Личная панацея

Эду не впервой просыпаться посреди ночи. Раньше частенько приходилось – когда приживалась автоброня, когда от малейшего изменения погоды шрамы болели так, что всего-то и оставалось, что до крови кусать губы, чтобы не взвыть в голос, когда… Да что тут вспоминать, причин не счесть. Просыпаться от пронзительного крика Альфонса – к этому привыкнуть невозможно. – Ал, что случилось? – Эд садится на край кровати брата и мягко кладёт ладонь на прохладный лоб. – Приснился дурной сон? Тяжёлое прерывистое дыхание в ответ сложно трактовать двояко. По крайней мере, в такой момент. – Бедный… – пальцы ласково скользят по щеке, успокаивая. – Может, примешь снотворное? Альфонс отчаянно цепляется за его руки и судорожно мотает головой: – Не нужно, – губы почти белые, а голос хриплый – спросонья или от крика? Поди разбери… – Снова упрямишься? – Эд грустно улыбается и вплетает пальцы в мягкие золотистые пряди. Ал – законченный кинестетик, без физического контакта вовсе не воспринимает его слова. К тому же, лёгкие прикосновения его хоть немного отрезвляют. – Мне очень страшно, братик, – зрачки в посветлевших от безотчётного ужаса медовых глазах крохотные, будто булавочные головки. – Я своё тело почти не чувствую… – Тебе кажется, Ал, – чуть помедлив, тихо отзывается старший. Очень непросто привыкнуть снова быть живым. Самому Эду понадобилось почти два месяца, чтобы перестать всякий раз, двигая правой рукой, слышать металлический звон и шорох подшипников, а движения всё равно так и остались немного скованными, механическими. Память такая память, кто её поймёт, кто изучит? Дрожащие пальцы сжимаются на Эдовой ладони с такой силой, что ему почти больно. Ал всё никак не освоится в своём новом старом теле. Пусть оно всё ещё слабо – подросток едва может самостоятельно подняться на ноги, но временами страх придаёт силы не хуже философского камня. – Если я сейчас… сию секунду не получу доказательства того, что снова могу чувствовать твоё тепло, то просто умру… – глаза безумные, отчаянные, умоляющие. Эд вздрагивает от этого взгляда. Наверное, он тоже ещё не привык. Ничего, время у них есть… Очень, очень много времени – ведь вся жизнь впереди. – Чшш… – Эд мягко сжимает узкую ладонь и невесомо касается губ брата намёком на поцелуй – невинный, но от того не менее трепетный. Ал закрывает глаза, полностью растворяясь в ощущениях, будто всем своим существом обращаясь в один оголённый нерв. Пальцы судорожно сминают майку на спине. Эд невольно улыбается и мягко, но настойчиво притягивает брата к себе, ещё ближе, прижимая к груди. Ал кожей чувствует ровные глухие удары – сколько же он в своё время силился вспомнить это ощущение… – Слышишь, Ал? – младший не видит его лица, но по голосу понимает – брат улыбается. – Сердце бьётся только у живых. У меня, у тебя… Ты ведь чувствуешь. Альфонс смаргивает невольные слёзы и затихает. Его собственное сердце колотится так, будто всерьёз вознамерилось проломить рёбра и выбраться наружу – лично убедиться, что вот он – живой, тёплый, из плоти и крови. Ал обнимает брата, вцепившись в ткань его майки, и слушает, слушает размеренное биение сердца, ощущая пульсацию, запах его кожи, чувствуя тёплое дыхание, шевелящее волосы… Это, а вовсе никакая не алхимия – настоящее чудо. Сколько они так сидят – Ал не знает, да и, наверное, не так уж это и важно. Просто когда Эд отстраняется от него, напоследок едва ощутимо поцеловав в лоб, Алу намного спокойнее. Но отпускать его всё равно не хочется до боли… – Братик? – Да, Ал? – Эдвард останавливается в дверях и смотрит на него так ласково, что в груди становится больно и горячо. – Пожалуйста, побудь со мной ещё немного, – Альфонс беспокойно теребит край одеяла, глядя куда-то в сторону. Вообще-то брат наверняка устал за день и тоже хочет спать, и задерживать его ещё сильнее – как-то не очень-то правильно, но оставаться один Ал даже не «не хочет» – не может. – Конечно, – Эд устало улыбается. В ночной тишине, более не нарушаемой шумом крови в голове, слышно, как тихо позвякивает его автоброня при каждом шаге. Кровать отзывается страдальческим скрипом, когда старший Элрик снова пристраивается на краю. Эд с мягкой усмешкой невесомо гладит брата по волосам, едва ощутимо задевая кожу подушечками пальцев. Ал лишь сонно улыбается в ответ, и накрывает его ладонь своей, медленно погружаясь в блаженную дрёму. Старший не успевает даже толком умилиться, а брат уже крепко спит и дышит ровно и глубоко, прижав его ладонь к щеке. Как дитё малое, в самом деле… И освободить руку, не разбудив Ала, не представляется возможным. Эд озадаченно кряхтит, а затем, махнув на всё свободной рукой, ложится рядом, немного потеснив брата. До неизбежной утренней побудки ещё почти четыре часа, так что не нужно терять драгоценные минуты сна. В старых трактатах писали, что философский камень не только даёт огромную силу, но и является панацеей. Кто знает, правда это или нет – о некоторых вещах в те времена знали куда больше, чем сейчас… Впрочем, Алу до этого дела нет, ведь рядом с ним, щекоча ресницами щеку, мирно спит его личная панацея, совершеннее которой нет и быть не может.