Полное затмение

Солнце полыхало на горизонте Асгарда, облачённого в алые одежды умиравшего дня. «Закат над Асгардом… разве может быть что-нибудь прекраснее, брат?» – столетия назад сказал Локи, прислонившись к колонне, рядом с которой теперь стоял Тор. Король Тор. Одинокий король. По коже побежали зябкие мурашки, хотя ветер был по-летнему тёплым, почти горячим. – Ваше величество… Тор обернулся к склонившему голову советнику: – Да, я слушаю. – Прибыли ванахеймские послы с дарами. Мы расположили их, как вы велели… – советник помедлил. – Они просят об аудиенции сегодня. Неофициальной аудиенции. Всматриваясь в советника, когда-то вручившего ему Гунгнир, и в очередной раз отчаявшись прочитать что-либо по выражению строгого лица, Тор прямо спросил: – Ты знаешь, о чём они хотят говорить? – Насколько мне известно, Ваше величество, они хотят предложить вам в супруги одну из ванахеймских принцесс. Гнев вскипел в душе. – Нет! – Тор решительно зашагал прочь по галерее, не давая советнику возможности уговаривать себя из вежливости выслушать предложение. Джейн умерла всего год назад. Да, она была только смертной. Да, это было ожидаемо, но неужели никто не понимает: даже «просто выслушать» сейчас невыносимо? Что каждое напоминание – рвущая душу пытка. Что в сердце точно вгоняют кол при мысли, будто какая-то другая женщина может войти в королевские покои женой или любовницей. Тор не заметил, как домчался до конца охватывавшей этаж галереи. Остановился, переводя дыхание, словно после боя. Это и был бой – с невыносимой, не изживаемой болью. Тор закрыл лицо ладонями. Если бы удалось заплакать – может, стало бы легче, но слёз не было. Только боль-боль-боль. Словно душу ежесекундно бросает то в жар Муспельхейма, то в холод Нифльхейма, и кажется, целой жизни не хватит, чтобы огонь и лёд, растворившись друг в друге, его отпустили. Отчаяние снова накатывало, и Тор вскинул голову, заставляя себя собраться. Он же сильный. Он должен справиться. И справится. Солнце сползало за гору. «Закат над Асгардом… разве может быть что-нибудь прекраснее, брат?» Смотреть на закат, особенно с этой галереи, Локи любил. Кажется, действительно любил. И солнце любил. Иначе… иначе он не поступился бы своей гордостью. В тронном зале было по-вечернему мрачно, и в воздухе чувствовалось дыхание осени. Золотое копьё тяготило руку, и тошно было видеть закованного в цепи Локи, смотревшего снизу вверх диким зверем. А в сердце кипел гнев, равного которому Тор не знал, но всё равно не мог заставить себя назначить смертный приговор. Если бы Локи раскаялся… Если бы попросил… Если бы сделал хоть что-нибудь, что можно было использовать для его оправдания. Но он не хотел ничего делать. Не просил пощады. Всем видом показывал: не свернёт со своего пути. И Тор понял, впервые по-настоящему понял, почему отец был так суров. – Пожизненное заключение, – Тор тихо стукнул Гунгниром об пол. – Это у вас семейное, – усмехнулся Локи. – Лучше молчи, – процедил Тор. – Иначе… – Что иначе? – ехидно осведомился Локи. – Двойное пожизненное заключение? Смертная казнь? Или будешь пытать своего младшего братишку? Он ухмылялся, и от безграничной ненависти в его взгляде стыло сердце. – Уведите, – махнул Гунгниром Тор. Стражники потянули за цепи. Едва уловимый звон резал слух. Но, отойдя шагов на десять, Локи остановился и обернулся. Его пытались сдвинуть, но он упирался, и голос был ломким то ли от напряжения, то ли от волнения: – Посади меня туда, где есть солнце… – Локи удерживал стражников из последних сил, и выражение лица было теперь совсем не высокомерным. – Пожалуйста. Тор кивнул прежде, чем подумал. И Локи, отвернувшись, проворчал: – Да иду я, иду. А Тор смотрел ему в спину, понимая, что, вопреки здравому смыслу, гневу и обиде, хочет исполнить обещание. Тор качнул головой, отгоняя воспоминание о судилище, и вновь взглянул на алое пятно заката. Локи, наверное, тоже сейчас смотрит на солнце. На своё вечно чёрное солнце.