Миротворцы

- Эй! Я открыла глаза, вздрогнув. Солнце лило лучи на пол. Яркое, оно выглядывало из окошка, танцуя свой танец у меня на руках. Голова закружилась, непередаваемо тяжелая. Охнув, я зажмурилась. Перед глазами плясали цветные кружочки, растворяющиеся в темноте, накладываясь друг на друга. Меня разбили. Как чашку или хуже. Руки были ватными, а ноги вообще отказывались шевелиться, шея болела, не повернуть. - Хирон просил передать, что через пятнадцать минут около Большого дома будут хоронить погибших, - девушка, сообщившая сию новость поразительно быстро, на одном выдохе, замолчала на секунду, видимо, набирая в легкие воздух. Поморгав глазами, отбросив все жалостливые мысли, шикнув на себя «эгоистка», я сфокусировала зрение на говорящей. Ей оказалась та самая новенькая дочка Деметры. Ее неуместно радостное платье, до неприличия короткое – до колен, нескромное, расшитое легким кружевом, утопало в черной тени. Худенькие ножки нетерпеливо подрагивали. А волосы, неизменно прекрасные, девушка забрала в высокий хвост. Высокие скулы освещало солнце, подчеркивая их аристократичность. Глаза, зеленые-зеленые, потемнели и больше не казались такими страшными. - Погибших? – спросила я бесцветным голосом. Горло сдавило. Я вновь почувствовала его руки на своей шее. Я вновь задыхалась. Закашлялась. Так сильно, что из глаз потекли слезы. Жмурясь, я поглаживала пальцами воспаленную на шее кожу. Холодными до жути пальцами. Деревянными. - Ромашку дать? Я подняла глаза на дочь Деметры. Из-за пелены слез не было видно, что именно выражали ее глаза в тот момент, чего в них было больше – насмешки или все-таки заботы. - Нет, пройдет, - отмахнулась я. Голос. Мой голос… Безжизненный, он потерял все краски, не выражал эмоций. Страшно тихий и хриплый. - А их много?.. – подала голос моя давишняя знакомая, дочь Аполлона. Она стояла над парнем, очевидно, ее братом. Ее глаза, красные, блестели болью и злобой. От этой жуткой смеси я задохнулась еще больше. Она дрожащими руками покрывала кожу полубога какой-то вязкой массой. Та, хлюпая, ложилась на ожоги плавно, обтекла волдыри и жгла, наверное, нещадно, хуже огня. Вот только брат ее не чувствовал. На него было страшно смотреть. Ни одного живого места. Кожа иссиня-красная. Как у покойника, скользнула мысль. И губы, удивительно мягкие, нежно-розовые, приоткрытые в тяжелом вдохе. - У римлян больше, - пожала плечами, как-то странно легко, незнакомая девушка. Дрожь прошла по всему телу. - Поделом им, - отозвался кто-то из дальнего конца комнаты. Кто-то из раненых. - Суки, - тихо сказала дочь Аполлона. Я поморщилась. Сердце отчего-то болело. Возмущение захлестнуло. Я хотела было сказать свое мнение на этот счет, напомнить, что мы все братья и сестры, какие-никакие, но все же, все живые люди, но вовремя опомнилась. Римлян здесь никто за людей не считал. А меня и подавно… Жар прилип к щекам, обжигая. Жар запульсировал на шее, там, где находились некогда пальцы моего неудавшегося убийцы. Жар отравлял. Как там Джонатан? Господи, как там Джонатан? - А ты откуда знаешь? – поинтересовался кто-то у дочери Деметры. – О римлянах? - От Хирона, - бодро откликнулась зеленоглазая. - А что еще Хирон говорил? – полюбопытствовал раненый, лежащий на койке у северной стены. - У них мятеж, - сложив руки на груди, ответила девушка. - Мятеж? - Да, что это значит? - Какие-то проблемы в армии, - ответила она просто. Тишина. Мой кашель прекратился. - Какие могут быть проблемы? – засмеялся один из раненых, надрывно. - С дисциплиной? – предположила дочь Деметры. - Один раз не прокричали «аве»? - Может, предатели? Реплика, вполне логичная, вывод, которого я боялась больше всего на свете, прозвенел в хмуром лазарете как реквием. Мне показалось, что земля ушла из-под ног. Или я слетела с орбиты. Джонатан! Его имя стучало в висках упреком. Жар отступил, уступая место холоду. - Нет, - возразил полубог из домика Аполлона. - У них за предательство чуть ли не смертная казнь. - Вот-вот. И если есть у них предатель, то есть и у нас, - заметила зеленоглазая. - А кто у нас может быть предателем? Я, прошептала я одними губами. Благо, все были настолько впечатлены, настолько ошарашены новостью, что не обратили на это никакого внимания. Дрожь прошла по телу, холодная, чужая. Видения, странные, горящие огнем, нахлынули на меня снова. Лицо женщины, смутно знакомое, приближалось. Ее волосы, полыхающие, шевелились на ветру, а глаза смотрели прямо на меня. Как будто я должна была что-то знать… Как будто я… Ее лик вспыхнул. Я вздрогнула. В сознании, дырявом, ничтожном, появился дракон. Я зажмурилась. Отчаянье, паника, вина свалились на меня, раздавив. Мне показалось, я видела смерть. В этот момент. Она мелькнула передо мной. Показалась на какой-то миг. Прекрасная. Манящая. Издеваясь, она улыбнулась и выкинула меня в этот кавардак мыслей, в эту мнимую войну, в этот оживший кошмар… Будь я одна, я бы бросилась на стены. - Никто! – фыркнул кто-то. – Какой нормальный человек станет помогать римлянам? Какой нормальный римлянин станет помогать грекам, если они это не ценят? Я ладони сжала в кулаки так, что костяшки побелели. Кожа на ладони рвалась от ногтей. Больно. Нелюди. Нелюди! Я шумно сглотнула, схватив ртом воздух. Солнце светило, говоря о новом дне. Ребята суетились вокруг, собираясь на похороны. Даже раненые повставали со своих мест. Все, кроме тех, кто лежал без сознания или с переломами. Спокойно, Роуз. Джонатана не могли раскрыть. Иначе нет в этом мире богов. Нет в этом мире справедливости. Нет в этом мире… Кого, милая? Тебя, все правильно. Я говорила с собой, медленно, как с глупым ребенком. Тихо, Роузи. Они просто предположили. Враки. Обычные слова. Ничего не значат. Я разжала кулаки. Пальцы заломило тут же, свело. Выдохнула. Аккуратно, держась за спинку стула, я встала. Ноги, ватные, подогнулись. Ойкнув, боясь упасть, я сделала шаг в сторону лаборантской. Как ни странно, рана на ноге практически не болела. Только чуть-чуть, для приличия. Я улыбнулась. - Роуз, ты куда? – спросила меня дочь Аполлона. - За амброзией, - просипела я. В горло словно вставили шарниры. Несмазанные, при каждом слове, при каждом вдохе, они двигались, скрипя и раздирая. - Ты знаешь, где она? Я посмотрела на девушку. Ее золотистые волосы блестели на солнце, а голубые глаза, отчего-то практически ледяные, холодные-холодные, выражали заботу, светлое пятно на фоне темной грусти. Пожав плечами, я отмахнулась, дескать, разберусь. - Вторая полка сверху в шкафу у окна! – вдогонку крикнула мне полукровка. - Спасибо, - прошептала я себе под нос, на большее не способна. Свет лился на пол полосами, открывая взору пылинки, зависшие в воздухе. Беспардонный, он шел по кроватям больных, плясал у них на лицах. Я с содроганием смотрела на пациентов, тех, что лежали, не вставая и не слыша, что происходит вокруг. Тех, что пострадали больше всего. Мальчик, совсем маленький, из домика Ареса с перевязанной головой, девочка-лучница вся в ожогах, посиневший от воды сын Аида, брат Фреда с дырой в груди, очевидно, от копья, очевидно, с расстояния не больше метра. Я вздрогнула, намиг представив, как это произошло. Как кто-то из Рима, стоя совсем рядом и глядя в глаза, протыкает противника копьем. Насквозь. Я невольно затормозила у кровати сына Зевса. На душе было отвратно. Мягко, я бросила взгляд на его спутанные волосы, на приоткрытый рот, на мокрую от пота грудь, перемотанную красной-красной марлей. Господи, у него же жар. Я прошла к изголовью кровати. Присела рядом на колени. Дрожащими пальцами, жутко волнуясь, смущаясь дико, я дотронулась до лба парня. Горячий. Или это моя рука холодная? Нежно, я погладила его по волосам. Мама всегда так делала, когда я заболевала. Она садилась рядом и гладила меня по голове, осторожно. С ее движениями утекала боль. Нахмурившись, я провела пальцами по мокрым волосам еще раз. Дыхание, рваное, вырывалось из груди полубога. Румяный… Легкая щетина. Ухмыльнувшись, я дотронулась тыльной стороной ладони до его щеки. Ресницы дрогнули. Будто он что-то почувствовал, будто услышал меня, понял… Я печально покачала головой. Под этими ресницами, наверное, глаза, светлые, как небо. Добрые. Я глянула на алую повязку. Как похож на Джонатана… Я резко поднялась с колен, отвернулась, бодрым шагом, не глядя ни на кого больше, прошла в дальнюю комнатку, отгородившись от ненужных мыслей ширмой. Сориентировавшись, я открыла шкафчик у окна. Взяв с полки маленький кусочек божественной еды, несколько секунд пристально его разглядывая, я положила его в рот. О, клубничная! Довольная, я вышла из лаборантской, пробежала меж кроватями на носочках, мягко ступая по полу, на крыльцо. Большинство ребят уже ушли к Большому дому. Я медленно пошла в ту сторону. Идти на похороны не хотелось совершенно. От одной мысли о том, что мы будем сжигать саваны молодых ребят, умерших по чьей-то непонятной прихоти, мне становилось не по себе. Но ничего не оставалось. Добравшись до Большого дома через несколько минут тяжелых сомнений и еще более тяжелых разговоров с собой, я встала с самого края, рядом с девочками из домика Афродиты, опоздавшими сюда совсем по иной причине. Все уже собрались. Хирон стоял на ступенях, насупившись, мрачно взирая на закрытые разноцветные саваны, в ряд лежащие на земле перед полыхающим костром. Сатиры и лесные нимфы обособленной кучкой расположились у стены, увитой плющом. Последние плакали, тихонечко, собирая слезы-градины в крохотную ладошку. Полубоги, все, от мала до велика, молчали. В этом молчании было что-то едва уловимое. Что-то настолько сокровенное и серьезное… Что-то похожее на обещание всегда помнить. Что-то похожее на обещание… Отомстить? Самым жутким было то, что все умершие, или подавляющее их большинство, сгорели. Сгорели или задохнулись. И сейчас их вновь хотели бросить в огонь. Искры в костре характерно щелкали. Встав на носочки, я посмотрела на саваны. Серебряный, золотой, серый, черный, розовый, еще и еще… Им было тесно в кругу полубогов. Я боялась сосчитать. Боялась того, что цифра окажется огромной. Боялась, потому что так оно и было. Завороженная, замороженная, опустевшая в один момент, я почувствовала, как руки опускаются и сердце вместе с ними летит в Тартар, обещая не разбиться. Куда уж хуже?.. Зеленый, красный, еще три красных… Голубой! Удар в спину. Да такой силы, что воздух из легких вылетел. Я задохнулась, распахнув глаза широко. Голубой! Кто-то из моих братьев и сестер… Кто-то из них… Умер! Холод растекся по всему телу, заморозив, обездвижив, привязав к одному месту. Ни вздохнуть, ни выдохнуть. Скупая слеза, одинокая, безвольно скатилась по щеке, упала на ключицу. - Сегодня… - к костру вышел Фред. Бледный, он был уверен. Походка твердая, взгляд ясный. Ни один мускул на лице не дрогнул. Я поразилась его самообладанию. Голос спокойный. - Сегодня мы прощаемся с нашими братьями и сестрами. Они погибли в бою, в бою… Молчание надорвалось. Голос сына Зевса дрогнул. Что он сейчас чувствует? Сейчас, с ледяным лицом и холодным сердцем? Что ему стоит говорить нам о том, что они герои?.. - Жестоком, - нашел нужное слово он, поморщившись. – Защищая часть нашего лагеря, защищая нас, они пали в бою. Их имена… Навсегда останутся в нашей памяти. Изабель Лансберг, дочь Зевса. Мэттью Уайт, сын Аида. Кори Блэквуд, сын Ареса. Сара Беркс, дочь Посейдона… Сара? В глазах потемнело. Голова пошла кругом. Я ожидала услышать чье угодно имя. Чью угодно фамилию. Но не ее. Не ее. Это не может быть Сара! Она же воин! Она самая лучшая сестра! Она… Она так любит лагерь, так любит воду, так любит меня, всех нас… Она так… любила? Часть меня, какая-то значительная часть, исчезла. Растворилась. Была и нет. Убили. Растерзали. Как будто ничего не стоило… Как все хрупко. Как все недолговечно. Еще вчера я мчалась в лагерь, счастливей человека нет… Сара была первой, что обняла меня в домике, что закричала мое имя. Сара стояла рядом со мной тогда, когда мы вызывали воду. Сара смеялась, смеялась громче всех, когда мы говорили о Генри. Она всегда была душой… Нет, не правда. Я закусила губу до крови. Обняла сама себя руками, ладони о локти, сжавшись. Не правда! Будет! Она будет! Имена сыпались, а я стояла. Голая, открытая, разодранная в клочья, на произвол ветров, на волю интриг, на чье-то счастье. - Я, как староста лагеря, обещаю, - голос Фреда звучал странно тихо и жестко одновременно, - что сделаю все возможное, чтобы их жертвы не были напрасны. Чтобы они умерли не зря. Молчание, робкое, тонуло в море оживших голосов. Со всех сторон, сначала несмело, потом все громче и громче, яснее и яснее, посыпались слова поддержки. Тверже. - Да. - Мы не позволим им умереть просто так! - Ни за что… - Это не должно никому сойти с рук! - За Грецию! За Сару, добавила я про себя. Ропот голосов захватил. Поднял с низин, поставил на ноги, уверенный, воодушевил. Никто не говорил этого слова вслух. Но все знали, что это значит. Война. Чарующее, оно сбивало с верного пути, убеждая в том, что война – это именно то, что нужно сейчас. Это именно то, чего стоит жизнь Сары, то, чего стоят все эти жизни. Быть может… Наваждение, теплое, полупрозрачная шаль, навязчиво ложилось на плечи, убаюкивая. Скидывая его с плеч, несколько нехотя, я пыталась сосредоточиться на одной единственной мысли – это неправильно. Это неправильно. Фред, взяв в руку факел, поднес его к костру. Тот зарделся ярким пламенем. Лагерь замер, я затаила дыхание вместе с ним. Сын Зевса подошел к первому савану, поднес к нему пламя. Шепнул пару слов на греческом, не слышно. Специальное заклинание, не позволяющее огню сходить с предмета, часто используемое факелоносцами. Серебряная ткань вспыхнула. Дым и искры побежали вверх, цепляясь за воздух, танцуя, съедая. Волшебное действо… Я залюбовалась. Грусть и решимость оседали в воздухе пеплом, такие же легкие и красивые, как искорки, летящие к небесам по ветру. Огонь перебрался на следующий саван, оставляя дорожку пепла за собой. Безопасный, ручной, он зажег наши сердца. Не отдавая себе отчета, я улыбнулась с каким-то невероятным облегчением, навеянным романтичным обещаньем и моей излишней сентиментальностью. Мне показалось, что крылья выросли за спиной, я вот-вот взлечу… Над землей, над всем, вслед за искорками. Дышать стало проще. Виделось все по-другому, в каких-то туманных жарких красках солнечных бликов и искр. Таинственный танец огня притягивал, завораживал, вовлекал. Я не могла оторвать от него взгляд. Господи, я даже на секунду уверовала в идею войны. Я даже поверила ей. В этой иллюзии было что-то особенно приятное, особенно нужное и такое родное. Глядя на то, как горят саваны, я случайно наткнулась на тени за костром. Не обратив на них сначала никакого внимания, я отвела взгляд, возвращаясь к мыслям о том, что будет дальше. Что будет теперь. Но дурное предчувствие, неожиданно очутившееся у меня на сердце, разыгралось, не давая покоя, заставляя нервничать, дергаться. За костром, у самого крыльца, творилось что-то странное. Эта сцена, волнующая, была огорожена от остальных огнем и их навязчивыми мыслями о спасительной войне. Я приподнялась на носочки, щурясь. Сердце забилось, бешеное. Зеленоглазая девушка спорила с Фредом! Нет, они не просто спорили… Они ругались. В пух и прах. Дочь Деметры, возмущенная, кричала ему что-то, размахивая руками нервно. Парень нарочно отворачивался от нее и говорил что-то себе под нос, также раздраженно, он словно бы плевался словами. Девушка хватала его за плечи, за руки. Он резким движением скидывал ее ладони с себя. Она вновь тянулась к нему, останавливая, приближаясь предельно, говоря что-то уже ему в лицо. Сын Зевса противился, она тараторила. Наконец, парень взорвался. Закричал ей что-то. Да так сильно, что отголоски речи донеслись до меня: - Кто ты такая, чтобы!.. Его голос разнесся над нашими рядами, но мало кого потревожил. - Фред? – спросил кто-то. - Там что-то… - Давайте не будем лезть в их личную жизнь! Те, кто услышал парня, приняли беседу дочери Деметры и старосты за обычную ссору влюбленных. Я бы с радостью поверила в эту версию… Вот только Хирон, стоящий у них за спиной, внимательно следящей за ходом разговора, был молчаливым доказательством того, что все несколько сложнее, чем можно было предположить. Сердце застучало быстрее обычного. Чары слетели с меня окончательно. Война – это не выход. И обещания эти ни к чему хорошему не приведут. Вот только… Только, кажется, никто, кроме меня и Хирона с зеленоглазой, этого не понимает. Инстинктивно я подалась вперед, расталкивая детей Афродиты, пробираясь ближе к спорящим. Дочь Деметры с совершенно убитым видом оттолкнула от себя Фреда в чувствах. Так выглядят люди, разочаровавшиеся в чем-то. Движения ее рук сопровождали черные полосы, они скользили по ее коже, как черви, скрываясь в искрах, слишком заметные среди бела дня. Сын Зевса всполошился. Не заметить этих существ было невозможно… Я никогда не видела ничего подобного. Ничего даже близко похожего на это. Колдовство. На моей памяти, ни один ребенок Деметры… Меня затошнило. Фред, опешив, что-то шустро бормотал, но в беседу ввязался Хирон. Он строго шепнул что-то старосте, аккуратно загораживая девушку от него. Сын Зевса кивнул. Картина изменилась. Фред выступил вперед, к нам, встал перед костром. На его лице все еще лежал отпечаток страха и недовольства. Тихо, он начал рассказывать о планах на ближайшие дни в новом режиме. Без римлян. А дочь Деметры и кентавр скрылись в прохладных сенях Большого дома. Не долго думая, повинуясь каким-то странным побуждениям, я прошмыгнула за ними следом.