Интермальчик (вычитывается)

К очередному, но далеко не проходному скандалу с отцом, судьба меня не вела и не готовила. В кои-то веки. После истории с сыновьями нужных людей он успешно сделал вид, что оставил меня в покое. Я с меньшим успехом принял вид за суть. За что и был наказан - утратой спортивного тонуса и быстроты реакции в родственном сраче. Плюсом - наслоились мои личные психи из-за Марика и Марса. И всё это вылилось в нечто, научным языком называемое «стечением обстоятельств», а по-народному — «вот и встретились два паровоза». Правда, в нашем случае, забегая в слова из будущего, встретились, скорее, два «Сапсана» в темпе аллегро. Где мать подхватила ОРВИ, она и сама не понимала. Но ничего удивительного для Питера в этом никогда не было. Летом, как везде в России, отключали отопление. В квартирах, если долго шел дождь, стояли дубак и влажность. И именно летом питерцы всегда доставали зимние одеяла, которыми не пользовались с октября по май, если не случались коммунальные аварии. Иногда доходило и до обогревателей. До кучи, как раз по графику, в квартире отца и матери отрубили горячую воду, на две летние профилактические недели. Которые, как правило, плавно растягивались на три. Быстренько мыться, в таких случаях, по утрам предполагалось по всем известной системе - тазик и ковшик, а купаться — свататься к родственникам и друзьям. Есть все старались в рамках еврейской диеты, а носить вещи - строго «по-французски». Это когда нюхаешь носки и понимаешь, что ещё не окончательно заколдобился, аки старик Ромуальдыч. По итогу, всё равно, хоть какая-то посуда и постирушка, но образовывалась. Мать же боялась, что расхворается ещё больше, если повозится в ледяной воде из-под крана, и позвала помочь по дому. А у меня просто из башки вылетело, что как раз, примерно в это время, отец пишет полугодовой отчёт по работе. Из-за которого психует так, как будто «рожает» все тома Большой советской энциклопедии единовременно, или евангелия от всех апостолов. Оптом. Хуже этого летнего отчёта был только годовой, зимний. К его написанию отец приступал в первых числах января, чем всегда окончательно убивал новогодние праздники. По детству, в таких случаях, я насильственно депортировался к бабушке. В подростковом возрасте - шатался по гостям, либо по улицам любимого города допоздна, чтобы мышкой проскочить в кровать. В общем, вести себя полагалось настолько тихо, насколько это было в принципе возможно, как в известном анекдоте про котенка и алкаша с утреннего похмелья: «не топай, падла». Я уже почти заканчивал мыть посуду, когда мои пальцы вдруг всё-таки свело от ледяной воды. Как на грех, в руках был тяжёлый хрустальный салатник. И я почти донёс его до плиты, чтобы поставить просушиться, но тут стекло заскользило вниз под подушечками пальцев. Я побалансировал с салатником в руках ещё какие две секунды и... пальцы разжались. Посудина угодила как раз по металлическому краю плиты, срикошетила, разлетелась на полу в мелкую крошку, наподобие крупы. У матери расширились зрачки от ужаса. Мы испуганно переглянулись. Я замер, не дыша. Мать не дышала тоже. Было слышно, как льётся вода, тикают старенькие настенные часы и пыхтит, взбираясь по этажам, такой же старенький, шумный советский лифт. Ничего не происходило ещё пару минут. И я уже собирался облегченно выдохнуть, что пронесло… когда отец все-таки влетел в кухню, и саданул дверью о косяк. — ***, я же сказал, что работаю! Неужели так трудно проявить ко мне уважение и обеспечить тишину?! — заорал на полную катушку на мать отец. — Это я…я…разбил салатник. Вот и всё, — проблеял я.- Сейчас уберу. — Зачем ты его разбил? Чтобы меня от работы отвлечь?! — переключил на меня внимание отец. — Сам не работаешь, и другим специально не даёшь?! Отвечай, зачем ты разбил салатник? Ты хоть помнишь ещё, что такое заниматься умственным трудом? Или твой мозг уже окончательно атрофировался? — Я не специально, — схватился я за веник и совок. Стекло, сметаемое в кучу на металлическую поверхность, снова загрохотало. — У тебя и руки уже не из того места растут?! Вымыть посуду, не разбив её, в твоем возрасте в состоянии даже олигофрен. Поэтому я и делаю вывод, что ты поступил так намеренно. Ты решил сорвать мне написание отчета?! — несся на всех парах отец. — Ты этого сейчас добиваешься?! В этом твоя цель?! — Ничего я не добиваюсь, — повысил в ответ голос я. — Я, между прочим, убираю и за тобой тоже. Ты сам-то когда в последний раз посуду мыл или горшок драил?! Забыл уже?! — Не смей орать! Считаешь, что я должен заниматься мытьем посуды или драить горшки вместо отчёта?! Я это, в отличие от тебя, умею. В армии научили. А ты вали, пиши за меня отчёт, а я посмотрю, как это у тебя выйдет, — отец подлетел к стопке вымытой мною, но ещё не вытертой посуды на кухонном столе, смахнул её на пол. Схватился за полотенце, рвущаяся ткань затрещала. — Вот так ты это «не специально» сделал?! Или вот так?! -***… — побелела мать, — Слава…. — Да я просто сраный салатник уронил. Х*й ли ты из этого спектакль устроил?! — взорвался окончательно я, нарушая второе главное правило: материться в этом доме имел право только отец. И только в крайних случаях. — Что ты такое сейчас сказал? — тут же перешёл на шёпот отец. — Ну-ка, повтори немедленно. — Что слышал, — гаркнул я. — Нет, ты считаешь, что дорос до того, чтобы вырожопливаться в моём доме? — зашипел отец. — Немедленно извинись перед всеми! Ты, сопленыш, в свои двадцать четыре ещё ни х*я в этой жизни не сделал. Сидишь вместе с матерью на моей шее, жрёшь, пьёшь за мой счёт, воруешь алкоголь… — На твоей?! Ох* ел, что ли? — понесло меня по кочкам, и я понял - «финита ля». Закончился разогрев состава. Начинается отделение под названием «пиз*ец лютейший». Потому терять уже было нечего. — Да когда ты мне последний раз деньги давал-то? Чего ты за х* ню несешь? Я последние три года на свои живу! Ах да, давал! Когда под нужных людей решил подкладкой использовать! — Ху*ня — это как раз вся твоя жизнь! Мне стыдно за то, что ты есть. Я никому из знакомых о тебе рассказать не могу, чтоб меня не пожалели. Чем, бл*ть, ты занимаешь? Снимаешь какие-то фотографии? Это нормальная работа для мужика, считаешь?! Хотя ты ж у нас… — ***, пожалуйста, замолчи, — кинулась между нами мать. — Ты тоже закрой рот, Слава! Хватит! — Да, я же у вас …! Мне сказать это слово вслух?! Кто я?! — Замолчите оба немедленно! — ***, что ты его защищаешь? Ты же видишь, что он ещё и гордится тем, что к двадцати четырём умеет только материться, бухать, и трахаться х*р знает с кем! Пошёл на х*й отсюда, я сказал. Вон из моего дома! Чтоб я тебя больше не видел, — толкнул меня в грудь отец. — Ты думаешь, я горжусь тем, что ты есть? Лучше бы тебя не было! — Про тебя могу сказать тоже! Лучше бы тебя не было. Лучше без отца вырасти, чем с таким мужиком, как ты! — схватил я со стула свою куртку и рванул в прихожую, — сам пошёл на х*й. Можете не провожать. Посылать отца ни в коем случае не стоило. Но он настолько довёл меня до психа, что я вообще не соображал, что делаю. В тот раз я сказал ему больше матерных слов, чем за всю мою прошедшую жизнь. То, что отец мною не гордится, откровением не стало. Но вот такого - «лучше бы тебя не было»... До этого дня мне такого не высказывалось. Злющий и дёрганый, продолжая мысленные прения с отцом, я шёл в свою квартиру, и херачил сигареты, одну за другой, стараясь вымотать себя быстрой ходьбой. С отцом теперь надлежало извиняться, унижаться, вымаливать прощение и втаптывать себя в грязь. Хотя виноватым, в данной конкретной ситуации, я себя вообще не считал. Если отец хотел устроить показательную ссору, он всегда её устраивал. Не разбей я салатник - обязательно нашёлся бы другой повод: грязный носовой платок, запах сигаретного дыма от одежды, да не так, бл*ть, как отец привык, оторванная туалетная бумага в сортире! И она при необходимости пошла бы в дело. Мать позвонила, когда я почти дошёл до двери квартиры в новостройке. — Ты понимаешь, что в этот раз вы оба слишком далеко зашли? — чётко произнесла мать в трубку. — Он так просто тебя теперь не простит. — Да пошёл он…я спокойно без него проживу и дальше, — выплюнул я. — Козлище старый… — Именно, старый. Я тоже уже старая, — выдохнула она. — И я без него не проживу. А ты молодой и глупый. Ну зачем ты опять повёлся на него? Ты же знаешь, что он специально всё так выворачивает, что ты сам во всём виноват выходишь. — Да говно вопрос. Как обычно, засуну гордость в жопу и извинюсь. Позже, — отмахнулся я. — Что, опять разводом угрожал? Мать надолго замолчала. — Ушёл подавать, как сказал. Короче, у него есть одно условие, кроме твоих извинений. До того, как тебе исполнится двадцать пять, ты должен найти нормальную работу. Если ты этого не сделаешь, он уйдёт от меня к другой женщине. Она у него есть, я даже знаю кто это. Его не раз видели с ней…и ребёнком. — Его, что ли, ребенком? — поперхнулся я. Вот это было уже очень серьёзно. Про отцовских просто любовниц я слишком хорошо знал. Но любовница с ребёнком - всегда автоматически переходит в другую весовую категорию. — Нет, слава Богу, не его, — отчеканила мать. — Но он хоть и старый, но ещё не в том возрасте, чтобы не завести другого сына. Понимаешь, о чем я? И общество его не сильно осудит. А вот тебя... — Мам, передай ему, что у меня есть нормальная работа. Если ты не забыла, официально я фотограф в газете, — рявкнул я, на автомате припоминая, что зарплату там, на полставки, чой-то опять задерживают. — И что? На те деньги, что ты там получаешь, ты готов содержать себя и меня? — бросила резко мать. — Хорошо подумай, прежде чем послать отца окончательно. И ещё… тебе скоро двадцать пять. А ещё через 5 лет будет тридцать. Поверь мне, они пролетят очень быстро. Ты даже не заметишь, как. А после тридцати твои…твои друзья будут помогать тебе деньгами уже не так охотно. Я уже не говорю про сорок и больше. — Да отстаньте уже все от меня! Живу, как умею. Я не наркоман, работаю, круглые сутки напролёт не бухаю. Что ещё от меня надо? — А ты как сам считаешь? Тебе этого в жизни хватит - того, что ты не наркоман? Помнишь, как в школе ты полмира объездить хотел? — вздохнула мать. — А ещё мечтал, что к двадцати пяти тебя по телевизору будут показывать? — Да кто в детстве-то и подростком не мечтает? — рявкнул я. — А получается у десятка из десяти тысяч. Тебе ж сегодня прямым текстом сказали: извини, не получилось. Такой же компост-с, как все остальные. Это ж он у нас гений, будущий Нобель и Сахаров, в квадрате. А я так. С боку припеку. Один из миллиардов тупых сперматозоидов, которому несказанно повезло. — Не надо об отце так. Он тоже живёт, как умеет. И салатник этот… не сраный был, — перевала тему мать. — Его твоя бабушка, по отцовской линии, подарила нам к свадьбе. Ты её, конечно, не помнишь. У вас дни рождения с разницей в несколько дней в августе. Она умерла через два месяца после того, как ты родился. Она специально приехала в Ленинград, чтобы подержать на руках внука - вот как чувствовала. Хотела я тебе ещё сказать, не мой ты этот салатник... С матерью я комкано и сухо попрощался. Всё, что она высказала, слушать именно от неё было крайне неприятно. Она же не была Абрамкой... Но всё, ею сказанное, было правдой. Как заводятся вторые, «правильные» сыновья, наглядно демонстрировала история Лёньки. А Кит не раз заходился в истерике по поводу каждого последующего дня рождения, прибавляющего годы. А за неделю до него неизменно впадал в хронический депрессняк. Пожалуй, из всех, кого я знал в гей-тусовке, по поводу возраста не дергался только Абрамка, давно махнувший х*ем на «года-богатство». Даже конферансье Рудик, любивший твердить, что «женщина, как хорошее вино, с годами становится только дороже», накануне хеппипезди мрачно разглядывал в трюмо новые морщины и притаскивал все больше кремов для морды. Надо было так же что-то думать по поводу предложения Марика об организации дня рождения Марса - вот уж кто точно не будет дергаться из-за возраста. Но в башку после ссоры с отцом вообще ничего дельного не лезло. Он как будто вытянул скандалом из меня всю энергию. Пошатавшись по квартире, я позвонил в свою бухгалтерию и спросил, когда будут деньги. — А вы не в курсе ещё, что ли? — ошарашили меня там. — У нас счета с понедельника заморожены. Финны решили выйти из издания. Они прекращают нас финансировать. Так что про деньги можете даже не спрашивать. Мы и основному-то персоналу ещё зарплату не выплатили, и не знаем, когда это будет. По ходу, Финка посредством Свена, окончательно сбрасывающего балласт, решила трахнуть меня без смазки снова. И в свете этого мероприятия предложение о новой работе представлялось в другом, неожиданно актуальном ракурсе, в известную позу которого я рисковал вот-вот угодить. Прострадав х* ней до вечера, я отправился в клуб, чтобы там нажраться коктейлями и хотя бы на ночь забыть о своих проблемах. Угрюмый Стасик неохотно налил даже первый и ткнул пальцем в какого-то незнакомого мужика. — Вот когда эта тварь сюда припирается, никогда кассы нормальной не бывает, — пояснил бармен свое плохое настроение. — Знаешь, что такое непрушный клиент? Это когда придёт вот такой долболоид, даст свою говенную денежку, пусть и большую. А после него - всё. Как отрезало. Никто. Ничего. Не берёт. — Ну хочешь, я тебе за свой коктейль заплачу? Будет уже не его последняя денежка, будет моя, шаманская? — предложил я. — Давай! — взбодрился Стасюня. — А что, дело! И как до меня раньше такое не доперло? И что мы будем делать, когда ты однажды из клуба свалишь? — Да вроде не собирался пока, — остолбенел я. — С чего ты так запел вдруг, Стасик? — С того, что ты, Шаман, человек нормальный. А здесь такие, как раз, не больше четырёх-пяти годов держатся. Я тут думал об этом на досуге. На опыте проверено. А такие говнюки, как Кит… — А чой-то я говнюк?! — завизжал из подсобки старший админ, — давно пи*ды от Абрамки не получал за левую выпивку? Так это я легко могу устроить! — Ты сначала Абрамку сюда устрой! — проорал в ответ бармен. — Даже как выглядит, хозяин-то, все забыли! — Да нормально я выгляжу, — гаркнул с порога Абрамка. — Утром х*й свой рассматривал. Бывало, конечно, зрелище и получше. Но что есть - с тем и живём. И неплохо живём, даже иногда половой жизнью. Принимай, команда, новичка. Ну, что стоишь, с ноги на ногу переминаешься, как балерина? Проходи, несчастье мое, к парням. Из-за спины Абрамки робко выглянул худой голубоглазый парень чуть за двадцать, с кудрявыми волосами, собранными в хвост, с серьгами-кольцами в обоих ушах и родинкой на правой скуле. Мы тут же окружили новичка. — Абрам Рубенович, откуда выкопали чудесатика-то? — задёргал носом Кит, выскочивший чёртом из подсобки. — Фу, а чего это от него так бомжатиной и ссаньем несет? Абрам, может, у него и вши ещё? — А ты, Кит, как сам-то думаешь, чего воняет? — зло прищурился Абрамка. — Или девичья память короткая? Иди лучше помоги человеку себя в порядок привести. А ты, Морок, не стесняйся. Так-то парни у меня все вменяемые, хоть и непростые. К каждому свой подход нужен. Приживёшься у нас - не пожалеешь. Стасик, что стоишь, губы отклячил? Организуй перекусон, потом перепихон. Да не ссы, Морок, это дядя так неудачно шутит. Тебя пальцем здесь никто не тронет, если сам не захочешь. Это Шаман — иностранцам дам, он, как и ты, шустро по аглицки спикает. Будет вам о чём покалякать. Это Русичка — оставит всех без трусичков. Ему палец в рот не клади, откусит до п*зды. Это Кит. Просто старший админ Кит, сам разберёшься. Это Тоха — наш местный Лоха. Стасик засуетился, копаясь в холодильнике. Он соображал, что можно приготовить. Кит повёл новичка умываться и стираться, в душевую Лёньки, отрабатывающего последние дни. Всё было привычно, всё было нормально. Единственное, что мне резануло слух, так это кличка, которой одарил новичка Абрамка. Я даже подумал, что мне послышалось. Но Абрам Рубенович чётко повторил дважды. Морок. И ещё никогда с выдаваемыми никами хозяин не ошибался. Хотя и не думал осознанно, что делает. … Морок, Никита, рос, как он думал, в обычной семье. Так и было в детстве. Мать — преподавательница английского в матшколе, отец — начальник какого-то отдела в крупном печатном производстве. Был ещё и любимый старший брат, из тех, про кого говорят «отличник, комсомолец, спортсмен». Разница между ними была пять лет. Потому никаких ссор не возникало. Влад всегда защищал младшего, помогал с уроками, и вместе они увлечённо шкодили по мелочам. Потом появились ещё две сестрёнки- близняшки. Особых звезд с неба семья не хватала. Хотя жила в достатке в четырехкомнатной квартире, пусть и не в самом центре Питера, но недалеко от железнодорожной станции, благодаря которой добираться повсюду не составляло проблем. На Новый год ставилась ёлка, собирались родственники и друзья, накрывался богатый стол. Летом на месяц выезжали на море. Единственное что… уже тогда мать куда-то регулярно пропадала по выходным. Говорила, что ходила в гости к подругам, или по магазинам. Но с покупками она никогда не возвращалась. Да и пахло от неё потом странно. Вроде и дымом, но каким-то сладковато-пряным. Влад после таких «магазинов» или «гостей» отзываемый поговорить на кухню, мрачнел, замыкался, велел Никите играть на своей половине их общей комнаты. А мог вообще грубо выпереть из неё, так что оставалось отправляться к девчонкам. Обычная жизнь закончилась в день, когда они собирались отметить девятнадцатилетие Влада, годом раньше поступившего в Политех на физмат «по зову сердца». У «середнячков» в советские времена факультет у считался одним из самых престижных, но они остались в прошлом. Учёные были никому больше не нужны. Требовались менеджеры, юристы, экономисты и т.д. И только так Влад объяснил Никите, почему мать на все поздравления соседей, родственников и знакомых о поступлении старшего сына чуть ли не плевалась в ответ. Утром брат, увлечённый, кроме наук, спортом, отправился на тренировку, чтобы днём отпраздновать день рождения с семьей, а вечером гульнуть с друзьями. Влада, убежавшего в восемь часов, хватились в двенадцать. Мобильный как раз был подарком к девятнадцатилетию и лежал в упаковке, ждал своего часа для вручения. Путь к бассейну проходил через железнодорожный переход около станции…а кроме спорта и науки, как и вся молодежь, Влад обожал современную музыку. Годом раньше на восемнадцатилетие ему вручили плейер и навороченные «диджейские» наушники к нему. В час дня отец не выдержал и сам отправился в бассейн, узнать был ли там Влад. Отца тоже не было несколько часов. Потом раздался телефонный звонок. У матери тряслись руки, когда она положила трубку. Как была, в домашнем халате, она выскочила из квартиры, только накинув поверх пальто, схватив ключи и натянув сапоги. Велела детям никуда не выходить из дома. Родители вернулись ночью. Чёрные от горя. Отец всех позвал в гостиную. Мать заперлась в спальне, из которой доносился даже не плач, а… животный вой. — Дети… в нашу семью пришло страшное горе, — смотрел отец в одну точку. — Влада сбил поезд. Машинист сигналил и пытался затормозить, но Влад ничего не слышал из-за наушников. Он был ещё жив какое-то время. Скончался вечером в реанимации. Никита долго не понимал, как так. Влад утром шутил и обещал дать повозиться с мобильником. А теперь брата нет. Шли дни. Влад не возвращался. Мать не выходила из спальни. Потом были похороны. Влада в закрытом гробу оставили на кладбище в яме. Сестрёнки не понимали, зачем взрослые сделали так. Никита уже понимал. Сестрёнок забрали к себе на время родственники. Никита остался в пустой комнате. Видимо, мать подумала, что и его отправили к родственникам. Потому что из спальни перестал доноситься вой, а раздался ор. Родители скандалили между собой. Так, что можно было даже не напрягать слух, чтобы различить слова и целые предложения. — Это ты во всем виноват. Я же говорила, надо было сделать так, как он велел! Влад жил бы и жил. А ты спорт, спорт. Пусть мальчик сам выбирает. Это все ты! Это ты убил своего сына. Своими руками, понимаешь? — Успокойся, пожалуйста. Мне так же больно, как тебе. Это совпадение. Люди гибнут под поездами. Он был в наушниках… — Никакое это не совпадение. Все вышло так, как он сказал, помнишь? — Да что ты заладила –он, он, он! Это несчастный случай, как ты не хочешь понять? — Нет! Нет! Он всё знал наперёд. Он сказал, что у меня будет четверо детей. Два мальчика и две девочки. Именно так и сказал. Хотя врачи утверждали …никогда. Как ты это мне объяснишь? Тоже совпадение?! — Да, именно так. Ты разве не помнишь, что потом мы переехали с Севера и стали регулярно выезжать на море, как советовали врачи… до, до того, как поставили тебе окончательный диагноз. — Нет, это не врачи. Жить не хочу, руки на себя наложу. — Ты не посмеешь. У нас осталось ещё трое детей. Ради них теперь надо жить. — Ради этого — второго? — особого голосом выделила мать. Никита седьмым чувством понял, что речь идёт именно о нем. — Серьёзно, прекрати ты думать об этом сумасшедшем монахе. Не смей! Наговорил он чуши тогда, а ты уши развесила и втихаря то, что мы на дачу копили, ему отнесла! О чём ты вообще думала, когда с ними связалась?! Зачем… просто подождать надо было. Все бы само естественным путём получилось. Врачи и ошибиться могли. — Ничего бы само не получилось. Я всегда это чувствовала. А теперь… ты помнишь, что он сказал?! «Первого сына отдашь Богу. А не отдашь, Он сам приберет к рукам после восемнадцати. Не отдашь первого добровольно, второго заберёт себе дьявол». — Да прекратил ты нести уже эту х*рь, — психанул отец. — Никита нормальный ребёнок, хорошо учится, не хулиганит. Из спальни раздался грохот, звуки падающие мебели. Никита вжался в стул за письменным столом. Зажал уши руками. Как его может «забрать дьявол», Никита не мог себе представить. Но уже скоро заметил, что мать как-то по-другому начала смотреть на него. Сначала такие угрюмые, колкие взгляды он ловил случайно, когда она думала, что за ней не наблюдают. Потом она уже и не скрывала. В течение следующего года с ней вообще начало твориться что-то не то. Сначала мать уволилась из школы. Потом из её гардероба пропали все яркие вещи, остались лишь невзрачные серо-коричневые, блекло-синие и черные в пол. Затем в доме появились книги на английском. Когда мать уходила, а теперь она могла пропадать где-то сутками, Никита пытался читать. Говорилось в этих книгах примерно, как в Библии. Но чудно и по-другому. — Папа, что происходит с мамой? Почему она стала такой, и что я ей сделал? — в лоб спросил, не выдержав, у отца Никита — Ничего, ребёнок. Ничего ты не сделал, — потрепал по затылку отец. — У мамы сейчас сложный период. Она очень ждала вас… Влад был особенным для неё. Первым из вас. Мы и не надеялись, что он когда-нибудь появится. А потом родились вы. Единственное, что неправильно сказал отец, было слово «ребёнок». Никите исполнилось пятнадцать. В теле бушевали подростковые гормоны. Некоторые в их школе уже давно курили за крыльцом школы, втихаря листали порножурналы, занимались сексом и не скрывали этого от одноклассников и учителей. Влад к моменту смерти два года встречался с девушкой, и Никита знал, что они «попробовали», когда им исполнилось по восемнадцать. Никита тоже «попробовал» с одной девушкой. Потом с другой, с третьей. Последняя, часто мотающаяся за рубеж с родаками, посоветовала ему отрастить волосы, чтоб было «отпаднее, как у поп-старрз». Эта девица была на год старше его, но в школе он считался красавчиком, потому легко заполучил то, что хотел. Это случилось через пару месяцев после его шестнадцатилетия. Дома Никита после смерти Влада старался теперь бывать по минимуму. Квартиру заполнили какие-то полоумные тётки, не менее сумасшедшие мужики неопределённого возраста, но, тем не менее, цепко шныряющие глазами по дорогой мебели, технике, которые куда-то постепенно пропадали. Отец тоже начал где-то исчезать. Случилось сразу две вещи. Девица, поступившая в вуз, организовала дома у себя вечеринку, когда родаки опять свалили за бугор. Взрослую. С выпивкой, сигаретами. Но позвала и Котю - Никиту, как уж очень своего "красивого котика". Как они после спиртного оказались…втроем в одной постели с ней и ещё одним парнем, Никита на утро помнил плохо. Но проснулся, прижимаясь к голому мужскому телу, и с торчащим колом к небу членом. Девица, видимо, уже встала. В панике Никита вылетел из кровати, рванул в ванну, где постарался привести себя в порядок. Прошёл на кухню. Девица сидела там, массируя виски и морщась над остывающем кофе. — Что вчера было? — выпалил он. — Это что за хрен в койке? — Котичка, а ты совсем ничего не помнишь? — ухмыльнулась девица, — вообще, ты с тем хреном вчера сосался, с языками и… — И? — похолодело все внутри у Никиты. — Мы… — Нет, котик, нет… — пропела девица. — Мы втроём классно оторвались, но ни ты его, ни он тебя не трахал, но… — Но? — — Ты сам захотел, чтоб он тебе минет сделал. И тебе понравилось, насколько я могу судить. Ты у нас точно только по девочкам? — ухмылка растянулась на все лицо. — Тот –то хрен всех любит, кто даёт. — Пошла ты, — протянул он. С девицей Никита контакт резко оборвал. Потому что вспомнил… поцелуи с «хреном» и его прикосновения были какими-то особенными, что ли. Именно от них он сам так и возбудился. И эрекция наступала всегда, стоило только вспомнить «хрена». Но вскоре у Никиты появились совсем другие заботы. Отец честно сказал ему первому, что разводится с матерью, потому что больше так жить не хочет. Будет помогать всем, чем может. Никогда никому из своих детей не откажет. Но находиться с ней долго рядом в одном помещении больше не в состоянии чисто физически, не говоря уже о психологических аспектах. Но даже на эту новость мать никак не отреагировала. Тётки и мужики остались в квартире, а отец ушёл. От матери-психички Никита сбежал с головой в учёбу, поступив в пусть и совсем не престижный по меркам Питера ЛГУ Пушкина, но зато на английское отделение. Мать продала квартиру в городе, переехала в частный дом с близняшками в Ленобласть. И очень скоро Никита понял, что тоже не сможет с ней жить. Хотя сестёр было до безумия жалко. Отец начал давать деньги, чтобы Никита снимал себе жилье. Как и у всех в студенчестве было много хорошего, было и плохое. Однажды из-за очередного романа с однокурсницей, Никита капитально завалил пару предметов на сессии. Один из преподов банально вымогал взятку. Второй, статный, старый по меркам студентов, но с отличным спортивным телом… так Никита узнал, что такое «насосать на предмет». И самое удивительное заключалось в том, как на такой «экзамен» отреагировал собственный организм. Член опять стоял до звона в ушах. Напоследок препод хихикнул: — Судя по технике, новичок. Но у тебя определённо врождённый талант или… как бы это объяснить, предрасположенность. Побочным эффектом «сданного экзамена» стали перешептывания по углам. Из-за второго препода с курса вылетел-таки однокурсник. По пьяни в общаге, понимая, что оттуда придётся съезжать, он трепанул. Но Никита жил на частной квартире и не особо сближался с людьми из-за матери. О том, что у него тоже проблемы, вся группа знала. В начале следующего семестра староста поинтересовался, как Никита сумел в итоге сдать предмет. — Что-то я твою зачетку среди «закрытых» в списке не помню. — Так я в последний день «допсы» успел, — не подумав, ляпнул Никита. — Он сам её в деканат отнёс. — Ааа… на «допсе», — искривились губы старосты в похабной улыбке. — «Допсисток»-то я ещё понимаю, а вот тебя… — Ты о чем вообще? — насторожился Никита. — Проехали, забудь. Слово «предрасположенность» потом опять же долго не выходило из головы Никиты. О геях уже говорили в открытую и везде. На телевидении в ток-шоу, в интернете, в метро и на тусовках. Кто-то считал это нормой. Но только не сдвинувшаяся на своей религии мать, в секте которой таких принудительно «лечили». Привозили чем-то одурманенных. Раздевали догола. Брили налысо, пристегивали, как психов, к кровати. Били по «соромному месту», «изгоняя дьявола», не выпускали в туалет, заставляя лежать потом в собственных рвотных, из каких-то уколов, и фекальных массах. Такие «обряды» в деревенском доме матери Никита видел несколько раз своими глазами. Однажды он поймал взгляд парня и отчётливо прочитал в нем: «беги». Отец умер около года назад как раз накануне защиты диплома. Их семью как будто какой-то он рок преследовал. Сухой женский голос сообщил, что отец попал под поезд и информировал, что дата похорон пока не назначена. На них Никита пришёл, не способный отделаться от навязчивой мысли: это не несчастный случай, а самоубийство, хотя никакой записки никто не нашёл. Чужая женщина протянула ему деньги на аренду квартиры, на два месяца. — Даже не заикайся, чтоб ко мне переехать. Твой отец к моему жилью никакого отношения не имеет. Мне квартира от родителей досталась. Любой суд докажет. И держись со своей сумасшедшей матерью от нас подальше, — резко бросила она, а Никита не понимал, как о таких вещах можно говорить на кладбище. — Это она его довела. Но уже скоро и сам задумался, где теперь брать деньги на жилье. Ради них Никита устроился в магазин разнорабочим. Платили там смешные суммы, но хоть что-то. С нормальной работой не везло. Никто не хотел брать без опыта, а походив на практику, Никита, как и Ленька, понял, что быть учителем — это совсем не его. Директором магазина оказалась нормальная тётка. Она быстро вкурила, что смазливый парень живет впроголодь и еле сводит концы с концами. Она сама предложила Никите помощь: выдавать по вечерам пакет с просрочкой, которую все равно бы отправили на помойку или на утилизацию. Это очень помогало полгода. Но затем в магазине завелись воры из своих же. Никите предложили присоединиться, он отказался и пообещал ещё с дуру все рассказать начальнице. Через несколько дней его уволили… как раз за спихнутые на него и ещё несколько совсем не тех человек кражи. Директор магазина была на психе. — Я тебе, бл*ть, ссыклу ещё помогала. Думала, ты, е* твою, нормальный, а ты вор. Теперь ты не в одну сеть, сука, не устроишься. В торговле все друг друга знают, все у всех работали. Больше тебя никуда на х*й не возьмут, уж я расстараюсь, — визжала она. Три месяца назад все стало совсем плохо. Придя домой с какой-то очередной из физических подработок, Никита увидел в дверях новый замок и записку на коврике. «Вернешь долг за квартиру, получишь документы и вещи, а до тех пор можешь о них забыть». На филфаке, пусть и английском, юридические дисциплины даже в зачатке не преподавали. Потому он не знал, что забирать паспорт у другого человека незаконно. Никита метнулся по немногим знакомым с просьбой перекантоваться пару дней, но у всех как на грех оказались «обстоятельства». Кто-то уехал из города, кто-то собирался жениться, потому дома и так куча родственников. Кто-то вообще не взял трубку. Так Никита оказался на улице и без паспорта. А потом все было, как у Кита. За исключением того, что Абрамка отловил новичка не за копанием в мусорном баке, а с готовым планом - сесть в тачку к психу, избивающему проституток после секса до полусмерти, и бросающим их умирать потом в лесопарках. Как выглядит этот человек, Абрам Рубенович не знал, но ему свистнули про автомобиль, встречающийся в описаниях свидетелей и одного выжившего. Асфальтово-серая неприметная «Лада», но с характерной вмятиной на двери со стороны пассажира на переднем сидении. По форме вмятина напоминала хищную птицу, распахнувшую крылья, словно преследуя добычу. Свистнули на всякий случай, чтобы никто «из твоих пацанов случайно не пострадал» и «если увидишь этого санитара леса, дай знать». Не то, чтобы Абрамка хотел сам кого-то снять в том месте, но он там оказался. Никита уже договорился о цене и протянул руку, чтобы открыть дверь автомобиля. Как вдруг что-то снесло его на землю рядом. Машина газанула так, что в воздухе повис запах жженой резины. — Вот, бл*ть, сученыш хитрожопый! Номера, тварь, грязью замазывает! Помнишь, как ху*ло это выглядит? — проорали в ухо. — Хоть что-нибудь помнишь?! — Вы кто? Вы что творите?! — сбросил с себя Никита Абрамку. — Билет на то свет у тебя из рук конфискую. Рано ты лыжи туда намылил. … Никита, пока мы считались, рассказывал сбивчиво. Подробности я узнал потом. Когда рассказ был закончен, Абрам Рубенович ткнул пальцем в апартаменты ГХ. — Здесь пока покантуешься. У нас тут местная передержка. Ну, а ты, Шаман, что нам об истории по - аглицки скажешь, чтоб тебя новенький понял? Я пожал плечами, сделал указательным и средним на правой руке знак «V». Развернул ладонь тыльной стороной к себе. — Пистуй нью хоум, Никита. Абрамка, Кит, Стасюня, Русик заржали. Никита заозирался. — Разве Шаман что плохое сказал? Он мира вроде как мне пожелал на новоселье. — А Шаман у нас часто так говорит. Догонишь что сказал, когда уже пойдёшь по адресу, — подмигнул Кит и вдруг посерьезнел. — Слушай, а чей-то тебя хозяин Мороком решил окрестить, если ты Никита? Этот вопрос волновал и меня тоже. Абрамка как раз успел свалить наверх за порцией коньяка. — Ну, просто фамилия у меня такая — Морок, — улыбнулся новичок. — Я её Абраму Рубеновичу сказал, когда он про паспорт спросил. А что? То, что всё непросто, не решился сказать вслух никто. — Да ничего, — быстро отвел глаза в сторону Кит. — Ты это… Никита, если накатит подрочить в новой опочивальне, не стремайся, но только под одеялом или в клозете. Главное, не перестарайся. Поймёшь, о чём я, потом. Ну а мы потопали. В общем, бывай, до вечера. Лужицы крови на полу кабины я приметил, ещё поднимаясь в лифте. Подумал, что кто-то из соседей, среди которых появилось немало съёмщиков жилья, в очередной раз подрался и ехал в кабине, зажимая разбитый нос. Или это были лица с горячей кавказской кровью, нанимаемые для ремонта. Но кровь была и на моей площадке. А рядом со входной дверью, прямо на полу сидел… Свен с закрытыми глазами, и храпел. — Бл*ть, Свен! Если ты нажрался, то на х* й-то именно сюда было припираться?! — выматерился я. — Я ж чётко сказал: мне дружба с тобой до 600-летия Питера в душе не усралась. Зло толкнул финика в плечо. Свен начал крениться на бок, не издавая ни звука.