Шедевр

      Динь-динь-динь! И опять три семерки. Нет, ну я так не играю! Скука сплошная. Где вишенки? Где звездочки? Почему всегда эти уже набившие оскомину семерки? Но, несмотря на все эти возмущения, я все равно раз за разом дергаю за рычаг игрового автомата. Как ни странно, он прекрасно работает и без денег, только выпадает всегда джек-пот, никакого разнообразия.       Комната, которую я сегодня избрала под кабинет, больше всего смахивает на миниатюрное частное казино. Хотя рулетки тут нет, да и игровой автомат стоит всего один, но обстановка именно как в казино. Я сижу за круглым столом, попивая из стакана молочный коктейль. Висящая прямо над столом громоздкая люстра с тремя пирамидальными абажурами опять же явно светит вполнакала, но для письма мне хватает и такого света. Бар у меня за спиной с множеством различных бутылей, едва уловимый запах табачного дыма в воздухе. Так и встает перед глазами картина, как какие-нибудь воротилы преступного мира сидели здесь, куря сигары и потягивая бренди, и вели глубокомысленные беседы о политике и бизнесе, хвастаясь друг перед другом своими успехами.       И да, я все еще дуюсь на Оскара за его идиотские шуточки вроде игры в догонялки. И это странно. До этого мне казалось, что я не способна обижаться, тем более по таким пустякам. Бывали случаи, когда меня постигали куда более серьезные разочарования, но я никогда не зацикливалась на своих обидчиках, не валялась бессонными ночами на кровати, придумывая страшные планы мести, а обычно довольно быстро обо всем забывала, переключаясь на другие более интересные дела. А тут вот вам, пожалуйста, сижу и никак не могу побороть собственное ребяческое чувство обиды. Даже не отреагировала на очередную забальзамированную композицию, пока шла сюда.       Оскар, как ни странно, тоже не слишком-то горит желанием со мной разговаривать. Как вчера уехал на лифте куда-то вниз, оставив за собой охваченный пламенем коридор, так больше я его не видела и не слышала. Не исключено, конечно, что его сейчас вообще нет в доме, и он уехал куда-нибудь по своим делам. Или же ждет, что я начну разговор первой. А я молчу из вредности. Вот и получается у нас патовая ситуация.       Закончив переносить свои мысли на бумагу, я с удивлением отмечаю, что до этого казавшаяся ужасно толстой тетрадь исписана уже почти наполовину. Такими темпами придется искать новую. Жаль, конечно, что придется переводить написанный текст в печатный, я жуть как это не люблю. Для меня нет лучшей музыки, чем шелест исписанных страниц.       Просто так сидеть тут тоже не вариант, хотя ой как не хочется вставать с насиженного места. Но надо браться за работу. В конце концов, за этим я тут и нахожусь. Ну, по крайней мере, с моей точки зрения. Интересно, на что Оскар рассчитывал, когда предложил мне условие игры? Думал очаровать меня красивыми словами? Или трагической историей своей жизни? Своим творчеством? Или всем вместе? Нет, не буду отрицать, все это очень интересно и вдохновляюще, как бы аморально ни звучали такие слова, но это вовсе не пробуждает во мне желания пополнить число его жертв, а угрожать или, тем более, применять физическую силу он явно не станет. Или я еще не знаю чего-нибудь «самого главного», которое должно перевернуть мое мировоззрение с ног на голову?       Гоня прочь все эти размышления, ибо они будут мешать мне правильно воспринимать происходящее, я выхожу из мини-казино. Комната за дверью – типичная проходная. Тут нет ничего, кроме пары мягких стульев на резных ножках, столика в углу и кучи маленьких картин на стенах. Я говорю: «почти ничего», но это только потому, что взгляд сразу же приковывает колба с бальзамом. На этот раз она не круглая и висит на потолке, словно диковинная люстра. Композиция проста, но при этом гениальна. Юноша с притороченными к рукам роскошными белыми крыльями, продолжение которых нарисовано на потолке угольно-черной краской, словно летит на них к такому же нарисованному солнцу. Если ты хоть сколько-нибудь знаком с мифами Древней Греции, то без труда поймешь задумку. Икар. Сын Дедала, что на самодельных крыльях пытался спастись с острова Крит. Но солнце растопило воск, которым были скреплены крылья, и он утонул.       – О, ну наконец-то! – раздается из динамика голос Оскара, и в нем слышится такое торжество и самодовольство, словно он только что выиграл у меня миллион долларов. Стало быть, последние размышления я произнесла вслух. – А я уж успел было подумать, что ты намерена молчать до самого конца. Но рад, что ты снизошла до разговора.       Я в ответ лишь фыркаю, словно кошка, которой в морду прыснули водой из пульверизатора. Вы только послушайте его! Снизошла я, понимаете ли! Найдя глазами камеру, я посылаю ей недовольный взгляд.       – Что, теперь ты решил раздражать меня? – интересуюсь я. – Нормальный разговор тебя уже не устраивает?       – Кто-то ведь говорил, что у нее аллергия на все обычное, – с усмешкой напоминает он. – А желание гостя для меня закон. Заказывала разнообразие? Будет тебе разнообразие. Надо было заранее уточнять детали.       – Хорошо, – примирительно киваю я, разводя руками. – Разнообразие так разнообразие, но в данный конкретный момент мы можем поговорить спокойно?       – Ну, если в данный конкретный, – словно эхом откликается Оскар, становясь серьезным, а потом вдруг снова усмехаясь. – Хотя, признаться, было забавно посмотреть на тебя, когда ты злая и обиженная. Оказывается, ты вовсе не такой сухарь, каким очень хочешь казаться.       – Ты думал, что я сухарь? – без понятия, почему меня внезапно так задели его последние слова, но просто взять и смолчать не вышло. – А мне-то казалось, что я вовсе не верх сдержанности.       – А я обратного и не утверждаю, – говорит он. – Но сдержанность и замкнутость – это не одно и то же. Ты держишь большую часть настоящих чувств в себе, выставляя напоказ лишь те, которые помогут составить о тебе прямо противоположное истинному мнение. Фантастическое нахальство, показное равнодушие, сопровождаемые способностью без малейшего смущения обсуждать абсолютно любые темы – это далеко не то, что сделает тебе хорошую репутацию в приличном обществе. И ты сама это прекрасно знаешь, верно?       – Но эти чувства не маска, – возражаю я, понимая, к чему он клонит. – Они такие же настоящие, как и те, что удерживаются внутри. Я не пытаюсь казаться не такой, какая я есть на самом деле. Я лишь показываю людям себя только с одной стороны. Те, кому надо, смогут разглядеть и все остальное. А кто не сможет… что ж, я распрекрасно обойдусь без их активного участия в моей жизни. Вот и всё.       – Но, признай, в этом есть и доля позёрства, – спокойно замечает Оскар. – Причем, совершаемого исключительно из духа противоречия. Тебя угнетает однообразие, для тебя оно неприемлемо, твое мировоззрение заключается в индивидуальности и выделении из серой массы под названием общество. Полагаю, подобное заложилось еще в детском возрасте, и тогда же ты настроила себя поступать не так, как остальные. Могу поспорить на что угодно, что еще в школе, когда твои сверстники обсуждали какое-то музыкальное направление, ты была в стороне от этого, а понравившаяся им музыка вызывала у тебя лишь раздражение и непонимание. Когда они обсуждали какое-нибудь шоу или сериал, ты категорически отказывалась присоединяться к ним. Ты делала все, лишь бы не уподобиться им. Я прав?       Ты даже не представляешь, насколько… Этого я вслух не говорю, но Оскару, кажется, и не слишком нужен мой ответ. Он и так прекрасно понимает, что не ошибся ни в одном предположении. А я только едва заметно морщусь от нахлынувших воспоминаниях о былых временах. Я очень любила свою школу. Нет, правда. Любила учителей, их предметы, любила учиться и каждый день получать новые знания. Отличные оценки, посещение бесконечных кружков и секций – учителя нахвалиться не могли. И чем больше меня любили учителя, тем больше ненавидели одноклассники. Последних я вообще никогда не понимала, мы словно жили в разных мирах. Мне действительно никогда не были понятны их интересы и увлечения, желания и стремления, их жизненная позиция. Наверное, именно тогда возникла моя неприязнь к тому, чем повально занимаются другие.       Про себя я отмечаю, что все-таки здорово недооценила способность Оскара видеть все таким, какое оно есть на самом деле. Такими темпами он и правда может докопаться до всех аспектов моей жизни. Рассказывать что-либо по доброй воле я по-прежнему не собираюсь. Чего греха таить, мне ужасно интересно, что же он еще сможет разглядеть. А вдруг увидит что-то, о чем я и понятия не имею.       – Меня волнует только один вопрос, – внезапно говорю я, меняя тему разговора настолько капитально, что сама удивляюсь. – Как ты его туда подвесил? – я указываю на юношу-Икара.       – Ловко выкрутилась, – Оскар не упускает возможности еще пару раз проехаться наждачной бумагой по моим нервам. – Немного физики и немного терпения, – отвечает он, как будто это хоть что-то проясняет.       Впрочем, все по-честному: у меня свои тайны, у него свои.       – Видишь ли, как и неумолимость течения времени, законы гравитации тоже издревле не давали людям покоя, – добавляет он, а я только мысленно удовлетворенно киваю. Наконец-то мы оставили тему моего прошлого, которая мне удивительно неприятна, и вернулись в обычное русло. – Мечта однажды взмыть над землей тоже кружила людям голову. Кто-то летел, кто-то разбивался. А этот юноша теперь может не волноваться о риске провала. Теперь он может вечно лететь к своей мечте, не боясь, что солнце опалит его крылья.       – Значит, мечта, – негромко, почти машинально повторяю я. – Этот мальчик символизирует для тебя мечту… А какая она у тебя? Чего ты на самом деле хочешь достичь? Чего хочешь от жизни?       – А разве не ясно? – черт, я уже ненавижу эту его привычку отвечать вопросом на вопрос. – Ведь мы во многом схожи. Не исключено, что и мечты у нас не сильно разнятся. О чем мечтаешь ты?       – Не знаю, – пожимаю я плечами после некоторых раздумий. – Как я уже говорила, я живу сегодняшним днем, не задумываясь о будущем. Поэтому я предпочитаю не думать о том, что произойдет завтра.       – Не путай мечты и планирование, – произносит Оскар. – И не делай вид, что никогда ничего не хотела от жизни. Как и все люди искусства, ты так или иначе, но все равно хотела признания и понимания своего творчества. А также возможностей для полной самореализации.       – Вот только не надо мне тут пересказывать пирамиду Маслоу, – ворчу я. – Но ты, пожалуй, прав.       – Конечно, я прав, – подтверждает он. – Ни один творец не творит просто так. Мы вкладываем душу в нашу работу. Мы пытаемся донести до других нашу идею, наш замысел. Чтобы другие видели и понимали нас лучше. Чтобы принимали такими, какие мы есть.       – Так это и есть твоя мечта? – переспрашиваю я. Странно, а мне казалось, что он скажет что-то другое, пооригинальнее.       – Одна из, – уклончиво отвечает Оскар. – А разве она и не твоя тоже?       – Может быть, – соглашаюсь я. – Но это звучит слишком абстрактно. А я никогда не задумывалась об этом всерьез, чтобы сказать что-то конкретное. Если пойму, чего же я хочу на самом деле, ты будешь первым, кто об этом услышит.       – Если поймаешь меня в следующий раз, я расскажу тебе о второй своей мечте, – внезапно переходит он на ехидный тон, совсем как вчера.       Ужасно хочется обиженно надуться в ответ на подобный выпад, но никакой обиды в душе уже нет, даже от былого возмущения осталась только жалкая тень. Так что я лишь усмехаюсь, принимая новые правила игры.       – Не просветишь, когда сей знаменательный забег произойдет? – только и интересуюсь я в ответ.       – Нет, – все тем же тоном отзывается он. – Иначе ты будешь готовиться к нему заранее, а это неинтересно.       Я не могу сдержать еще один смешок, невольно соглашаясь с подобными доводами. Впрочем, действительно, пусть будет сюрприз. Что бы я там ни говорила и ни думала, я правда люблю разнообразие.