Шедевр

Неважно, открыты мои глаза или закрыты, перед ними все равно непроглядная темнота. Сколько я уже нахожусь здесь? Сутки? Двое? Может, больше. Я уже потеряла счет времени. Голод, мучивший меня, тоже отошел на второй план и стал привычным. Желудок урчит уже не так яростно, как недавно, а только болезненно сжимается. Недавно шел дождь, и я смогла попить воды. Наверное, теперь только на него и стоит рассчитывать. Но все равно это все бессмысленно. Меня в любом случае никто не найдет. И если не обезвоживание, значит, мучительный голод станет причиной моей смерти. Это же скажет и судмедэксперт, если моему телу все-таки посчастливится оказаться на секционном столе, а не сгнить тут. Но это нечестно! Почему я?! Почему именно я оказалась здесь?! Почему из всех людей, работавших над этим делом, он выбрал именно меня?! Это нечестно! Я не хочу! Я не хочу умирать здесь! Я вообще не хочу умирать! Не хочу! – Помогите, кто-нибудь! Услышьте меня, кто-нибудь! Выпустите меня отсюда! Я не хочу умирать! Ногти беспомощно скребут деревянную крышку, и в порыве вновь накатившей истерики я почти не чувствую, как под них загоняются острые занозы. Из последних сил я стучу по крышке руками и ногами, словно эти дрыганья действительно смогут помочь мне выбраться. – Выпустите меня… На глаза опять наворачиваются слезы, и их мокрые капли противно катятся по щекам. Пространства кое-как хватает, чтобы руками дотянуться до лица и вытереть их. Приходит боль на кончиках пальцев, и я зубами выдираю занозы, яростно сплевывая их куда-то в сторону. Я так не могу. Я не заслужила такой смерти! Не заслужила! Я не хочу умирать! Мне еще столько всего надо сделать! Не хочу умирать! Не хочу умирать! Не хочу! – Не хочу! – ору я со всей дури и резко вскакиваю на кровати. Я вся в холодном поту, и меня трясет от остаточного чувства ужаса, что терзал меня во сне. Давно я его не чувствовала. Уже и забыла, каково это. Да и, чего греха таить, не очень-то и хотела вспоминать. Кто-то называет атараксию болезнью, но я с этим категорически не согласна. Я даже рада своему спокойствию и равнодушию в любых ситуациях. Не чувствую негатива, не боюсь. Главным минусом этого является то, что позитива тоже почти не чувствую. Но эта справедливая цена, которую я готова платить. Поэтому не предпринимаю ничего, не трачу кучу денег на занятия с психологами, не пытаюсь изменить текущее положение вещей. И кошмары, мучившие меня поначалу после того случая, ушли в прошлое. Словно за те пять дней, что я лежала в гробу под толщей земли, без малейшей надежды на спасение, под конец уже начав принимать свою смерть, выгорели мои эмоции. Все до одной, оставив после себя лишь девственную чистоту в душе. И возвращались неохотно и не полностью. Словно Эмеральда Блэкуотер действительно умерла тогда. Ушла в прошлое маленькая плакса, с оптимизмом смотревшая в будущее. Несколько глубоких вздохов, и мне становится намного лучше. Сон отступает, и я бросаю короткий взгляд на часть окна, которая видна между штор. Еще совсем темно. Видимо, я проспала от силы два-три часа. Вздохнув, я падаю обратно на подушку. Какого, спрашивается, черта эти поганые сны вернулись? Ведь их не было уже много лет, и я отчаянно надеялась, что и не будет больше. Глупое все-таки чувство – надежда… Чем больше надеешься, тем меньше шансов, что она оправдается. Закон подлости. – Так откуда тебя выпустить, Эмеральда? – прорезает тишину ночи, нарушаемую только шелестом листьев на улице, голос Оскара, и первую минуту я думаю, откуда он идет. Блин, за те несколько дней, что мы не разговаривали, я успела о нем забыть! Я вообще быстро привыкаю к новым обстоятельствам, и со временем и отсутствие хозяина дома приняла, как данность. Единственное, что действительно раздражало, так это необходимость самой готовить еду и невозможность заказать ее сюда. Я медленно поворачиваю голову в сторону камеры, хотя сомневаюсь, что в такой темноте он различит выражение моего лица, и улыбаюсь. Пожалуй, я соскучилась, что случается довольно редко. Я почти никогда ни по кому не скучаю, даже по родственникам. – Привет, Оскар. И ни слова из заготовленных пару дней назад упреков и возмущений. Пожалуй, я не только соскучилась, но и искренне рада слышать его голос. Прямо скажем, не худшая из компенсаций за плохой сон. – Что тебе такого снилось, что заставило подскочить и проснуться? – спрашивает он. Его голос звучит ровно, без малейшего удивления, хотя, думается мне, он порядком изумлен, что я не сыплю ехидными подколками относительно его возвращения в наш небольшой мирок. – Прошлое, – коротко отвечаю я. – Не столь отдаленное прошлое. Вряд ли тебе будет это интересно. К тому же, ты говорил, что сам разберешься с тем, что со мной произошло. – Тебя же саму распирает от желания все рассказать, – снисходительно замечает Оскар. – Не мучай себя. Разговаривай мы об этом до его исчезновения, я бы и слова не сказала, но сейчас. Черт, пожалуй, сейчас он прав на все двести процентов. Давненько у меня не было подобного настроения. Настроения, поддавшись которому, я могу рассказать все, что угодно и кому угодно, даже незнакомому. Впрочем, я почти никогда не делала из своего прошлого тайну за семью печатями. И если кто-то спрашивал, рассказывала все, как было. Другое дело, что спрашивавших можно пересчитать по пальцам. – Помнишь, мы как-то говорили о героях моих книг? – спрашиваю я, флегматично разглядывая потолок. – Знаешь, кто был героем моей первой книги? Убийца, который закапывал своих жертв заживо. Газетчики назвали его Гробовщиком за это. Я была его последней жертвой. Единственной, кому удалось выжить. Я тогда работала в полиции, в отделе убийств, и это было мое первое серьезное дело. Полиция искала Гробовщика, а он следил за нами. Он подкараулил меня по пути домой. Очнулась я уже под землей. Я провела там пять дней, без еды и воды. Повезло, что несколько раз шли дожди. Я боялась заснуть, боялась, что не смогу проснуться, боялась, что какие-нибудь черви или жуки начнут жрать меня заживо. А потом меня все-таки нашли в лесопарковой зоне, после того, как вычислили его. После этого я изменилась. Первые несколько дней безвылазно сидела у себя в комнате, потом занятия с психологом, не принесшие особых результатов. Мои эмоции умерли там, я даже своему спасению не могла обрадоваться. С тех пор они проявляются крайне редко, только в особенных случаях, когда я действительно не могу не чувствовать их. Вряд ли я прежняя смогла бы хоть как-то тебя заинтересовать. Уверена, я бы повторила действия твоих прежних гостей. С криками бегала бы в истерике по дому и умоляла о пощаде. И вряд ли ты смог бы заинтересовать меня прежнюю. Скорее всего, ты был бы для меня обыкновенным убийцей, одним из многих. – Откуда же взялись книги? – интересуется Оскар. – О, это была идея психолога, – хмыкаю я. – Хоть какая-то была от него польза. Он посоветовал мне вести дневник. Сказал, что это должно помочь мне справиться. Я так и сделала. Поначалу было непросто, а потом я, так сказать, вошла во вкус. Обычно дневники пишутся от первого лица, а я почему-то решила писать от третьего. Мне казалось, что если я опишу эту историю так, словно она произошла не со мной, а с кем-то другим, это вычеркнет ее из моей жизни. Можно сказать, так и вышло. Потом я начала исправлять недочеты, придавать рассказу литературный вид, добавлять детали. Что-то дописала от себя, что-то и вовсе убрала. Результат ты видел сам. В полиции я работать больше не могла, да и родители были против. Так что я ушла. Жила на заработанные от продажи книг деньги. Общалась с приятелями из участка. Мне было интересно, как идут дела без меня, они держали меня в курсе. Когда через год или около того появился новый серийный убийца, о нем снова трубили все газеты. Я не знаю, что со мной происходило тогда и почему оно происходило, но когда мне рассказывали о нем, я словно из мира выпадала. Казалось бы, после пережитого мне было бы свойственнее держаться как можно дальше от всего этого, но я испытывала ни с чем не сравнимое желание узнать его поближе. Разобраться в его мотивах и понять его чувства. Происходили новые убийства, и с каждой новой жертвой, я словно начала видеть его. Его почерк. Словно начала интуитивно чувствовать его мысли. Конечно, я никому ничего не говорила, кто бы мне поверил. Но через какое-то время мы встретились. Как будто тянулись друг к другу… Так и повелось. Без понятия, какими критериями я руководствуюсь. Большинство оставляют меня равнодушными, но некоторые… Некоторые - настоящие бриллианты в куче стекляшек. Они отнимают чужие жизни. Жизни таких же людей, как я сама. Но по каким-то причинам они притягивают меня к себе. Наверное, тогда ты был прав, Оскар. В какой-то мере я действительно любила их всех. В те моменты, когда мои мысли были заняты ими, они и были для меня смыслом жизни. И чтобы никогда не забывать, я писала о них в своих книгах. Об обычных, по сути, убийцах… – Занятно, – отзывается он. – Я сразу понял, что с тобой все не так просто, но ты смогла меня удивить. А тебе никогда не приходило в голову, что те люди, о которых ты пишешь, возможно, тоже перенесли однажды подобную встряску? Но, в отличие от тебя, не смогли вычеркнуть ее из своей жизни. – Я думала об этом, – киваю я. – Много думала. О своей связи с ними и о том, почему мне так легко понимать их и принимать их взгляды на мир. Эмоции. Мы лишены их. И они, и я, все, что мы делаем, это попытка вернуть их себе, попытка хоть что-то почувствовать. По-настоящему почувствовать. Я получаю это в своих книгах, они – в своих поступках. – Значит, ты понимаешь меня, Эмеральда? – спрашивает Оскар. – Понимаешь, почему я делаю то, что делаю? Ну, и кто я для тебя в итоге? – Я не знаю, – качаю головой я, поняв, что не смогу сейчас дать точного ответа на этот вопрос, да и вообще хоть какого-нибудь. – Но я действительно рада, что ты вернулся.