Fear of sleep

Sir Sly – Where I'm Going Всё вокруг черно-белое, медленное и туманное. Настолько, что ей становится не по себе. Едва видные очертания, до боли в голове незаметные и непонятные. И воздух, сырой и блеклый, до невозможности тяжелый и сладкий. Пальцы занемели, угольные ресницы дрожат, и кажется, что внутренности застыли, остановились, даже дыханье перекрыло забытье. Хватает воздух малыми вдохами, и легкие будто каменеют, превращаются в глыбы льда. Где-то там, в потерянном и ненужном закоулке сознания, Талия слышит громкий звук дождя, серебристого и чистого. И здесь, прямым и отчетливым гулом в сердце, чуть ли не в вены, она чувствует страх, такой понятный и крепкий, и в тот же момент смехотворный и даже нелепый. Сделай мысли потише, ощущенье безысходности громче. Бежать к краю пропасти, в которую ты давно упал, а никто даже не заметил. Мелодичный звон разрывает её дождь, небосвод и полудрему. Щемящее и знакомое чувство тревоги и тоски, словно оголенные провода касаются её плеч, и по всему телу ударяет волна, холодная и парализующая. С переплетенными, сверкающими в темноте искрами. Грейс окунается с головой в темноту, в небо, пасмурное и чернильное, припечатанное крошечными стразами, вовсе бледными и ненатуральными. Всё проясняется, в незаметную секунду, а голова ещё больше начинает раскалываться. Взрывается всё, туман и звезды, так меланхолично мелькающие прямо в глазах, таких синих, прям вечерний небосклон, укрытый блестками. Горло, кажется, сжимают, ударяют прямо в солнечное сплетение, когда Талия понимает, что сидит в машине. Огни, яркие, красочные, и ночной обрывистый ветер. Небо, усеянное чуждой темнотой и вычурностью. И даже тени. Преследующие в каждой стене, растаяли, упали куда-то в асфальт, проломленный в середине дороги. Утонули в полумертвой листве, бурой и красной. Всё будто измазано кровью, грязной и сгнившей, показывая, что вокруг осень. Что вокруг город, слишком пылающий и живой. И в тот же момент погибший, с задохнувшимся небосводом без звезд. Бойня лета и осени. Битва предсмертных вздохов и гибели воспоминаний. Всё так быстро меняется, расплывается, со свистом кружится в голове, замедляет происходящее, феерично кружит вокруг, в вихре сломанных веток и тусклой листвы. Она прикрывает похолодевшей до стужи ладонью рот, сдерживая проклятую истерику, сотрясающая всё электрическим током в сердце, тишина и спокойствие теряют всю свою значимость. Боль не имеет памяти. Также и страх никогда не остается с ней навсегда. Чувства заглушают здравость, и ей становится всё равно, просто плевать, но щемящая, сжимающая до крика жуть выводит её из себя, и она будто вновь возвращается из ямы собственных изголодавших монстров. Прижимается к сиденью, словно сможет прикрыть глаза и растаять, скрыться. Хоть на мгновенье туманное и прозрачное проиграет, перестанет дышать и остановит стук. Сердца, пульса, страха. Всего лишь сон, ненастоящий и странный, сон, в котором нет смысла бороться, выключать светлячков в небосводе, те въелись, как яд. Сверкающая кислота, с каждым днем всё меньше и меньше попадающая в глаза. Нет смысла бросаться в вихрь сновидений, нет, так как не выйти, пока не досмотришь всё до конца. Пока не поймешь, насколько боишься и дрожишь, насколько устал и сломался. Разбился на блеклые осколки и упал. Съеденный чащей тихих криков, развален на бруски, брошен. От осознания того, что машина с каждой секундой едет быстрее, замирает ветер, резко толкает вперед. Разбивает дорогу и небо, разгоняет грязный серый водоворот с листья и тонких сломанных веток. Почти не дышит, даже пальцы не чувствуют тока, убивающего и сжигающего её стойкость. Резкий вздох, и она начинает дышать быстро, кислород становится горьким, кончается. Хоть и прохладный ночной ветер впивается в кожу льдом, ей не холодно. Ей ужасно больно и почему-то страшно. В голове всегда всплывает мысль о том, что боятся нормально. Что всё чего-то боятся. Для неё это сумасшествие, ей хочется тихо плакать и истерично смеется. Едва слышно рыдать, чтобы никто не услышал, и заливисто хохотать, убеждая всех, и даже себя, что всё хорошо, как всегда. Талия толком не понимает, что это за сон. Машина, старая, и, кажется, сломанная. Но едет быстро, чуть ли не вырывая её легкие и способность дышать. Каждый сон не страшный и явный, каждый сон настолько туманный и выцветший, эмоциональный, она даже не может осознать, что происходит. Карусель, одновременно быстро и медленно кружится, с задорными огоньками, когда Грейс смотрит в окно. Но только потом понимает, что это уличные фонари, потухшие и сгоревшие, с последней искрой мелкого света. С напившимся до дна искусственным солнцем. Талия до жути боится высоты и скорости. Но это что-то другое, вовсе пьяное, ненастоящее. Самоконтроль тает, кости рассыпаются, и свист заглушает шипящий шум вокруг. Ненормальность, дикая и проклятая, которая преследует её даже во снах. Скорость сжимает её внутренности, выкачивает из змееподобных вен всю кровь, и сил на борьбу не хватает. Последнее – оскал, застрявший колким и острым образом в подсознании, и тот пропадает, всё рассыпается на глазах. В разбитые руины, обрывки фраз, которые она не сказала, хоть и хотела. Лоскут, пестрый и бесцветный, он взрывается сотнями красками, когда машина врезается. Сжимается, с громким скрипом, который она едва слышит. Похоже, что девушка оглохла. Потерялась последняя нитка спокойствия и трезвости. Не можешь выдержать того, чего боишься. С панической дрожью трусишься, немеешь, слепнешь от парализующих бликов. Просто даешь убить себя. Хочется поднять голову вверх и увидеть небо. Дождливое, насквозь промокшее и утонувшее. Без солнца, с ватными тучами, которые почему-то кажутся ей таким красивыми и правильными. Редкими, осенними, хоть на дворе лето, нездоровое и обжигающее своей непосредственностью и удивительностью. С каждым вздохом всё светлеет. Тонет в призрачном сне. Солнце будто заново зажгли спичкой, маленькой, но испепеляющей, и луна, до ослепительности белая, вспыхнула вместе с золотистым гелиевым шариком. А звезды, чересчур яркие даже для Талии, просто упали в листву, в будущую осень. Всё взорвалось с грохотом, светлым, и потому таким страшным и отстраненным. Свет тухнет, а глаза медленно закрываются. Она вновь проваливается. Где-то на самом заброшенном и беззвучном уголке подсознания, мелькает мысль о том, что сновиденье закончилось. Но вод страх не ушел, а засел большущим комком в горле, перекрывая кислород. Чуть синяя волна забытья сталкивает её со здравого мышления, всё выключается. Кажется, навсегда. *** - Талия, Талия! Кто-то кричит ей прямо в лицо, крепко ухватив своими руками её ладони, влажные и холодные. Грейс сразу же вдыхает воздух, налитый ночной сиростью и дрожащим холодом. Тот трепет срывает всё в середине, и ей становится так хорошо и легко. Вновь вдыхает дозу почти несуществующего ветра, вкалывает пьянящий туман и черноту, всё звезды она вкалывает себе в вены, каждый раз, когда маниакально вдыхает тревогу, чужую и чем-то родную, а также спокойствие, за которым Талия успела соскучиться. Сидит на земле, измазанной неудачно потемневшей травой, густой и разукрашенной болотным цветом. Почти черно-серым. Ночь делает всё одинаковым и едва различимым. Просто впитывает последние капли цвета, разваливает прозрачность. Раньше ночь казалась жуткой и ненормальной. Теперь же ночь – личный успокоитель, от которого пульс затихает. От которого страх вспыхивает блестящим клочками и распадается грязными обрывками на траву. Она чувствует, что глаза всё ещё невыносимо щиплет, а руки понемногу могут сжиматься в кулаки, хоть и до сих пор немеют. Облегчение вперемешку с пульсирующим стуком в сердце, словно бы её ударяли, встряхнули нервы, просто разбудили. Вернули в реальность. Чересчур свежую и холодную. Ветреную и без солнечную. Только через пару мгновений, когда выцветшей воздух вновь ударяется, разбивается в её легких, она узнает Аннабет. С тревогой и неестественной запуганностью в глазах, в самых краешках серых радужек. Теперь её цвет глаз не дымчатый – он светло-карий. Всё дело в исчезновении солнца. В будничном падении палящих искр. На ней старая куртка, вовсе легкая, осеняя, истертая почти что до дыр, растянутая футболка, которая очень давно была ярко-оранжевой, переполненной тем убывающим азартом и детским любопытством, которое сменилось на тоску и усталость. Со времен каждый понимает, что здесь нет ничего хорошего и увлекательного. И что дальше будет только хуже. Иногда ей чудилось, что она ходит по лабиринту, в котором нет выхода. Сплошная бетонная стена. И как бы ты не бежал, в конце ты погибаешь. Теперь же Талия осознает, что ей не чудиться, девушка и вправду в тупике. Локоны подруги, вьющейся, они кажутся серыми в темноте, и вся та ненавистная Чейз золотистость меняется на невзрачную бесцветность. Волосы не завязаны в хвостик, они разбросаны по хрупким плечам, рваными завитками солнца, потухшего и ушедшего. Дальше всё происходит как в тумане. Она помогает ей встать, и отводит Талию к её домику, придерживая, что бы та не упала. Грейс может идти, кажется, даже может бежать, но почему-то медленно идет, опираясь на Чейз. Минутная слабость, которую хоть иногда приходится показывать. Иначе невыносимо. Ненормально, истерично и сложно. Груз слишком велик, чтобы держать его на себе. *** Горький запах чая. Ромашкового и горячего. Налитого до самого края большой кружки. За это лето чай стал для неё героином. Чай стал для нее чем-то совершенно непривычным, домашним. До этого лета она не любила чай. Пила колу, ну, или, в крайнем случае, горячий шоколад. Это лето было слишком дождливое. А тучи были слишком пушистые и черные. Как и всё в её сознании. Будто бы осень пришла раньше, забыв разбросать кроваво-желтые листья. Дождь, который она так любила, теперь Грейс ненавидит его. Потому что это гряз, а не ледяные капли воды, которые согревают, бьют, заставляют прикоснуться, и ждать. Ударяют огненными осколками по коже. Это не лето, а всего лишь жалкая пародия, которую так нагло подсунули. И ничего кроме ромашкового чая не остается. Большущий глоток жидкости, всё в середине загорается. Воображаемые лампочки лопают. Уж слишком много кипятка обожгло, но она глотает, глоток за глотком, будто бы сможет так придушить всё чувства. Растоптать, словно вспыхнувший огонь. Дай ей повод, и девушка бы сорвалась. Но поводов нет. Греет кружкой свои ладони, всматриваясь в дым, извивистый, такой заметный в полутьме. Аннабет что-то спрашивает у неё, а Талия делает вид, что не слышит. Кислород и благоразумие перекрыл аромат горячего чая. - Эй, Талс, ты слышишь меня? - Конечно. Они вдвоем сидят на кровати, скрипучей, укрытой тонкой белой простыней и клетчатым пледом, который едва согревает её в холодный вечер. Вечер пустых реплик и молчанья. По рассказам Аннабет, Талия поняла, что девушка нашла её неподалеку домика Зевса, всю дрожащую, сидящею около старого дерева. А Грейс даже не могла вспомнить, как она там оказалась. - Тебе что, снился один из этих снов? - Ага. Чейз разговаривает, спрашивает, а девушка всего лишь отвечает ей простыми словами, даже не задумываясь. Бессознательно мотает головой, обжигает руки сгорающей жидкостью. Слишком устала и вымоталась. До этого она думала, что ей нужно выговорится, но теперь поняла, что нужно просто успокоится. Ей не надо, чтобы Аннабет слушала, ей необходимо только её присутствие. Талс. Вовсе недавно Чейз начала её так называть. И это прозвище насквозь въелось, и, кажется, Аннабет не может по-другому. А Талии как-то плевать. Пусть называет, если ей нравится. Так даже лучше. Девушка не стала спрашивать, что ей снилось. Понимала, что та не сможет ей объяснить. Понимала по личному опыту. Гнусное молчание, оно давит, раздробляет кости, и сламывает последний барьер – доверие. Доверие к себе, к друзьям, ко всем, черт возьми. - Я устала. Просто устала. Она сказала это вслух. Чувствует, как разбивается, ломается, падает. Рассыпается на руины. Что-то переключается, серыми стразами искрится перед глазами. Противно осознавать, что слаб. Ещё противнее понимать, что тебе сложно признать это. Даже чай, теплый и родной, от него воротит. От всех воротит. Всё бесят. Даже саму себя она бесит. Эй, чувствуешь, насколько ты ничтожный? Насколько переоценил силу собственной воли и бесстрашия? Конечно же чувствуешь. - Я тоже так не могу. Я всё рассказала. Её голос тихий, до невозможности хриплый. И, похоже, Аннабет плачет. Или, хотя бы пытается сдержать слезы. За это Талия любит ночь. Ночью не видно слез. Ночью не видно тоски. Ночью эмоции отключаются. Взрываются и осыпаются пеплом. - Рассказала Хирону? Она и так знает ответ. Но, по непонятной причине спрашивает. Будто чувствует, что нужно. Подруга кивает, всё ещё отворачиваясь от неё. Ей стыдно. Стыдно, что первая пала. Стыдно за себя, но не за то, что рассказала. Грейс обнимает её. Утыкается в холодную шею. Кровь в венах плавится, а сдержанность разлетается, и она каждый раз дергается, словно бы от прикасаний голых электрических проводов. Хочется крикнуть. Перервать тишину. Но в горле застревают звуки, и, единственное, что Талия может сделать, это обнимать Аннабет и дышать. Вдыхать чудное сожаление, дрожь, сумасшествие, ненормальность, истерику. До остановки сердца. Пока они обе не успокоятся. Вновь не разобьются.