The Whore Medic Journal

11.12.хххх Вторник. Всю неделю я его подводил. Как только нужно было давать убер-заряд, я делал вид, что он еще не накоплен, и тут же давал его Шпиону, который таился за углом, поджидая роботов. В самые неподходящие моменты я специально отвлекался на Солдата или Разведчика, концентрируясь на них и игнорируя его крики о помощи. Как только на нас выскакивали новые толпы роботов, я трусливо сбегал в укрытие и отсиживался там, а потом выходил назад, как ни в чем не бывало, и для пущего эффекта спотыкался о его труп и удивленно хлопал глазами. Выходя с точки возрождения, русская махина не разжимала стиснутые зубы и не роняла ни слова, но его зверский взгляд говорил мне, что я покойник. Этого я и добивался. Вечером я специально мельтешил у него перед глазами: то, проходя мимо, задену слегка его спину, пока он играет в карты, то издалека нарочно пялился на него и злорадно ухмылялся, когда он замечал это, то просто стоял над душой, пока он общался с наемниками. Это выводило его из себя. Oh ja, еще немного – и весь этот гнев обрушится на меня. Я с нетерпением ожидал этого момента. Все произошло так, как и желала моя извращенная душа. Когда я в третий раз проходил мимо его комнаты уже ночью, после отбоя, огромная рука схватила меня за шкирку и грубо втащила внутрь. Я запнулся о собственную ногу и от неожиданности чуть не потерял равновесие, но меня крепко встряхнуло, и я вновь обрел почву под ногами. Вспышка боли в затылке – и перед глазами все плывет: это могучая скала без усилий впечатала меня спиной в стену. Я помню его яркие глаза, полные ярости, его зубы, сквозь которые он цедил ругательства, привкус крови во рту, горячие дорожки слез на моих щеках и собственный голос, жалкий, дрожащий, молящий не бить меня. Я обещал ему сделать все, что он захочет, я унижался перед ним, просил не трогать лицо. Он заставил меня опуститься на колени и удовлетворить его, и я повиновался беспрекословно. С каждым бесцеремонным толчком в мою глотку он с возраставшей ненавистью в голосе спрашивал меня, повторится ли такая халатность на поле, и я беспомощно мычал, давясь слюной и слезами и хватаясь ледяными пальцами за его брюки, чтобы не потерять равновесие от питаемой гневом похоти. Он воспитывал меня, будто провинившуюся собаку, которую бьют по морде свернутой в трубку газетой, и я чувствовал себя последней сукой, сосавшей тем старательнее, чем сильнее ее били. Рука, не отпускавшая ни на секунду мою истерзанную укладку, болезненно стиснула в кулаке клок волос и рывком подняла меня на ноги. Мгновение – и я уже стою лицом к стене, в готовности расставив ноги и прогнувшись – я точно знаю, чего хочет от меня хозяин. Правая щека горит от того, что он вжимает мою голову в шершавую стену. Череп вот-вот даст трещину и раскрошится от давления, в ушах шумит, я дрожащими руками пытаюсь справиться с ремнем на своих бедрах в страхе, что меня накажут за промедление, и с трудом его расстегиваю, позволяя грубой руке по-хозяйски сорвать с меня брюки. Он особо не волновался о том, чтобы как следует меня подготовить. В первые же секунды, как он стал проникать в меня, я ощутил, будто в меня пытались протиснуться сразу двое. Я стенал, всхлипывал и старался расслабиться, но боль не уменьшалась, а лишь делалась ярче с каждым сантиметром, который он отвоевывал у моего содрогавшегося от насилия тела. Его неимоверный вес вжал меня в стену, не давая дергаться и оттягивать процесс тягучего проникновения. Низкий от бешенства голос спросил меня, больно ли мне, и на слабый кивок с мольбой перестать, мучитель лишь начал размашисто и с силой двигать бедрами, стараясь вложить в свои движения как можно больше гнева, который копился в нем всю неделю. С каждым толчком он рычал мне на ухо, что больно было ему на поле, когда его врач предавал его и подставлял под свинцовый град, рвавший его тело на части. Теперь он желал жестокой расправы над предателем, и он ее получил. Все мои слабые попытки вырваться были пресекаемы ударом об стену. Из перебитого носа лениво сочилась кровь, пока я содрогался от неистовавшего за моей спиной русского. Он остервенело кусал мою оголенную шею, его шумное дыхание смешалось с моими жалкими стонами. И мне это нравилось. Стараясь не привлечь его внимание, я скинул перчатку и мял свой стояк в руке, пока вторая была заломлена мне за спину. Я ощущал, как кровь с трудом пробивается к кисти, зажатой в крепком кулаке. Это продолжалось болезненную бесконечность. Наконец его пальцы разжались, и он отошел на шаг назад, утягивая меня за собой и заставляя наклониться еще ниже. Я с трудом держался за стену дрожащей рукой, наблюдая, как скупо капает с подбородка кровь, и предчувствуя развязку: рвавшие меня изнутри толчки участились, став нетерпеливой, животной еблей, сопровождаемой низкими отрывистыми стонами моего Пулеметчика. Мне не хватало дыхания, я хватал воздух ртом, чувствуя, как к горлу подкатывает ком от собравшегося в тугой узел удовольствия в паху. - Bitte, Heavy… Уже через мгновение я ощутил, как жесткие пальцы машинально стискивают мои ягодицы, натягивая на раскаленный член так, что его мошонка вжимается в мое тело. Я уже чувствовал, как невыносимо медленно вытекает из меня густое семя, но русский даже не думал останавливаться, он продолжал вбиваться в мое покорное тело, постепенно теряя остатки своей ярости. К тому времени у меня уже почти не оставалось сил от такого насилия, и я лишь тихо стонал в исступлении и одними губами молил, чтобы это скорее закончилось. Наконец, его гнев был удовлетворен. Член, которым он меня наказывал, легко выскользнул из растраханной задницы, оставляя после себя гудящую пустоту. - Штаны подтянул, и с глаз долой, шлюха, - прорычал он и, позволив поднять и застегнуть брюки, выставил меня за дверь. Я утер дрожащей рукой кровь, загустевшую под носом. Одно из стекол очков треснуло. Ноги были как ватные. В тот вечер я еле добрался до своей комнаты, чтобы хоть немного привести себя в порядок. Я взял больничный на несколько дней, и, как только смог нормально ходить, вернулся в строй. На все вопросы я отвечал, что упал с лестницы, когда спускался ночью выпить воды. Все мне сочувствовали, и лишь Пулеметчик, смотря на мой заживавший нос, не проявил ни капли угрызения совести. Наверное, он догадался, что я его спровоцировал.