Шедевр

      Ощущения от пробуждения после наркоза непередаваемы! Голова, кажется, весит целую тонну, картинка перед глазами выглядит какой-то сюрреалистичной: точки на потолке выплясывают неизвестный танец, хаотично перемещаясь туда-сюда, нефритовые обои кажутся реками и текут почему-то снизу вверх, а стоит только повернуть голову на бок, как вся комната буквально опрокидывается, и это отдается резкой болью в висках.       Мысли в голове отсутствуют, как класс, уступив место непонятному туману и вялым ощущениям, что весь окружающий мир существует понарошку, и сейчас мне просто снится красочный сон. Окончательно провалиться в забытье мне не дает разве что жжение и пощипывание в правом боку, которое, впрочем, компенсируется холодом из большого мешка со льдом, что лежит поверх.       Какое-то время, может, несколько минут, а может, пару часов, я лежу на спине, тупо пялясь в потолок. Пока, наконец, проклятый туман не рассеивается, и я не начинаю более-менее нормально соображать. По крайней мере, уже могу осознать, что сейчас болтаюсь не где-то между небом и землей, а лежу на кровати в спальне. На первую же попытку пошевелиться и хотя бы сесть новоиспеченные швы незамедлительно реагируют и натягиваются, и это настолько неприятно, что я шиплю от боли и вновь обессилено валюсь на подушку.       – Наконец-то ты проснулась, – доносится из динамика знакомый голос, при этом настолько ехидный, словно Оскар хочет сообщить, что я валялась без сознания, как минимум, несколько месяцев. А что? С меня бы сталось, у меня же все не как у людей…       – Повторяешься, – только хмыкаю я в ответ. Как ни странно, разговоры мне даются куда лучше, чем телодвижения, что обнадеживает. Все-таки я более хороша в словесных баталиях. – Помнится, это были твои первые слова, которые ты сказал мне, когда я только-только появилась здесь.       – Вы на нее только посмотрите, – судя по голосу, Оскар притворно укоризненно качает головой. – Очухаться толком не успела, пошевелиться не может, а язык уже без костей. И откуда, спрашивается, такая язва появилась на мою голову?       Я, внутренне хохоча до колик, придаю лицу суровый вид и максимально серьезным голосом, будто собираюсь огласить собственное завещание, произношу:       – Боюсь, как бы прискорбно это ни звучало, моя история появления на свет мало чем отличается от историй появления на свет других людей. Хотя папа как-то говорил, что они ждали мальчика, и все приборы в больницах говорили, что родится именно мальчик, а я, видимо, исключительно из собственного упрямства, родилась девочкой.       – Так, я уже начинаю жалеть о своем решении, – говорит хозяин дома, хотя интонация явно свидетельствует об обратном.       – Скажи лучше, долго ли я спала? – спрашиваю я, пытаясь повернуть голову к окну, но они оба занавешены тяжелыми непроницаемыми шторами, сквозь которые солнечный свет не пробьется при всем желании.       – Не так долго, как могла бы, – отзывается он. – Сейчас всего шесть часов.       – Ого, – уважительно качаю головой я, поражаясь, как быстро мимо меня пролетел целый день.       В этот момент мешок со льдом соскальзывает с моего уже почти обледеневшего даже через толстый плед пуза, и мне приходится изрядно поднатужиться, чтобы вернуть на место этот, казалось бы, легонький предмет. А то без него сразу становится как-то некомфортно, и пощипывание в местах разрезов тут же усиливается.       – Мне, наверное, надо сказать тебе спасибо, – наконец, доходит до меня мысль, которую я старательно пыталась вспомнить с момента пробуждения.       – Думаешь, есть, за что? – да, определенно не такого ответа я ожидала. Я даже ошарашенно замолкаю почти что на минуту, пытаясь понять, что же он имел в виду, говоря это.       – Ну… ты же меня спас, в конце концов, – замечаю я.       – Спас? – удивленно переспрашивает Оскар. – Не стоит думать об этом в таком ключе. Тебе просто повезло. Я еще не успел определиться с твоей композицией, вот и все. И никаких благородных побуждений тут не было.       – Что-то совершенно неубедительно, – хмыкаю я. – Звучит скорее так, словно ты сам пытаешься себя в этом убедить. И кто из нас после этого плохой лгун?       Ответа на этот выпад не следует. Кажется, на этот раз я все-таки перегнула палку и попала-таки в десяточку. Или его задело, что я в открытую обвинила его во лжи? Как бы то ни было, мои губы расплываются в широкой улыбке, которую я дарю потолку и висящей над моей головой картиной в тяжелой кованой раме. Интересно, Оскар нарочно положил меня головой в эту сторону? Ведь, помнится, я с самого начала спала ногами у изголовья.       Заняться мне совершенно нечем. Вставать с постели я на всякий случай не решаюсь, хотя через пару часов к телу возвращается вполне привычная подвижность, если не брать в расчет небольшую слабость. Есть, как ни странно, как не хотелось, так и не хочется. Даже для дальнейшего писания мыслей нет. В кои-то веки сожалею, что в этом доме нет телевизора – в такие моменты ничегонеделанья телевиденье становится наилучшим способом убить время.

***

      Утром Оскар по-прежнему хранит гробовое молчание, хотя не исключено, что он просто покинул особняк и уехал куда-то по своим делам. Я же чувствую себя на порядок лучше, чем вчера, и даже нахожу в себе достаточно сил, чтобы подняться с кровати. Швы все еще неприятно пощипывает, но вчерашнего ледяного компресса не наблюдается, стало быть, Оскар его унес. Не Бэлль же. Осторожно ступая и стараясь исключить любое напряжение, я преодолеваю путь до кухни. Вопреки ожиданиям, ничего готового в холодильнике и на столе в столовой не обнаруживается, одни сплошные полуфабрикаты, возиться с которыми мне всегда было откровенно лень. Но при этом откровенно радует, что Оскар не стал надо мной издеваться, приготовив что-нибудь из больничного рациона. До сих пор удивляюсь, что несчастные пациенты всерьез называют все эти каши на водичке и бурду, по недоразумению называемую супом, нормальной едой. Помнится, я в свое время не осилила ничего из подобных блюд. Впрочем, особого голода не ощущается, так что бить тревогу пока что рано. Хотя если к ужину тут не появится ничего съестного, придется все-таки взяться за готовку.       День проходит тихо и спокойно, в полном молчании. Даже змеи нигде нет, а ведь я уже успела мало-помалу привыкнуть к ее обществу. Занятий у меня все так же немного: творчество, прогулки, творчество. Но в какой-то момент становится тошно даже от писанины, и от внезапного приступа раздражения я чуть было не рву в клочья и эту тетрадь.       Входная дверь дома уже давным-давно открыта. Видимо, по прошествии какого-то времени Оскар к своему ужасу понял, что я никуда не собираюсь от него деваться, и стал давать мне такие вот намеки на уход. Но я благополучно пропускала их мимо ушей, глаз и прочих органов чувств, ни секунды не помышляя о побеге. Зато мест для прогулок у меня стало не в пример больше.       Роскошная лужайка перед домом и широкая дорожка, ведущая от ворот к парадному входу, сделала бы честь какому-нибудь Букингемскому дворцу, и, не устань я уже удивляться происходящему, непременно бы удивилась снова, что обладатель такого поместья проводит свое время столь странным образом. Хотя, кто я такая, чтобы обсуждать и обвинять человека, занимающегося любимым делом?       Голдвэйл-мэнор – именно такое гордое название носит имение Оскара, но мне оно по-прежнему ни о чем не говорит. Ни малейшего намека на то, где я могу находиться. В каком городе, в какой части страны, в той же самой ли стране я все еще нахожусь? Черт, я откровенно надеюсь, что я вообще где-нибудь на другом континенте, и меня тут точно не найдут. Не имеет смысла врать самой себе. Мне действительно слишком сильно понравилась моя нынешняя жизнь, чтобы все пошло прахом только лишь из-за того, что родители забеспокоятся по поводу моего длительного отсутствия дома.

***

Сердце верит одному, И все, что даст любовь, я приму. Лишь большой любовь может быть, А маленькая – не любовь. Так пусть добра она И ласкова будет к нам. Если ж злая суждена, И ту я не отдам. Про любовь я не могла Слышать ни во сне, ни наяву. Замолкают вдруг сестры, Если близко подплыву. Но знаю их секрет Откуда-то я сама. Будто звезд далеких свет Прорвался сквозь туман. Кто-то в темной глубине «Ты помни, я приду», – шепчет мне. Мне луч рассвета сказал это. И радость, и беду я с надеждой жду. Там в подлунной вышине За волною гонится волна. И плывет на каждой на волне, Как цветок, своя луна. Там встретиться должны И мы в назначенный час. Пусть жемчужный свет луны Навеки свяжет нас. Скоро должен он прийти. Я слышу, он спешит, он в пути. Мой луч рассвета, он здесь где-то. И радость, и беду я с надеждой жду.

      Я сижу на бортике фонтана, обнаруженного мною по пути к бассейну, и уже в третий раз подряд пою песню русалочки*, которую в последний раз слышала лет, наверное, двадцать назад. Кто бы мог подумать, что я ее запомню дословно, да еще и смогу спеть спустя такой промежуток времени! И это при условии, что аниме, в котором она звучала, как и саму сказку-первоисточник, я на дух не переношу. Как невзлюбила в детстве, так больше не пересматривала и не перечитывала.       Впрочем, стимул к вспоминанию полузабытого текста у меня есть, и немалый. В самом центре фонтана, в окружении статуй морских обитателей, занял свое место еще один шедевр Оскара. Та самая Русалочка. Очень красивая девушка с длинными русыми волосами и рыбьим хвостом вместо ног. Как ни странно, никакого декора в капсуле нет, но она настолько органично вписывается в фонтан, что он и не требуется.       Несправедливость. Суровая правда жизни, в которой случается так мало настоящих чудес. По крайней мере, для меня данное произведение Оскара символизирует именно это, не знаю, как для него самого. Он по-прежнему отказывается со мной разговаривать. Надо думать, все еще на меня сердится. Вот уж не думала, что он окажется настолько обидчивым! Слишком уж неуместным мне кажется это качество на фоне остальных. А может, я просто накручиваю себя, и на самом деле это всего лишь его очередная игра? Как бы то ни было, мне остается только ждать.

***

      На следующий день мое настроение уже при всем желании нельзя назвать приподнятым. Мало того, что желудок неприятно ноет – я вчера так и не заставила себя взяться за готовку, – так я, к своему ужасу, обнаруживаю, что не могу толком связать и двух слов. Когда треклятое предложение не принимает нормального вида аж с двадцатой попытки, я откладываю это безнадежное занятие, не слишком при этом понимая, чем же мне, собственно, заниматься. Гулять я уже как-то устала, к тому же, без комментариев Оскара пропадает львиная доза удовольствия от этих прогулок. Да и раздумывать над его шедеврами в одиночку – не комильфо. Вот и выходит, что без него я, по сути, вообще ничего не могу. Даже вдохновение мое умерло в зародыше, а это уже вообще никуда не годится…       Раскачиваясь до максимума в кресле-качалке, найденном на чердаке и притащенном незадолго до операции в библиотеку, я отчаянно стараюсь переключить свои мысли на текст книги, которую я наугад взяла с полки. Но все труды идут насмарку, и заинтересовываться «Легендами и мифами Древней Греции» я вовсе не спешу, не отражая в сознании и половины прочитанного. Все мои мысли так или иначе, но сосредотачиваются на хозяине дома, чтоб ему икалось!       – Эй, Оскар, ну это уже не смешно, – тяну я, дуя губки и откладывая опостылевшую книгу на стол. – Отвечай уже или я всерьез займусь поисками твоего «командного центра»!       Динамик привычно отвечает мне гробовой тишиной, на что я только раздраженно и даже как-то обреченно фыркаю. Однако приведение угрозы в исполнение приходится отложить на какое-то время. Вместо этого я все-таки иду на кухню. Хочешь не хочешь, но на голодный желудок я много не найду, так что приходится скрепя сердце взяться за сковородки и кастрюли.       – Оооооскааааар! – протяжно вою я, лежа на кровати и не сводя пристального взгляда с объектива камеры, словно смогу таким образом заметить его присутствие.       И молчание, раздавшееся в ответ, внезапно вызывает совершенно неожиданную реакцию: обиду. Горькую, колючую обиду, и когда мысли в голове укладываются по полочкам, на поверхности остается лежать одна-единственная, практически вопящая дурным голосом: «Как ты посмел притащить меня сюда и бросить на произвол судьбы одну-одинешеньку?!» И от столь четкого осознания мучающего меня чувства я удивляюсь еще сильнее, так, что обида отступает на второй план.       Одну-одинешеньку… Да, но с каких это пор я вдруг начала страдать от одиночества?! Я ведь всегда была одна. Родители и бывшие коллеги не в счет, ни с теми, ни с другими я никогда не была близка по духу. И близких друзей у меня отродясь не было. И, что важнее всего, мне никогда никто не был нужен. Только я и мое творчество. Мои музы, мои идейные вдохновители, благодаря которым я и бросалась с головой в свои романы. А так я всегда была совершенно самодостаточной.       И к чему мы приехали? Я сейчас нахожусь неизвестно где, в обители очередного убийцы, жаждущего моей крови, и загибаюсь от тоски из-за того, что он не уделяет мне должного внимания. И я не понимаю, почему. Ну что я такого сказала, в самом-то деле?! Помнится, бывали случаи, когда я говорила вещи и похуже, и ничего.       Ненавижу не понимать! И тебя, Оскар, ненавижу! Ну какого черта ты просто взял и исчез?! А ну возвращайся! Что ты за хозяин, если заставляешь свою гостью скучать?! Эх…       От безысходности я снова утыкаюсь в книгу, не видя текста перед собой.       – Понятия не имею, где тебя носит, но, блин, возвращайся, а? – бормочу я себе под нос, когда буквы перед глазами начинают водить хороводы, а глаза – слипаться.