Миротворцы

- Римляне развели огонь там, где установили флаг? Очень на них непохоже, – пробормотала я. Мы с Питером медленно шли к арене. Бедро болело, светя разодранной кожей. А плечо затекло от веса друга. Солнце слепило глаза. Мысль о том, что все, произошедшее с нами за этот день, было чьей-то шуткой, не покидала мою глупую голову. Злой шуткой. Жмурясь, я глянула на сына Афины в ожидании ответа. Бледный, ужасно бледный, хуже чем редкий снег в моем родном городе, все еще испуганный, он изобразил на лице усталую ухмылку. Я ответила ему доверительной улыбкой. - Да. Они обставили флаг зеркалами, от основания до верха, установили на металлическую подставку. Солнечный свет, отражающийся от зеркал, фокусировался на деревьях вокруг, а флаг внутри конструкции оставался не тронутым, - объяснил парень. - Стало быть… - я запнулась. – Это была спланированная акция? Они хотели поджечь лес изначально. - Они не лес хотели поджечь, а нас. Отвращение в его голосе, ужасно холодное, ударило в спину. Нож меж лопаток. «Гречанка», «предатели». По коже пробежал холодок. Вздрогнув, я вспомнила самодовольную улыбку сына Беллоны, его жуткое веселье. Вспомнила, с каким упоением меня душил брат Сэма. Господи, он бы не остановился. Он бы не… Я дотронулась до шеи. Собственные пальцы показались мне ледяными. - А дым? Мне хотелось быть осмеянной. Больше всего на свете. Сейчас Питер назовет меня мнительной. Скажет, что дым был обычным, а все эти видения, все эти предчувствия – сущая ерунда. Пожалуйста! - Ты не знала? – нахмурился он. - Не знала… что? – насторожилась я. Сердце упало со звоном. Разбилось. - Дым сделали не римляне. Этой весной дети Аполлона, когда работали над новыми лекарствами, обнаружили вещество… Не помню, как называется. Оно действует, как опиум. - Опиум, - повторила название наркотика я, ошарашенная. Год или два назад все газеты писали о притонах по всему миру, о зависимости, о смертях и больших деньгах, которые люди отдавали за нелепые иллюзии, навеянные жженой травой. О запретной торговле с Китаем и Индией. Тогда, в то время, еще были популярны сеансы спиритизма. Практически в каждом доме практиковали стеклянные шары, дрожащие столы и приглушенные голоса умерших, которыми говорили соседи по комнате. Там-то и начали использовать опиум то ли для привлечения посетителей, то ли, наоборот, желая отвлечь их от тех самых соседей, смелых людей, похороненных заживо несколько раз на дню. - Оно не вредно в небольших количествах, - продолжал парень. - Мы все рассчитали так, чтобы вред организму был наименьший. Нам и нужно-то было вывести римлян из строя. Распылили дым по всей границе с их территорией. Бункер стоит на границе, точно. Что же это получается? Мы сами, своими руками, чуть не убили друг друга. Ноги подкосились, а дыхание сбилось. Верить не хотелось. Пришлось. И та простота, с которой говорил об этом Питер… Зловещая. До жути. До дрожи. Я не стала спрашивать, считает ли он это нормальным. Побоялась, наверное. Перевела тему, быстро, особо не раздумывая, брякнув первое попавшееся: - Что нового у вас? Вы все еще собираетесь по средам? Каждую среду с самого детства мы, все пятеро, собирались в Бункере. Не знаю, кто первый предложил эти тайные встречи по ночам, ровно в час тридцать, но было в них что-то такое приятное и загадочное, что отказаться от них было просто невозможно. Мы просто болтали и пили чай. Это было что-то вроде ритуала. Ключи от Бункера хранились у Сэма. Так сложилось, что он, паренек с золотыми руками, многое смыслил в различных приборах и новшествах. Более того, он прекрасно ориентировался в Лабиринте и общался с самим Дедалом, называл себя его учеником. Из уважения дети Гефеста разрешали ему работать в Бункере вместе с ними, а Фред из страха закрывал глаза на его присутствие на военной базе. Сэм всегда приходил раньше всех, открывал нам двери. В нашей беседе участвовал крайне редко, не то, что общительный Джонатан, парень увлекался чертежами и какими-то механизмами. Люси всегда обижалась на него за это, говоря, что железяки ему дороже нас. Притворно, конечно, но повторяла она это довольно часто. Она была влюблена в него, давно и бесповоротно. Пожалуй, это – единственное, что мы с Люси скрывали от остальных ребят. Хотя, не думаю, что бы Питер до этого не догадался… Мы же пили холодный чай и обсуждали все подряд. Джо показывал нам новые фокусы с воздухом. Сын Афины делился с нами сумасшедшими планами на ближайшее будущее и, как всегда, блистал знаниями по поводу и без. Я и Люси смеялись над ними. - Как обычно! – ответил друг. - Ты здесь всю зиму? – спросила я. - Да, папа ушел на фронт. Эта новость выбила меня из колеи. Не думала я, что отец Питера будет занят в военных действиях… Я было хотела сказать ему, что мне жаль, но потом подумала, что это будет выглядеть неестественно и, действительно, жалко. Я было хотела подбодрить его, но… Какие слова лучше подобрать? - Где он сейчас? – прошептала я. - Не знаю. От него нет вестей две недели. Две недели. Небольшой срок для продолжительной войны и битв. Но… Я бы сошла с ума, если бы мама не посылала мне сообщения по почте Ириды две недели, если бы не писала писем. Целых две недели. Подавленная, я крепче прижала к себе Питера. Можно подумать, ему от этого было легче! Можно подумать, я ему помогла эти! Во всяком случае, очень хотела помочь. Наше молчание стало вязким, а шаги по мокрым иголкам – вялыми. Мы дошли, прозябая в них, до арены. Поле разделилось на две части, как с самого начала. Римляне и греки. Поломанные, надломленные, полубоги вновь разделились на две команды. Временное джентльменское перемирие, заключенное без слов, сыграло свою роль. Никаких насмешек и подколов. Никто не махал оружием. Тихо, считая раны и радуясь живым друзьям, проклинали друг друга. Быть может, залогом этому соглашению служили еще Лупа с Хироном и мистер Ди, редкое явление в наше время, с мрачными лицами взирающие на нас. - Поздравляю, сестренка! Черт. Огромная ручища Генри оказалась на моих волосах. Он потрепал их, мокрых, так, что капельки полетели на лицо. Нахмурившись, инстинктивно вжавшись в плечи, я вздохнула, искоса глядя на братца. А ему ничего. Целехонек. И сухой, ко всему прочему. Раздражение, появившееся ниоткуда, раздулось во мне, распаляясь. Издевается. Как же я, должно быть, ничтожна рядом с ним! К тому же, Генри знал все про дым, но ничего не сказал! Более того, позволил это проделать… Щеки мигом покраснели, а возмущение, недовольство всем подступило к горлу. Сдержавшись еле-еле, я промямлила: - Спасибо, братишка. И мы прошли дальше. Питер, любопытно сверкнув глазами, искорками от костра, поинтересовался: - С чем тебя можно поздравить? - Получилось призвать воду, - буркнула я. Парень фыркнул. Злость взметнулась, но, наткнувшись на его добрые глаза, блестящие заботой и далекой благодарностью, она опустилась на дно моей души. - Неудачно, - добавила я, усмехнувшись. - Очень неудачно. Холодный голос, настолько колючий, что я даже не сразу его узнала. Люси. Девушка подошла к нам сзади. Растрепанные рыжие волосы, потерявшие весь свой лоск от воды, напополам с тиной и комками земли, торчали во все стороны. На одежде – земляные подтеки. Меч болтался на поясе. Руки расцарапаны напрочь. Живого места нет. Сплошные кровоточащие раны. - Боже мой, Люси! – прошептала я. – Раны бы промыть… - Ерунда! Она посмотрела на меня. Во взгляде столько иронии, столько злости и обиды, столько… слез? Да, слез. Дочь Ареса чуть ли не плакала. Губы раскраснелись, а дыхание ее сбилось. Подруга смотрела на меня, как на пустое место. Преувеличенно пустое. Приносящее жуткую боль. Желание обнять ее, прижать к себе, успокоить было настолько глупым и бессмысленным, что с губ слетел едва заметный стон. - Люси!.. – начала я. Паника завертелась в голове. Слезы комком застряли в горле. - Не делай вид, что тебе не все равно! – оборвала меня она. Я дернулась ей навстречу, но девушка выставила руку вперед, как бы предупреждая – не надо. Жалость к себе ударила по ногам, обида – в голову. Я бросила взгляд на Питера. Тот, растерянный, глядел то на меня, то на нее, не понимая, в чем дело. - Люси! – возмутился он. - Что? – передернула плечами рыжая. - Люси… - проговорила я, заикаясь. – Мне не все равно! - Спокойно, Роуз! Тебя никто не обязывал меня… Мне… А! Она нервно махнула рукой. Слезы навернулись ей на глаза, Люси вовремя отвернулась. Меня никто не обязывал ее спасать. Спасать! Отчаянье, дурное, забилось в сердце, учащая пульс. Я выпала из мира на мгновение. Закусила губу, от досады, от обиды. Люси, глупая Люси… Она думала, что я ее бросила. Она думала, что я сбежала с поля, потому что мне страшно… Да, это на самом деле было так, но… Я шумно втянула в себя воздух. Полные легкие. Сама виновата! Дура! Конченая дура! Вина, отчаянье – эта горькая смесь разрывала. Она заставляла меня встать на колени, заставляла унижаться. Разум говорил, что моей вины ни в чем нет, что я все сделала правильно по отношению к подруге, но сердце кричало, вопило, и правильно делало, что ей этого не объяснишь. Мысль о том, что все потеряно, что дружбе конец вогнала в меня в состояние близкое к нервному срыву. Я чувствовала, как подскочила температура. Я не могла стоять на месте. Хотелось бросаться на стены. Если бы не объятия Питера, такие неуверенные теперь, я бы убежала отсюда. Обратно к маме! Обратно!.. Такие неуверенные… - Послушай! Я не бросала тебя! Ты не знаешь… - кричала я. - Конечно! – расхохоталась горько Люси. - Клянусь! – попросила я. - Да, - закивала девушка, издеваясь. - Это я… Понимаешь… - говорила я. - Овладела воздухом? – подсказала она. - Это я попросила вам помочь! Я ходила за помощью! Я помочь тебе хотела, слышишь! Это я! Я попросила… Я попросила Джонатана, я предала Грецию, закончила я про себя. Оборвав речь, я отвернулась, закрыв лицо руками. Больно? Не то слово. Противно? Еще сильнее. Обидно? До ужаса. Стыдно? Больше, чем когда-либо. В нашей тройке установилась тишина. Она трещала по швам из-за внутреннего напряжения. Питер пытался что-то сказать, но мы с Люси останавливали его, одновременно бросая на друга обжигающие взгляды. От глупости сложившейся ситуации хотелось смеяться. От поведения дочери Ареса – плакать. От собственной реакции – провалиться под землю. Ловя ртом воздух, то остывая и ниспадая до извинений, то уходя в раздумья и отворачиваясь ото всего, я бессмысленно бродила глазами по арене, пытаясь зацепиться хоть за что-нибудь, что поможет отвлечься. Джонатан стоял рядом с Сэмом. Он рассказывал что-то сыну Вулкана на ухо, тихо-тихо, постоянно оглядываясь по сторонам, тот кивал, мрачнея на глазах, бросая в ответ короткие фразы, прочесть по губам которые мне не представлялось возможным. Догадка, о чем они говорили, заставила меня отвести взгляд. Фред стоял среди своих братьев и сестер, все такой же блистательный, с ожесточенной улыбкой на губах. Без флага. Флаг! Я посмотрела на Альберта, римского лидера. Ухмыляясь, он находиля в центре внимания, сжимая в руках оба знамени. Выходит, у этой игры есть победитель?.. В центр арены выступила Лупа. Мягко ступая, бесшумно крадясь, она начала говорить о победе, начала с похвалы. От ее хвалебной речи стало так тошно, так невыносимо тошно… Мы чуть ли не поубивали друг друга, а она хвалит римлян за храбрость! Они чуть ли не спалили весь лес, а она… Горечь, расстройство набросились на меня, съедая, превращая в ничто. Прошипев нечто нечленораздельное себе под нос, я отыскала глазами Хирона. Я надеялась его услышать. Кентавр всегда был грамотным в вопросах боя, тактичный, с задатками настоящего посла, он бы легко снял устаканившееся напряжение в наших рядах и эгоизм в римских. Снял бы, если бы захотел. Стоя в тени деревьев, мужчина внимательно слушал молодую девушку с длинными кудрявыми волосами. Ту самую, зеленоглазую, что я заметила еще до начала… Она, смутно улыбаясь, доверительно дотрагиваясь до его руки, словно бы лиса, призывая на какую-то авантюру или, на крайний случай, рассказывая какой-то очень пошлый анекдот. Идеальность ее внешнего вида меня изрядно задела. Она либо не принимала участия в действиях и потоп ее миновал, что фантастика, либо здесь что-то не так… Даже Хирон, обычно оптимист, промок и угрюмо сложил руки на груди, глядя в землю перед собой и кивая время от времени. Девушка же, жестикулируя, говорила ему что-то. Вот кентавр оторвал взгляд от почвы, тяжелый, повернулся к ней и, аккуратно дотронувшись до плеча, словно бы полукровка была соткана из тончайшего хрусталя, улыбаясь, сказал ей что-то приглушенно. - Смотри! – я толкнула Питера в бок и качнула головой в сторону странной пары. Люси, заинтересовавшись этим, кажется, тоже немного остывшая, посмотрела на Хирона. - Что происходит? – полюбопытствовала я. – Кто она такая? Сложно было сказать, что именно меня привлекло. Но было в этом общении что-то ненормальное. - Дочь Деметры, новенькая, - ответил Питер. - Я слышала, что она показала очень хороший результат в борьбе на мечах, - пробормотала Люси. - А я слышал, что она темная, - проговорил сын Афины. - Темная? – переспросила я. - Из преисподней, - подтвердил он. Вспомнив ее зеленые пронизывающие глаза, я поежилась. Мысли потекли не в ту сторону, возвращаясь к колдовству и наваждениям, а на центр арены вышел Хирон. - Поздравляю вас, двенадцатый легион, с победой! – сказал он коротко. – И спасибо, что сохранили наш дом. Последняя фраза была полна иронии. - В связи с тем, что произошло сегодня, позвольте мне не вдаваться в подробности, вы и сами знаете, о чем речь, я, от лица начальника лагеря, уважаемого мистера Ди, объявляю о прекращении каких-либо совместных мероприятий между римлянами и греками на ближайшую неделю. Ущерб от сегодняшней игры велик. Надеюсь, такого больше не повторится. Сухая речь. Придуманная наспех. Нервная до ужаса. На этой радостной ноте он дал отмашку, означающую конец собрания, тактично умолчав о раненых и погибших. Молча, мы разошлись. Греки в одну сторону, римляне – в другую. В удушливом молчании. Мы потекли в лагерь. Кто в лазарет, кто в домики. Потекли, именно потекли, убитые, но, кажется, еще более озлобленные, чем раньше. Слушая, о чем говорят остальные, мы двигались вперед. Кто-то хвастался тем, что убил дочь Юпитера, кто-то жаловался на схватку с детьми Марса. Кто-то сетовал на пожар и наводнение. И все, абсолютно все, говорили про то, что им жаль проиграть. Жаль потерять. От такой дикости заложило уши. Ближе к лазарету, по рядам прошел слушок о том, что желающие полубоги во главе с Фредом должны отправиться в лес на поиске раненых и убитых. Люси, не думая, не сомневаясь, молча отделилась от нас с Питером и направилась к своим братьям и сестрам. Они-то, собственно, и составляли основу этого жуткого отряда по поиску смерти. Переглянувшись, мы с другом, поняв друг друга без слов, пожелали дочери Ареса удачи вслед и взошли по ступеням лазарета в само помещение. Запах пота, медикаментов, крови и дерева смешались в один кошмар. Толпа, огромное, невыносимо больше число народа. Люди заставили нас разъединиться. Дети Аполлона скакали от одного к другому, вертелись, белки в колесе, раздавая советы, выуживая из ящиков нектар и амброзию, лекарства смертных. Добыв себе немножко амброзии, я запихнула ее в рот, глотая, практически не жуя. Спрашивала у окружающих, как дела. - Нога… - стонали одни. - Ранили в плечо. - Джека убили при мне. - У Амелии ранение в голову. - Руку, кажется, сломал. - Сотрясение. - Ничего, заживает, как на собаке… Слушая эти речи, чувствуя, как опускается сердце все ниже и ниже, а тошнота поднимается к горлу от вида крови и поломанных людей, я отмахивалась на ответные вежливые вопросы, говоря, что у меня все хорошо. Делая вид, что не болит нога. Делая вид, что я не волнуюсь за Джо. Делая вид, что мне действительно наплевать на Люси. Решение пришло само собой. Я должна остаться здесь, в лазарете. Быстренько пристроившись к группе местных лекарей, вооружившись ватой и различными бинтами, настоями, я полетела по людям. Морщилась, прикладывая к рваным ранам на животе листы какого-то растения, моля каких-то богов, о том, чтобы этот человек выжил, а, заодно, чтобы выжил тот сын Вулкана. Паника и ужас росли с каждым новым больным, с каждой новой раной, пусть даже самой маленькой. Кошмары взметались к небесам. - Роуз-Роуз! Меня звали отовсюду. - Вот так! Самая здоровая, якобы самая здоровая, я помогла дочери Аполлона, маленькой девчушке, положить на кровать тяжелораненого сына Ареса. По ее же команде сбегала в лаборантскую, принесла оттуда все необходимое: целый ворох странных пузыречков и баночек, с несколько метров бинтов. Сделав наспех перевязку, говоря друг другу что-то успокаивающее, стесняясь того, как дрожат руки и болит душа, мы с моей новой знакомой подбадривали друг друга. Закончив с одним, переключаясь на другого, стараясь делать нежно, не причинять боль, торопясь и шарахаясь от каждого полукрика, мы пытались людям помочь до потери пульса. На душе было как-то грустно и хорошо одновременно. Смешанное чувство усталости, раздражения и гордости за себя. Страх перед кровью и изъянами, смущение перед голыми телами прошли уже через час. Смелость и даже какой-то интерес проснулись во мне. Я сновала за лекарствами с утроенной силой, не обращая внимания ни на что, специально откидывая мысли о друзьях и ноющей ноге. Мне бы лечь… Стащив с полки последние медикаменты, взяв один пузырек в зубы, я выбежала к раненым в который раз, разнося по ним нужные препараты, перебрасываясь короткими фразами то с ними, то с нашими врачами. Ни Питера, ни Люси я в тот день больше не видела. Ночь ложилась на землю за окнами, далекая, усталостью оседала на плечи и широкой улыбкой блестела на губах. Я закончила беготню где-то в ее разгаре, когда светили до боли яркие звезды, под общий храп больных и приглушенный шепот детей Аполлона. Осмелев в конец, я вызвалась дежурить. Выпроводив всех, кроме других таких же наивных героев, как и я, присела на стул у стены и незаметно для себя уснула.