточения. Снедаемая мыслями о собственной глупости и излишней доверчивости, я придирчиво разглядывала свои мертвенно-бледные руки. - Я принес тебе еды, - ровно по часам, спокойный голос и неслышный шаг по ту сторону двери. Я скользнула к двери, отточенными движениями отодвинула засов. - Зайди, - бегло глянув по сторонам, я пригласила парня в комнату, тут же захлопнув за ним дверь. Седой буквально вплыл в звенящий полумрак, без всякого интереса окинул аскетичную обстановку. Я склонила голову на бок, мысленно гадая, что же такого страшного последний из клана ожидал увидеть в моей скромной обители. - Что с тобой происходит? – наконец задал он вопрос, повернувшись ко мне лицом. Взгляд Кагуя метался по моему лицу, будто на нем были написаны все ответы на терзающие его мысли. Мне оставалось только дождаться, когда этот мальчишеский пыл сойдет на нет. - Скажи, Кимимару, - тихо, даже хрипло из-за долгого молчания, осведомилась я, - зачем Орочимару заставил тебя приехать сюда? Брови Кагуя сошлись на переносице, губы сжались в тонкую полосу недовольства: - Он не сказал. Разве ты не рада, что я здесь? Есть вещи, которые не нуждаются в подтверждении. Отлипнув от двери, я подошла к парню, медленно обошла шиноби по кругу, и не думая прятать взгляд. Пусть смотрит, наслаждается моей пустотой и холодной ненавистью, в которой сейчас приходится гореть мне одной. - Никто не любит змей… - тихо, нараспев проговорила я, подхватив пальцами белоснежный локон парня, ласково потянула на себя. – Почему он называет меня курохэби? Крепкая хватка перехватила мое запястье. Лед в фисташковом взоре и очередная немая попытка понять, когда лопнула последняя натянутая струна. Я дернула рукой – бесполезно, моя прекрасная машина для убийства, Кимимару всегда был намного сильнее меня. - Орочимару-сама высоко ценит тебя, гимай, - теплые пальцы соскользнули с моего запястья, последний Кагуя отвернулся от меня, спеша покинуть скромную обитель. – К сожалению, ты перестала это видеть. Он закрыл за собой дверь тихо, почти неслышно. Мне оставалось только упасть в удобное кресло, по-детски невинно разглядывать босые, неестественно бледные ноги. В который раз пришла мысль, что пора взглянуть на себя в зеркало. У витых ножек кресла лениво проползла ее величество черная змея. Я усмехнулась. - Что скажите, Орочимару-сама? Вы цените меня настолько, что готовы предложить дешевый цирк с воскрешением Шисуи? Ровно за месяц и шесть дней до Чунин Шикен я поняла: наивное создание, ревностно оберегаемое мной, мучительно скончалось в подземельях Отогакуре.