Ва-Банк

Обычно слова даются намного легче. Разбитые на слоги, буквы, звуки, они не имеют смысла. Никакого смысла кроме того, что вкладывает человек, что, как полагает Блейн, либо одно из великих чудес, либо величайшее бедствие человечества. Одно слово может для каждого человека иметь смысл до такой степени особый, что истинное значение растворяется без следа. Но слова содержат в себе собственную маленькую жизнь, собственные маленькие определения, что позволяет ими управлять. Но Блейн запинается, когда слова переходят в действия. Простая просьба: «Поехали домой на Рождество», — поднимает смехотворно много разногласий. Потому что идея «дома» как какого-то вшивого городка посреди Огайо, который отвернулся от Курта, пока он тихо умирал, неправильна во многих отношениях, потому что каждый приезд как игра в прятки. Игра, в которой Курт отворачивается от толпы и молится, чтобы никто его не узнал, потому что одной мысли о вопросах, волнениях и беспокойствах достаточно, чтобы Курту стало плохо от нервозности — подтекст выкручивает простые слова в нечто невероятное. Нечто невероятное, но так и будет, потому что Курт потерявшийся подросток, который хочет вернуться домой, которого на самом деле никогда не существовало, просто так он может попробовать стереть тёмные тени под глазами отца. Потому что им так хочется быть настоящей семьёй, хоть они и не знают, как выглядит эта самая семья. Сантана единственная, кто действительно поощряет это, ведь она сможет поехать с ними, и поэтому говорит, что им всё равно не хватило бы рождественских праздников, чтобы отмыть квартиру. При этом она указывает взглядом на Курта, который закатывает глаза и вышагивает по полу квартиры, наполовину заляпанному высохшей краской. С тех пор как он взял академический отпуск на год, живопись — это всё, чем он занимается, и когда он ночью прикасается к Блейну, его руки, кажется, постоянно испачканы несочетаемым цветом. Блейн думает, что может оно и к лучшему. Не столько поездка в Огайо, сколько встреча с отцом, напомнит, что не только Блейн и Сантана любят его, потому что если и есть жизненный урок, который Курт усвоил слишком рано, и никак не мог оттереться, так это то, что всем всё равно. И Блейн был бы не против навестить своих родителей, потому что он нуждается в их благословлении, в построенной вокруг него маленькой жизни, соединённой слезами, поцелуями и полотнами холста, ведь он гордится этим, гордится тем, что имеет, что они имеют, что нуждается в их поддержке. Он хочет держать Курта за руку и видеть, как свет переливается на обручальных кольцах на их пальцах — непременное обещание без установленной даты — хочет, чтобы его родители увидели, что он нашёл, что сделал, хочет доказать им, что это может и будет продолжаться, даже если они никогда и не показывали своих сомнений. Он всё ещё их чувствует. Итак, планы выполнены, подарки завёрнуты и разгорается нечестная битва за то, должна ли Сантана заплатить за свой билет на самолёт или нет, а потом за неделю перед Рождеством Блейн закрывает страховой офис, идёт домой, и они втроём направляются в аэропорт. Блейн никогда не был фанатом самолётов. Он сидит, уткнувшись в свою книгу, пока самолёт взлетает, и Курт прижимается к его боку, шепча на ухо истории и играя с воротником его рубашки. Пальцы Курта тёплые на коже Блейна, как маленькие уколы тепла. Сантана сидит перед ними, прислонившись к иллюминатору, и пытается держать дистанцию с женщиной, сидящей рядом с ней. Она стала спокойнее в последнее время, после того как переехала обратно к ним. Она никогда по-настоящему не объясняла, почему ей это понадобилось. Блейн иногда думает, что ей стало слишком одиноко жить одной. Она выглядит по-прежнему одинокой, какой-то притихшей. Он надеется, что Рождество в Огайо поможет. Самолёт набит под завязку, пассажиры укутаны в зимние куртки, которые наполняют воздух спёртым запахом плесени и пыли. Вероятно, кто-то покинет этот самолёт с гриппом. Наверняка, это будет Курт. Блейн поворачивает голову и целует Курта, положившего голову ему на плечо, в макушку. Курт медленно расстёгивает пуговицы на пиджаке Блейна, а затем застёгивает обратно. Курт болеет чаще любого — в этом вина стресса и ослабленного иммунитета — и каждый раз, когда он болеет, Блейн боится, что это превратится в что-то ужасное, хотя логически он понимает, что простуда не может стать новой опухолью мозга. Курт, кажется, знает, о чём он думает — он часто так делает — наклоняется к Блейну и закатывает глаза. — Прекрати истерить, — шепчет он. — Я в порядке. Ты в порядке. Всё просто отлично. Звучит правдоподобно, когда он так говорит. *** Бёрт забирает их в аэропорту. Когда он обнимает Курта, Блейн невольно задумывается, отпустит ли Бёрт его когда-нибудь. Он знает, каково думать, что ты потерял Курта навсегда, и получить его обратно. Когда Курт вернулся к Блейну, он был исцелён, уверен в том, кто он есть, и был сильнее, чем любой из них. Бёрту же было тяжело посмотреть на Курта и увидеть замеченные Блейном улучшения — он сталкивался только с его подростковыми маленькими драмами. Иногда Блейн чувствует, что украл Курта у его отца. Он нашёл Курта, когда Бёрт не мог помочь, позаботился о нём, и даже когда Курт впервые вернулся в Лайму, он взял Блейна с собой, потому что, как он говорит, принадлежит ему. Иногда это кажется неправильным. Чувствует ли Курт то же самое, когда они навещают родителей Блейна, видя то, что они не видят, вспоминает ночи, когда они с Блейном рисовали, и Курт совершенно неосознанно исцелял Блейна. Это сложно. Безумно сложно. Однако он думает, что иногда слишком много внимания уделяет всем этим «потому что». Это сложно, «потому что» Курт сбежал. Это сложно, «потому что» Блейн пил каждую ночь. Это сложно, «потому что» Курт был болен и исчез на несколько месяцев. Это сложно, «потому что» это они. Возможно у этого нет причин. Может быть, любовь так чертовски сложна безо всякой причины. Они подвезли Сантану к дому её родителей, прежде чем отправиться в дом Хаммел-Хадсонов. Блейн садится впереди, рядом с Бёртом, а Курт ложится на заднем сидении, не обращая внимания на взгляды обоих. — Только не разбей машину, пап, — говорит он, когда натягивает куртку выше под подбородком. Кэрол накрывает на стол, когда они добираются домой. Блейн любит Кэрол, но Курт не чувствует себя комфортно рядом с ней; ещё нет, но она очень старается ради него и Бёрта. Блейн стал чаще замечать человеческую боль, и он видит это в её глазах, когда Курт неловко дёргается от её объятий. Сбежавший сын, которого она хотела любить. Может, она думала, что его исчезновение было её виной. Блейн часто думает, что самая крупная их проблема — проблема Курта — это принятие, что некоторые сломанные вещи никогда снова не станут целыми. Они сильно стараются, но никому никогда не удаётся прожить жизнь так, чтобы не сломать что-то. Блейну интересно, кого сломал он. Может быть, самого себя. Люди в школе МакКинли сломали Курта, который сломал своего отца и Кэрол. Но затем он исцелил Блейна и себя, так что возможно в конце всё придёт к равновесию. Они играют в нормальную семью. Относительно нормальную. *** Во второй день Кэрол убеждает Курта пойти с ней по магазинам. Он возвращается бледный, крепко вцепившийся в сумки, но сдерживается до тех пор, пока Блейн не оставляет его в покое в гостевой комнате — комнате Курта — которая превратилась в гостевую комнату после того, как они думали, что она Курту больше никогда не понадобится. Только когда Блейн забирает пакеты у Курта, понимает, что тот дрожит. — Ш-ш-ш, — говорит он, и это всё, что они говорят, потому что давным-давно стали понимать друг друга. Курт шагает вперёд, в объятия Блейна, и они так и стоят, крепко обнявшись. Кожа Курта ещё холодная от воздуха на улице, его волосы усыпаны маленькими каплями растопленных снежинок. Наконец, Курт отстраняется, чтобы взять Блейна за руку и отвести к кровати. Он падает на подушки и тянет Блейна на себя словно одеяло. — В торговом центре были люди, — шепчет он, пока Блейн путает пальцы в пряже его шарфа. — Люди, которых я знал в школе. Некоторые из них узнали меня. Конечно, они знали, что такое может произойти. Они так же знали, как может отреагировать Курт. — Ты в порядке? — спрашивает Блейн, потому что уже знает, что сейчас Курт совсем не в порядке. Курт ненавидит воспоминания о своей прошлой жизни, людей, которые выгнали его из родного дома. И, возможно, ненавидит больше тех, кто притворялся, что им не плевать, но всё равно закрывали на всё глаза. Блейн знает, Сантана ненавидит себя за это. Ему интересно, чувствуют ли то же остальные. — Это была Рейчел Берри со своими отцами, — шепчет Курт в шею Блейна, и Блейн подсовывает руки под Курта, чтобы держать его крепче. Он слышал о Рейчел Берри в основном от Сантаны, но ещё не знает, что надлежит думать о ней. Или о любом другом, кто был с Куртом в хоре. В основном потому, что хотя Курт никогда фактически не говорил что-то прямо, казалось, будто многие из них гораздо больше были озабочены куртовской верой в Бога, чем настоящим отцом, в котором он нуждался, настоящем спасением, о котором он молил до тех пор, пока больше не мог оставлять всё так, как есть и верить дольше. У Блейна были свои собственные проблемы с этим, но Курту сейчас не нужно слышать об этом. Вместо этого он просит Курта показать покупки, и Курт показывает, проводит по тканям с блеском в глазах, вернулась его старая страсть, которая не пылала годами. Судя по ценникам на некоторых из этих рубашках, Блейн не уверен, как долго его кошелёк выдержит это модное чутьё, но спустя несколько мгновений Курт расслабляется и улыбается, и Блейн отказывается беспокоиться об этом прямо сейчас. Этой ночью они лежат вместе на кровати, и Курт соединяет их руки, крутит обручальное кольцо вокруг пальца Блейна, расслабляется рядом с ним. — Я сегодня говорил, что люблю тебя? — спрашивает он, и Блейн кивает, потому что, возможно, Курт и не говорил этих слов, но сказал это тем, что потянул Блейна на себя, тем, как он улыбался, тем, как идеально прижимается к Блейну сейчас. Говорит это тем, как он удобно устраивается на простынях и обнимает Блейна, утыкаясь лицом в его шею, и наблюдает, как Блейн читает в тусклом свете прикроватной лампы. *** Финн приезжает за два дня до кануна Рождества. Блейн понимает, из всех, кто знал Курта до его побега, Финн, наверное, единственный кроме Сантаны, кто чувствует вину, что впечатляет, потому что Финну никогда не приходилось видеть, насколько низко Курт пал. Но Блейн не думал, что сам хоть сколько-то нравился Финну. Они уже встречались несколько раз, спустя полтора года после возвращения Курта домой, по большей части за быстрыми ужинами в Нью-Йорке, которые заключались в том, что Финн сидел, выкручивая, сложенные на коленях руки, и Курт ждал, когда всё закончится. Финн никогда не смотрит прямо на Блейна, а когда смотрит, бросает странные быстрые взгляды, будто Блейн какой-то подслушивающий незнакомец, не имеющий права тут находиться. Словно напоминание, насколько на самом деле сломлена эта семья. Или, может быть, не сломлена, думает Блейн. Больше похоже на диаграмму Венна*. Он, Курт и Сантана образуют свой собственный кружок, маленький и прерывистый, но создающий сплочённую группу. Курт и его отец составляют свой круг, что перекрывает их, и этот круг сильный, старый. Бёрт, Кэрол и Финн — круг, построенный после ухода Курта, становился крепче со временем, и хотя иногда казалось, что Курт мог войти в него, Блейн не чувствовал, будто он или Сантана тоже когда-нибудь смогут это сделать. Так что не сломлены. Просто разобщены. *** В канун Рождества Блейн просыпается в постели в одиночестве. Он поворачивается и смотрит на часы. За полночь. Покинутое Куртом место холодно. Курт часто вставал по ночам, растягивался на полу гостиной со своими картинами, но здесь их нет, поэтому Блейн накидывает на плечи одно из запасных одеял, которым застилали кровать, и отправляется на его поиски. Блейн всё ещё полусонный, голова неясная, и конечности тоже не работают должным образом, и он вспоминает, как в детстве выскальзывал из постели в канун Рождества, чтобы посмотреть пришёл ли Санта Клаус. Он вспоминает ту ночь, когда он заметил отца, складывающего подарки под ёлку, но в то время не знал, что это был его отец, потому что деловой костюм был заменён на красно-белый. Такие воспоминания, как эти, делали одобрение отца настолько важным, что доставляло боль, когда между ними появилась дистанция. Но не его отец сидит на диване, не его лицо освещено мягкими белыми огнями, развешанными на ёлке. Это Бёрт. Курт свернулся у его бока, закинув ноги на подушки. Оба поднимают взгляд от мягко сверкающих гирлянд на вечнозелёных ветвях, когда Блейн входит в комнату, и Курт улыбается ему из объятий отца сонно и тепло. — Привет, Блейн. — Привет, — голос Блейна выходит грубым. Он рывками указывает в сторону спальни: — Я могу… Я могу уйти?.. — Иди сюда, парень, — по-доброму командует Бёрт, но ясно, что это приказ. Блейн подчиняется, садясь рядом с Куртом и набрасывая один край одеяла на него. Курт притягивает его ближе, холодные пальцы крепко цепляются за Блейна. — Чем занимаетесь? — спрашивает Блейн, расслабляясь против груди Курта. Курт подвигается так, что его ноги торчат по обе стороны от Блейна, колени рядом с плечами Блейна. Его ноги голые, холод от них проникает даже сквозь пижамные штаны Блейна, и Блейн кладёт на них руки, чтобы согреть. — Мы привыкли делать это с моей мамой, — говорит он, и Блейн слышит, как Бёрт хмыкает в подтверждение. Курт прячет голову в пространство между плечом и шеей Блейна и продолжает говорить голосом тихим даже в тишине дома: — Когда я был маленьким, не мог спать от волнения. Поэтому мама и папа приходили в мою комнату после полуночи, и мы сидели вокруг ёлки, и каждый открывал один подарок, и затем мы вновь ложились спать. Блейн поворачивает голову, чтобы посмотреть на Бёрта, и видит, как тени двигаются по их с Куртом телам, как они мелькают на яркой обёрточной бумаге подарков, лежащих под деревом. Голос Бёрта грубый ото сна, но счастливый, и Блейн может увидеть, как его пальцы дрожат на плечах Курта. — Мы могли бы… хм… мы всегда можем приготовить какао, попить. Вы, ребята?.. — Да, пожалуйста, пап. Так они втроём сидят на диване, Курт зажат между Бёртом и Блейном, пока они оборачивают ладони вокруг глупых праздничных кружек и попивают горячее какао со взбитыми сливками сверху и смотрят, как огни на ёлке сверкают словно звёзды. И, может, виной то, как Курт плотно прижимается к нему и целует в плечо, или как Блейн ловит улыбки Бёрта, смотрящего на них, или комфортная тишина, которая оседает вокруг них, как недавно выпавший снег, но Блейн думает, что, возможно, эта семья не сломлена и не разобщена, а просто ещё не понята. Все вместе только и ждут, чтобы быть отряхнули от пыли и вернули к жизни. *** Рождественские дни проходят в тумане обменов подарками и телефонных звонков, быстрых приёмов пищи между встречами с друзьями, улыбок, и кофейных чашек, выброшенных вместе с обёрточной бумагой — единственное, что удерживает их в вертикальном положении. Бёрт и Кэрол дарят Блейну комплект из шарфа и варежек, который ему необходим. Курт не приготовил ему ничего, что он понимает по странным взглядам, и когда Курт даже не объясняет причину, это немного ранит. Он знает, что это, наверное, эгоистично или алчно, что он должен быть благодарен за мелочи, и к счастью, чувство уходит, когда он видит лицо Курта, когда тот открывает свой подарок от Блейна — билеты на самолёт в Париж. — Мы увидим мир, — шепчет Курта на ухо Блейна, когда они остаются наедине, оборачивая руки вокруг его шеи и прижимаясь к ней своим лицом, как уставший котёнок. Они едут к родителям Блейна, ужинают там, и это приятно. Как семья. Действительно как семья, особенно, когда мама просит показать обручальные кольца, а Курт держит его руку, выглядя таким счастливым, таким гордым, и Блейн не может поверить, как ему так повезло. *** Они едут обратно в Лайму, фары грузовика Бёрта светят на полузаледеневшую дорогу. Курт осторожно рулит, ведя намного ниже скоростного предела, и мягкое покачивание грузовика умиротворяет. Блейн прислоняется лбом к холодному стеклу окна и засыпает, пока не чувствует, что машина останавливается. Он открывает глаза и смотрит на Курта, который съехал с дороги на обочину и нежно смотрит на него. — Что? — спрашивает он, садясь. — Хочу сейчас подарить тебе рождественский подарок, — говорит Курт. Блейн должно быть выглядит удивлённым, потому что Курт поднимает бровь и наклоняет голову набок. — Что, ты думал, я ничего тебе не подарю? — Ты не… — начинает Блейн. — Идиот, — заканчивает за него Курт и достаёт сложенный лист бумаги из кармана. Ему приходится отстегнуться, чтобы повернуться в кресле, так что Блейн делает то же, их повёрнутые друг к другу лица освещены приборной панелью. Курт протягивает лист бумаги, и Блейн берёт его. На Блейне новые варежки, и он стягивает их зубами, чтобы развернуть бумагу… нет… фотографию. Сантана, должно быть, её сделала, потому что на ней улыбающийся Курт, сидящий на полу. Он весь в краске, на его коже фиолетовые брызги, он сидит на коленях на полу над рисунком у своих ног. Даже через размытость фото, Блейн может сказать, кто нарисован на этой картине. — Это мы, — бормочет он, поглаживая большим пальцем по бумаге. — Ты нарисовал нас вместе. Снег в парке, снежинки, пойманные на высунутые языки, руки, переплетённые вместе, и кружащаяся голова. Он помнит эту ночь. Помнит, как всё сильнее влюблялся. «Если бы пушистые снежинки имели шоколадную начинку…» Он мог только рассматривать их улыбки на нарисованных лицах. — Я не мог привезти его с собой, — объясняет Курт, гладя щёку Блейна. — Управляющий позволил мне работать в одной из пустых квартир, так что рисунок всё ещё там. Я могу подарить его тебе, когда мы вернёмся домой, но… Раньше Курт никогда не рисовал их вместе. Единственный раз, когда он нарисовал себя как ту скрученную сломанную фигуру, которую Блейн до сих пор иногда видит во сне. Потому что живопись всегда была его путём спасения, мечтания. И в эти моменты он убегал от пения песен, и снежинок, и поцелуев, которых не было, и Блейна не волнует, какую семью они создали, потому что это их, и он не променял бы её ни на что другое. — Я так сильно тебя люблю, — говорит он, потому что эти слова так легки при всей их сложности. Курт улыбается и тянется, чтобы коснуться губами блейновских, и в этом есть такая законченность, что-то, чего у них не могло быть два года назад, когда они только влюблялись, что-то маленькое, что значит всё. — Я тоже тебя люблю. Блейн знает, что они оба проведут остаток своей жизни, чтобы привести эти слова в действие, поцелуями и картинами, и жизнями, построенными вместе. И он понимает, что только что нашёл своё определение семьи. __________________________________________________________________ Диаграмма Венна* — схематичное изображение всех возможных пересечений нескольких (часто — трёх) множеств.