Батальные сцены

      Сидит в самом углу вагона у глухих дверей, заткнул уши вакуумными наушниками, глаза закрыл, виском прислонился к холодной стучащей стенке. В руках сосиска в тесте и железная баночка с колой. Мы частенько едем на одном поезде метро, встречаемся на эскалаторе, на выходе или даже, как сегодня, едем в одном вагоне. Он по дороге всегда хомячит бутерброды или пирожки и сонно кивает в такт музыке в наушниках. Едем так, как будто не знаем друг друга. Блеск! А потом при Алёне Романовне в театре киваем друг другу, типа «здрасти».       Сегодня будет читка новой постановки. Я уже знаю, что мне предстоит. Наконец-то! Наконец-то Алёна Романовна разглядела, что я вырос из этих ролей мальчиков-одуванчиков, сынов полка, украденных принцев, гадких утят. Наконец-то увидела, что из меня прёт фактурность: чёрен, остронос, со взором горящим и такими руками, что вашему Геле учиться и учиться! Ну и что, что только вылупился в совершеннолетие и школа ещё висит на мне тяжким камнем на шее. Ну и что! Я на сцене с семи лет. Как мама привела, так я и прирос к ней: пропитался пылью кулис и прожжён ядовитым светом рамп и софитов. Сыграл много мальчишек, пережил многих героев: был Малышом из «Карлсона», Тильтилем из «Синей птицы» Метерлинка, озёрным мальчиком из странной пьесы болгарина П. Вежинова. Когда пришла в театр Алёна и мы стали ставить музыкальные пьесы, то и Щелкунчик был мой, и Джим Хокинс из «Острова сокровищ». И вот в прошлом году полный трындец. Роль мальчика-звезды по переделанной сказке О. Уайльда досталась не мне. Нашёлся красавец! Какой из него мальчик? Он меня на два года старше! Ну и что, что у него беленькие волосики вьются и весь он из себя гибкий, стройный, да ещё и в театральном учится! Я был зол. Я был в ярости. А если честно, то я завидовал. В нашем молодёжном театре все пацаньи роли доставались мне, а тут пришёл этот паразит… И у меня сразу роль второго плана.       В этом году реванш! Догнал его по росту, а по таланту пусть он меня догоняет! Я танцую не хуже — лучше! Я легче. Я гибче. Я более пластилиновый, как Алёна Романовна говорит. На всех занятиях по сцендвижению и фехтованию нас ставили в паре, так как мы с ним одного типажа: и по весу, и по силе, и по темпераменту, не с девчонками же ставить! И не с верзилой Вовкой. И не с пухлым Даниилом. И не с кривоногим Фаимом. Тем более не с Виктором Сергеевичем. Ух, мы хлестались! Правда, ни слова друг другу не говорили. Только ролевые реплики. Обожаю фехтование, особенно с этим гордецом. Мы часто отходили от тренировочных композиций: после выпадов лично я далеко не всегда закрывался, необоснованно и неканонически крутился вокруг себя и по-мушкетёрски рубил клинком рапиры с шариком на кончике. Алёна ругалась, но этот белобрысый хлыщ мастерски закрывался то второй, то пятой защитой. А потом ещё рапирой постукивал по паркету, подзадоривая меня атаковать ещё и ещё. Он никогда не позволял себе отпускать кисть левой руки плебейски вниз, постановка ног и гордый подбородок подчёркивали аристократизм его движений. Позёр! И, блин, ни разу я не достал шариком по его башке, только если плашмя, клинком по бедру или по боку. Конечно, он фехтованием занимался в институте, его уровень владения клинком был гораздо выше, но у меня есть другой козырь: я на всякую его техническую отточенность могу ответить непредсказуемой глупостью. Так, что часто поединок заканчивался не благородным приветствием и не разыгранным ранением, а его криком: «Сопляк!» Или моим злым: «Выпендрёжник!»       Сцендвижение я вообще люблю. Когда был маленький, меня не звали на эти занятия. Но сейчас, когда молодёжная труппа перешла на мюзиклы, это было важно для любого актёра. Кувырки со скороговоркой «в зубах», фуэте, исполняя песенку, отработка падений со стула, через стол, с места, упражнения на направленность звука, ритмические связки с регуляцией дыхания, ну и фехтование. Всё это у меня получалось, всё это наполняло меня удовлетворением и самоуважением. Тем более, что эти навыки отразились и на занятиях хореографией. Наш хореограф — Радченко ПалФё (Павел Фёдорович) — бывший артист балета, сорокалетний подросток с грустным лицом и фигурно изогнутыми бровями, ростом ниже меня сегодняшнего, хвалил меня. Говорил, что я упустил время, что надо было заниматься балетом серьёзно, а не растрачивать себя на степ и «эстрадную акробатику». Танцор сразу заметил, что у меня врождённое умение распределять тяжесть тела при стоянии в балетных позициях и способность не «хлопотать» лицом при физическом напряжении. ПалФё мучил нас станком, растяжкой, выворотностью, хотя Алёна Романовна требовала совсем других движений. Вот и получалась хореография классическая с уличными притопами, балет «без вытянутых носочков», с кулаками вместо округлых трогательных пальчиков. ПалФё грустно вздыхал: «Агония танца!» В схватывании движений, в освоении новых па со мной мог сравниться только этот белобрысый, что поедает сосиску в тесте. Но ведь он практически профи. Вовка как-то сказал, что Геля раньше был солистом в каком-то танцевальном коллективе. Зачем он вообще ходит на занятия по сцендвижению и на классику, у него же в институте есть эти курсы?       Не прощу ему этого мальчика-звезду. Блядь, это моя роль! Как он вообще нарисовался у нас? Нарисовался и сразу стал своим в доску. И Вовка за ним ходит по пятам, и Фаим, и Данил. А с Виктором Сергеевичем у них вообще «общее дело»: курение в облезлом закутке с рядом откидывающихся зрительных кресел доперестроечного вида. После репетиций парни во главе с Гелей шумно уходят вместе, демонстрируя этакую сплочённость и дружбанскую развесёлость. После спектаклей они закатывались в соседнее театральное кафе «на вискарик». Но на большее Гели не хватало: у него учёба, она сжирает всё время, он в институте до пяти, а потом в наш театр — пять раз в неделю. Вот и ест по дороге, и спит тут же, иногда читает по планшетнику какие-то учебники в перерывах репетиций или дожидаясь собственного выхода. Интересно, где он живёт?       Зато на моей стороне остались все девчонки и дамы нашей труппы. А это большинство! Все: от манерной примы Моны Крук, молоденькой безгрудой, большеротой и очень талантливой студентки того же театрального, до выпивохи Нино Гурамовны, незаменимой характерной актрисы, согласной на все роли второго плана и танцующей так, как молодуха, — эти дамочки относились ко мне восторженно-матерински. Меня обнимали, подкармливали, чмокали, приглашали на рюмку чая в буфетец, довозили до дома после репетиций и спектаклей. Потому что я мил, мил и молод! Не настолько молод, чтобы сюсюкать, как это делается с двумя девчонками и одним пацаном из пятого класса, которые тоже в театре подобно мне с малолетства прописались. Но ведь я школьник, не студент, значит, вполне ещё могу инфантильно принимать заботу и важно отвечать на вопросы о ЕГЭ, о таких-сяких учителях, об оценках (которые так себе). К Геле дамочки тоже хорошо относились, но как к равному, а ко мне — как к принцу. К принцу-школьнику.       Он сожрал уже сосиску и допил колу, смял баночку, встал к выходу. Я выхожу в другие двери. Факт, он меня видит. Иду за ним к подъёмнику, созерцаю лейбл на спине его куртки — «Black Label», дистанцию соблюдать не получается, толпа подпирает. Тупизм, конечно, что мы идём в одну сторону, друг друга знаем, сейчас будем заниматься в паре, дышать лицо в лицо — и не разговариваем, взгляд скользит, как по совершенно незнакомому человеку. Начал я. Я тогда зол был из-за мальчика-звезды. Первый раз увидел его в метро и отвернулся, как надутый индюк, уставился в окно, губы поджал. А на его лице сначала растерянность, как так на его «привет» кто-то нос воротит? А потом вместо растерянности — ухмылка. И больше никогда мне «привет» не говорил.       Интересно, как он отреагирует на то, что мы будем ставить? Я-то узнал случайно, увидел сценарий на столе у Алёны и прилип как банный лист к режиссёрше. Остальные ещё не знают. Не знают того, что Алёна решилась на новую постановку стивенсовской «Истории Джекилла и Хайда». Именно так, без «доктора» и «мистера». Джекилл – талантливый студент (а не зрелый доктор–экспериментатор), который ставит опыты над душой, пытается отделить добро от зла. В результате этих экспериментов он создаёт сыворотку, пробует на себе, и от него отделяется новая сущность — сгусток всех тех пороков и животных страстей, что подавляет человек. Это Хайд. Когда Хайд на свободе, он разгуливает по городу, убивает, издевается, насилует. А Джекилл — душка, добряк, гуманист — собирается жениться, вокруг него много людей. С каждым разом Джекиллу всё труднее обуздывать Хайда и возвращать его вглубь собственной сущности, прятать за собственной плотью. Хайд вылезает уже без снадобья, произвольно. На свадьбе развязка, в самый ключевой момент Хайд вырывается наружу, и друг Джекилла стреляет в него. Эпичная концовка — герой умирает Джекиллом, все в горе, зритель достигает катарсиса: добро и зло неотделимо, эксперименты с душой крайне опасны. Всех жалко.        Конечно, это не тот знаменитый бродвейский мюзикл Фрэнка Уальдхорна, хотя в основе либретто текст Л. Брикасса. Есть и у нас такой модный композитор — Гриша Кревский, так вот он и сваял новую версию. Музыка будет более современной, что мне нравится. И самое главное! Я буду-таки Хайдом! Здоровски! Я так давно хотел сыграть злодейство. А тут ещё танец и музыка. Это же просто мечта! Только вот я не понял, а Джекилла я же буду играть? Или Алёна доверит Даниле, у того лицо доброе-доброе. И как раз на контрасте: я — реактивный, экспрессивный, упругий, он — рыхловатый, медлительный, задумчивый. Злодей и добряк.        А этому Геле наверняка доверят играть Аттерсона (друга Джекилла). И не поможет тебе имя ангельское. Надо же так парня было назвать — Ангел! Родителей оправдывает только одно — они болгары, там это распространённое имя. Ангел Виртов. Ха! А как он бесится, когда его называют Ангелом (особенно если сладеньким голоском). Требует, чтобы на афишках писали либо Анхел, либо Гела — так более человечески.       Так и дошли до театра, он — пастырь, я — овечка. Он по замёрзшей дорожке прокатывается, и я так же. Он по поребрику рядом с магазином пробалансировал, и я следом. Он остановился у афиши с суперпевцом и щёлкнул того по звёздному носу, и я остановился, оглянулся и щёлкнул по лбу. И как по писанному и окончательно утверждённому: когда я зашёл в зал, где уже почти все наши восседали в зрительном зале, а Алёна тащила стул для себя на авансцену, то исполнил всем бодрое «здравствуйте» и Геле персонально кивок, типа «здрасти, давно не виделись».       Алёна, как всегда, в ботфортах и чёрной вязаной тунике с зацепками, прочистила горло и, усевшись на стул нога на ногу, манерно отклонилась и низким голосом начала оповещать труппу о своих планах на новый сезон. Когда она обнародовала, наконец, название новой пьесы, из тёмного зала на сцену охнул звук восторга и оживления. Обрадовало то, что история выдерживалась во временных рамках викторианской Англии и в то же время годилась для молодёжного репертуара. Все были наслышаны об экспрессивной стилистике музыки Кревского, поэтому предполагали, какой энергетической силы потребует этот спектакль. Домна Казимировна — наш музыкальный руководитель, наш репетитор по вокалу и фониатр в одном флаконе — вставила реплику о том, что будет из нас «выжимать все оставшиеся соки».       — И я! — вставил ПалФё.       А потом самое интересное — распределение ролей.       — Такс, коллеги! — Алёна нас всегда так называла. — Сейчас я раздам вам новые жизни: проститутка Люси Харрис — Моночка, адвокат Джон Аттерсон — Вольдемар, невестушка Эмма — Ленуся Макеева, Виктор, вы — папаша Генри, Данил, ты — Страйд, Фаим, на тебе Пул, ну и главное, Гела и Дмитрий… Я, конечно, несколько рискую, но вы Джекилл и Хайд соответственно. Гела, тебе нужно подстричься так же, как Дима. Вы должны быть двойниками, нужны одинаковые реакции, одинаковые манеры, зеркальное отражение, но, естественно, чёрное и белое — всё как положено! Коллеги, там много терцо-персонажей, два массовых танца. Дамы, зажигательный танец в борделе в стилистике «Чикаго». Поэтому все-все получат место на сцене, а некоторые вынуждены будут выходить в двух костюмах. Например, Дима, Вольдемар, Фаим. Танцуете в массовом танце жителей Лондона в первом акте и в начале второго с газетами. Что ж! Здесь сценарий каждому. Разбираем! Сегодня читаем. С Богом!       Мы потянулись к сцене, разбирать стопки бумаг со скреплёнными листами, где роли и партитуры. Бли-и-ин… Я ожидал совсем не этого. У Джекилла такая классная роль, опять этому Геле выпал счастливый билет. Его ещё и подстригут «под меня»! Ладно хоть в отношении себя я не обманулся — Хайд мой!       Вовка хлопает Гелю по спине:       — Поздравляю, нормальная роль! Только волосы жалко.       — Волосы-то как раз не жалко. Нервов жалко.       Так, так, так… Что это он имеет в виду? Да ещё и покосившись в мою сторону?       В зале включили свет. Все зашуршали бумагой ради знакомства со своей ролью. Мой Хайд только в конце первого акта, ну и почти весь второй. Так, есть персональная «злодейская» ария после убийства Саважа, танец с проституткой перед убийством, почти танец с тростью при избиении епископа и длинный номер «Конфронтация» — танец-сражение с Джекиллом: написано, что хореография с выбросами и захватами. Гы-гы-гы! Буду, буду бить ангела!       — Так, коллеги! Смотрим сценарий, даю вам пятнадцать минут. Потом читаем и штурмуем: на площадке четыре роли — Джекилл, Хайд, Люси, Аттерсон, здесь мне нужны яркие типажи! Время пошло!       У Алёны всегда такой приём: выделяет в списке ролей несколько и прописывает их оригинальность, конструирует тот манок, что будет окрашивать роль. Эти роли «штурмуются» труппой ради совместного «создания образа». Каждый высказывается о том, какой он видит скрытую биографию героя, особенности грима и походки, характер мимики, типичный жест, любимые и нелюбимые вещи, привычные словечки, интонационные ходы речи и особые приметы. Иногда эти штурмы заканчиваются коликами в животе от хохота, иногда — умственным запором, ничего не рождается, мучимся до ночи. Сразу по набросанному характеру ставим этюды, как бы персонаж повёл себя в повседневных ситуациях. Например, капитан Сильвер в очереди за хлебом, Щелкунчик у стоматолога, мальчик-звезда в рок-клубе, Тим Талер на американских горках.       Вот и сегодня листаем, прочитываем реплики, конструируем канву пьесы, выцепляем незнакомые, сложные слова. Вовка тут же вводит их в браузер в планшетнике и выискивает значение. Потом читаем по ролям, сочиняя по ходу арии своих персонажей. Как говорит Алёна, «нащупываем» зерно пьесы. Затем штурм. Первая Люси, Мона побежала на сцену. Мы выкрикиваем с места:       — Туберкулёзница-потаскуха!       — Близорука, прищуривается!       — Теребит всё время оборки на платье!       — Голос наглый, хриплый.       — Нет, наоборот, звонкий, аки у ангела…       — Но-но, Ангела не трогать!       — А может, она апатичная, уставшая от разврата!       — И за лоб хватается!       — Глаза, глаза помутнее…       — Она привыкла к боли. Меланхолия! Сонный взгляд, а Джекилла узрела, и ба-бах: чё-то влюбилась!       Потом Аттерсон. Вольдемар кривляется на сцене, как всегда, переигрывает.       — Этакий доктор Уотсон!       — Он же адвокат! Значит, болтун и позёр!       — И что? У нас вон в доме живёт адвокат, обычно лыка не вяжет!       — А пусть он будет такой весельчак и бодренький герой, рядом с рефлексирующим Джекиллом.       — И выпить не дурак!       — И курнуть!       — И это… по бабам ходок.       — Такой котяра. Движения плавнее…       — Пусть какой-нибудь характерный жест, как Миронов в кино, чёлку вскидывай!       А нас с Гелей на сцену вытащили вдвоём. И вместо штурма нам сначала ЦУ от Алёны:       — Вы единая, неразделимая сущность, один человек. Вжиться друг в друга, почувствовать дыхание, двигаться одинаково! Давайте-ка для начала связку из финального номера прошлогоднего спектакля. Сбросили все маски, только движения! И… раз…       Мы с Гелей синхронно исполняем три такта общего танца из «Мальчика-звезды». Я таки сбиваюсь, на меня презрительный взгляд. И мы делаем ещё раз.       — А теперь новая задача, то же самое, но ты, Гела, — пытливый, добрый, честный, даже героический, смелый. А ты, Димон, — гнусная тварь, убийца, воплощение жестокости, стёбный маньяк. Покажите разницу! И… раз…       Вижу, Геля дёргает головой, выброс рук в зал, ладони к миру, открыт, и нет никакого превосходства в синих глазах. Я чуть не опоздал за ним, но догнал. Он — ладони к людям, я — демонически к себе, он — поворот на пятке с прямым коленом, я — чуть согнув, у него амплитуда взмаха выверена, точна, у меня на секунду резче, у него рот приоткрыт в удивлении к красоте мира, а у меня сомкнутая, злая линия белых губ, у него вращение по-мужски, от стопы, с недвижным бедром, а я с носка, по-блядски вильнув тазом. И руки! У него руки танцора: центр управления — мозг, взлетают вместе с неслышной музыкой, абсолютное отсутствие жеманности, напротив, движения естественны, человечны, рублены и просты. У меня же руки извращенца, подчиняются либидо и фазам луны, дёргаются и чуть сильнее изгибаются, я марсианин с пластилиновыми пальчиками. Мы танцуем уже никак не три такта — восемь, двенадцать, весь танец. Вспомнили все переходы и круговые, глиссады, и даже сделали этот чёртов перекидной, опираясь на плечи друг друга. И, блядь, я чуть не сорвался с его рук, а эта сука ухмыльнулась едва заметно и сделала свой перекидной отточено высоко. Поворот и стоп!       Нам хлопают. Алёна же даёт оценку:       — Гела! Ты чем-то раздражён? Твои движения должны быть глаже, амплитуда прыжков сдержанней, кисть не сжимай. Димон, молодчинка, на лице ненависть, колкость, то, что надо! А теперь голос! Первая реплика, не знаю, кто её скажет — Джекилл или Хайд. Пробуем! Гела!       И Геля, выдохнув, с хрипотцой, устало и поучительно прочитал с листа:       — В каждом из нас есть два начала. Если эта примитивная двойственность: добро и зло — могла бы быть разделена на две составляющие, жить бы стало гораздо проще. Проклятие человечества в том, что эти противоположности непрерывно борются внутри каждого человека.       Проникновенно получилось, белобрысый сократ! Теперь я:       — В каждом из нас есть два начала, — шёпотом, почти загадочно говорю я. — Если эта примитивная двойственность: добро и зло — могла бы быть разделена на две составляющие, жить бы стало гораздо проще, — это говорю панибратски запросто и дальше крещендо с цирковым вывертом в конце: — Проклятие человечества в том, что эти противоположности непрерывно борются внутри каждого человека. Да!       «Да!» прозвучало как «ха!». Алёна почесала нос. Она всегда так делает, когда озадачена. Слышу — рядом шёпотом, прикрываясь кулаком:       — Клоун. Зайка-котик…       Ответить не успел:       — Так, друзья, завтра раздельные репетиции: девочки, ваш номер в «Красном пабе» у ПалФё в три, все смогут? — Алёна Романовна, видимо, решила дать себе время, обдумать, как быть с этой генеральной фразой пьесы. — Все, первый танцевальный номер «Фасад» — общий танец, там будет оригинальная постановка, с колосников висят петли. Этот танец вам будет помогать делать Марис Хьют, он вас завтра всех ждёт в полшестого. Позже остаются Гела и Димон, попробуем сотворить трансформацию. Таково расписание!       Я так и не успел ответить на шипение белобрысого ангелочка, тот резко повернулся и стремглав удалился со сцены, крикнув Вовке и Фаиму:       — Сегодня не могу! У меня коллоквиум завтра!