Ты не представишь.

В тот день мне предстоял "серьезный разговор". Когда я ехал туда, я же предполагал, что это произойдет, но все удавалось как-нибудь отвертеться. А теперь было утро второго дня моего пребывания на источниках, и я встал достаточно рано, потому что и не ложился. Ночка выдалась суровая, мои друзья снова приходили. И здесь меня нашли. Я собирался чем-нибудь себя занять, например, купить новый телефон взамен утопленного в источнике. А еще, во время тогдашних радостных походов за "вонючим запахом", я заприметил занятную горнолыжную трассу с подъемником. Вообще, надо сказать, что день начинался очень даже неплохо, даже дух слегка захватывало от возможности прокатиться на сноуборде - трасса для него тоже должна была быть где-то поблизости. Это была моя давняя мечта - научиться кататься. Когда мы с ним были вместе, я постоянно мечтал научиться чему-нибудь подобному. Как сейчас помню - "круто" же. Трюки там всякие разные. Конечно, глупость, я тогда еще лопался от гордости, когда на меня какая девица внимание обратит. Это - что, был показатель того, что я не проигрываю на фоне писателя? Нет, конечно, но я раздувался, как спелый помидор, при наличии малейшего внимания к моей персоне. Как там звали двоюродную сестру Усами?.. Уж и не помню даже. Но - да, счастья было полные штаны, это же нифига себе - барышня призналась в нежных чувствах! В общем, оглядываясь на себя в прошлом, я понимаю, что был недалеким дерьмецом. Не знаю, изменилось ли что-нибудь, не знаю, как меня терпел Усами и зачем вообще имел. Думаю, просто это было забавно. Ему захотелось. А потом он просто избавился от меня. Кто из нас большее говно - сказать сложно. Но я при этом был еще и жалким говном. Но теперь был снежный день, возможность кататься на доске и отпуск. Жалким я себя не ощущал, когда оглядел добытую из проката тяжелую белую доску, представляя, как навернусь с неё и покачусь снежным комом куда-нибудь под гору, чтобы потом стать попой для большого снеговика. Доску я просто погладил руками и взглядом, не решаясь разобраться с тем, что с ней, собственно, делать, и решил прогуляться в поисках инструктора. В общем, все было хорошо, я вышел на веранду и собрал небольшой рюкзачок, думал при этом свою обычную думу - о том, какой Усами козел. А потом обернулся и увидел за стеклом окна жуткое лицо Мацури. Нет, серьезно, это было так страшно, что я отпрыгнул в сторону, налетел на перила веранды, да так, что, перегнувшись через них спиной, грохнулся на землю. До сих пор не пойму, как так получилось. Глупее ничего нельзя было бы и придумать - я, как самый настоящий хренов сноубордист, едва не раскроил себе череп об лед. Ничего не помню, что было дальше. Помню только темноту и кучу маленьких красных точечек, а потом чей-то голос: - Все хорошоо-о, так, так. Ну, ну, давай же, малыш, приходи в себя. Я почувствовал прохладу родных ладоней. "Акииихико" - простонало все мое существо. - А ну, что ты стоишь? Принеси ему лед! - рявкнул Акихико не своим голосом. Или это и был чужой голос? - Да на кой ему лед, и так, небось, хватило! - Я тебя попросил?.. Послышался топот удаляющихся шагов. "Акииихико!" "Я это сказал вслух? Сказал или нет?" - запаниковал я, не раскрывая глаз. - Мисаки, ты слышишь меня? Я открыл один глаз и злобно на него им посмотрел. Затылок болел. - Вот, вот так. Где больно? "Акиииихико" - дразнилось внутреннее эхо. Противный писклявый голосок не давал мне покоя. Ну сказал я, или нет? Черт возьми, СКАЗАЛ Я ЭТО ВСЛУХ, ИЛИ НЕТ? Если да - то утоплюсь. Прямо вслед за телефоном, и поминай как звали, и все равно уже, что подумают. - Слышишь меня? Да скажи ты хоть что-нибудь уже! А, "хоть что-нибудь", значит? Фуууух. - У тебя страшная баба, - сказал я, поднимаясь. Поднимаясь? Польстил себе! Башка взорвалась болью, к горлу подкатила тошнота, а с хари шмякнулась на коленки какая-то мокрая тряпка. Сейчас я помню, что она лежала почему-то на лбу, и это до сих пор заставляет меня недоумевать. Что, Усами? Мультиков насмотрелся, где чуть какая болезнь - и компресс на лоб, хрен его знает, для чего предназначенный? Сил не было смотреть на сидящего у кровати мужчину. Но Акихико, кажется, не испытывал подобных проблем, и вовсю пялился на меня, пока я чесал, сидя к нему спиной, затылок, а потом нервно одергивал перепачканную в крови руку. Я его взгляд раной чувствовал. - Как угораздило-то тебя? - Женщина страшно посмотрела. Страшная женщина. В ту секунду я вдруг понял, что Мацури стоит прямо передо мной с мешком льда. Я посмотрел ей в глаза, испытывая странные чувства: лоб холодила вода от компресса, стекая по щекам, а затылок горячила кровушка, стекая по шее под ворот рубашки. И в то же время было горячо от стыда. Черт, хорошо, что я не краснею! Может, врать научусь? Мацури швырнула мне лед на колени и унеслась из комнаты. Ох уж эти богачи! Интересно, а если бы я ногу сломал, они бы мне градусник в попу засунули, чтобы уж точно помогло? Лед, надо же! - Да, вот она, - сказал я, кивнув на захлопнувшуюся за ней дверь. - Она вообще спала сегодня? А, прости, неприличный вопрос. - Мисаки. - Ты балбес, знаешь? - поморщился я, снимая пропитанную моей кровью наволочку с подушки. Движения рук были нервными и какими-то дерганными, я ничего не мог поделать с тем, что, как раньше, робею перед ним, затыкая его рот с рвущимися из него важными словами потоком своих ничего не значащих слов. Однако, он дернулся на слове "балбес". Еле заметно, но я увидел. - Я бы себя не то что на кровать, в дом бы... а, черт, - осекся я, увидев кровавую дорожку, тянущуюся от двери. - Я вызову "скорую". - Хорошо, что ты уже это не сделал, - кладу руку на телефон в его ладони. Ощущение такое, будто глажу кобру, но виду стараюсь не подавать. Но в глаза ему не гляжу. Это меня выдает с головой, но все же лучше, чем если бы я сейчас заглянул и увидел в них жалость. И вину. - Это так, царапина. Но кровь - это зря по всему полу. Когда я поднимался, голова закружилась. Акихико меня придержал, и я ненавижу себя за то, что это в ту секунду и правда было мне необходимо. - Спасибо. Передай, пожалуйста, Мацури извинения. Я, кажется, взболтнул чего-то лишнего. - Мисаки, - настигает. Настигает... Настигает. Вырываться я не буду. Кровь уже перестала, но было бы неплохо испоганить ему белую рубашку (бесит! Зачем он все время их носит? Все как раньше!). - Нам надо поговорить, - говорит мне в макушку. - Дурацкая фраза, - отвечаю. - Терпеть ее не могу. А он прижимает меня крепче. Мне хочется сказать - "смотри, осторожней, вот вернется твоя невеста сейчас", но показывать свою боль и ревность больше, чем я ее уже показал, я не хочу. - Ничего не поделаешь. Нам ведь и правда надо. "Да ничего не надо!" - хочется крикнуть. Хочется биться в его руках, вырываться. Вырываться, чтобы чувствовать, что он, как прежде, меня никуда не пускает. Но, сделав шаг вперед и развернувшись к нему лицом, я легко высвобождаюсь. Гляжу ему в глаза. Вижу чертову жалость! Вижу гадкую вину! Ну зачем, зачеееем... - Что тебе нужно? - Я хотел спросить о том, что творилось здесь ночью, - говорит серьезно. Ах, ты об этом, да? Так зачем нужно было трогать меня? Смотришь на мою реакцию, да? У меня истерика, меня почти колотит! Ты был бы доволен, если бы это знал? Или ты наслаждаешься, видишь меня насквозь? Я хочу сейчас же выбежать из дома, забраться на самую высокую гору и заорать так, чтобы сошла лавина!!! Но тебе я этого не покажу. Пусть лучшей тактикой было бы равнодушие, но ледяная лавина, рвущаяся из меня, тоже гораздо лучше, чем те слезы в подушку, которые я лил вчера. Подавись этим снегом! - Что происходило этой ночью? Ну, не знаю. Я слышал как какие-то предметы врезались в мою стену. Несомненно, у кого-то она была бурная. О, да, любуйся, Усами! Я научился делать вид, что с трудом сдерживаю ухмылку. А потом губы словно нечаянно все равно расплываются в ней. Хо-хо! Куда делась жалость в твоих глазах? А вина? Нету! А так мало надо было сделать! - Ладно, - прикладываю палец к его губам, не касаясь их, и разворачиваюсь к окну, подхожу к нему. - Я обычно не говорю о таких вещах... но для тебя нужно сделать исключение, потому как ты не врубаешься. - Ты слышал что-нибудь еще этой ночью? - спрашивает. Он специально нарывается на колкий намек об их с невестой развлечениях, которые меня не интересуют. Но если я среагирую, я покажу, что мне все-таки больно. И тут-то он меня и съест. Фигушки. - Знаешь, - провожу рукой по оконной раме, изучая пальцами фактуру дерева, - будь я каким-нибудь индейским шаманом с бубном (или что там у них?), я бы обязательно сказал, что духи разгневаны на тебя. Но, так как я не шаман, а ты - взрослый человек, в духов не веришь... Опять подкрадывается слишком близко! Стоит вплотную! Черти что, как я не заметил?!! - Не ерничай, - шепчет прямо в ухо. - Ты был бы отличным шаманом. Мурашки пробегают по всему телу. Я - шаман? Я? - Не играй с этим, Акихико, - говорю серьезно. - Ну правда - не надо. И вслух лучше не говори. Какой шаман, я не верю в духов. Но что-то... все же есть. И оно отреагирует на любую твою реакцию на себя. И скептиков оно не трогает никогда. Как, к примеру, любовь. Не знаю, зачем я это сказал. Про любовь! Ну не знаю, и все! Для наглядности, видимо, о любви он ничего не знает ведь. - А ты - скептик? - шепчет мурашкам на моей шее. - Хотел бы им быть, - отвечаю. - Хотел бы им быть.